Николай Буянов - Медиум Страница 57

– Даже странно. Убыли – как исчезли, сразу. Другие до сих пор не забывают…

Сергей Павлович поднял воспаленные глаза.

– Вам нужно будет проехать со мной. Это ненадолго, не беспокойтесь. Просто посмотрите несколько – фотографий…

…Они оба моментально, без колебаний, выбрали одну и ту же карточку. Собственно говоря, Туровский предполагал такой поворот – требовалось лишь подтверждение.

– Так они что… аферисты? – обреченно спросил директор. – Не родственники?

Туровский универсально пожал плечами.

– Но мы же не знали… Они предъявили документы, справки с места работы. У нас даже тени подозрения не возникло!

Азаров Александр Казимирович, равно как и Свирская Елена Владимировна, никогда не работали в банке «Пермьстройкредит», хотя бы потому, что банка с таким названием в Перми не существовало. Пришедшие новости от уральских коллег Туровского не удивили: он понимал, что для изъятия девочки вполне достаточно было убедительно выглядевших документов, пусть даже не выдерживающих проверки – проверять никто не будет. И винить руководство интерната тоже не имело смысла, тем более инкриминировать служебную халатность. Туровский видел: директора колотила крупная дрожь (не за судьбу девочки, подумалось со злостью, с глаз долой – из сердца вон…). Оленька-архивариус казалась настроенной более решительно… Только надо ли? Марина мертва, «Азаров» – убийца девочки, уехавший с ней на «ракете» и обнаруженный в квартире, где никто не был прописан, мертв (перебитое горло, падающее тело: видение в пригородном автобусе). Исчезнувшая рыжеволосая девушка – либо убита, а тело спрятано, либо убийца своего «мужа», растворившаяся в родных просторах. Материальные улики казались ещё более эфемерными: квартира без единого отпечатка пальцев, с девственно чистой пепельницей на столе, купленная через двадцатые руки (цепочку сейчас отслеживают, но – напрасная трата времени), мелькнувшая полтора года назад машина темного цвета, заляпанная грязью. Ни номера, ни марки.

– Скажите, Марина посещала какой-нибудь кружок?

– У нас почти все дети охвачены…

– Все меня не интересуют. Я спрашиваю: чем увлекалась Марина? Музыка, спорт, живопись? Они переглянулись.

– Трудно сразу вспомнить. Вроде ходила в секцию какой-то восточной гимнастики. Знаете, сейчас это модно… Как в наше время фигурное катание.

– Где она научилась играть на флейте?

Удивленно поднятые брови.

– На флейте? Впервые слышим.

Флейта звучала далеко-далеко, где-то в горах, среди холодной прозрачной синевы. Он ни за что не услышал бы её днем – разноголосый шум столичного города несовместим с тонкими нежнейшими переливами.

Те картины – кошмар, вдруг ставший реальностью, – все ещё стояли перед глазами, но постепенно теряли яркость, мозг не справлялся с нахлынувшими испытаниями и все настойчивее тянул в темную пустоту – мягкую; ватную, успокаивающую…

Чонг вдруг подумал, что его тюрьма самым гармоничным образом отражает его внутреннее состояние. Его признали виновным. Его тут же опознал хозяин постоялого двора, где они с учителем оставили лошадей. Его задержала стража на выезде из Лхассы…

Он смутно помнил то, что произошло. Казалось, минуло уже много лет, и много лет глаза, привыкшие к вечному полумраку, созерцали серые влажные стены и ничего более – кусочек зарешеченного неба светился сверху, как слабое напоминание о внешнем мире… Плевать на внешний мир. Так хорошо… Так спокойно.

– Вы опять здесь?

– Колесников молча кивнул. И того и другого их общение перестало удивлять – раз такое чудо происходит, значит, это кому-нибудь нужно.

– Меня приговорили к смерти, – сказал Чонг.

– Тебе страшно?

Он немного подумал.

– Страшно. Конечно, я знаю, что не должен бояться… Но все равно.

Игорь Иванович увидел вдруг слезы в глазах монаха. Чонг сидел неподвижно, и слезы прозрачной струйкой катились вниз по щеке, и щека была гладкая, юношеская, с ещё нежной кожей, и ни солнце, ни ветры, гуляющие в горах, не смогли ничего сделать с ней.

– Я хотел говорить с Буддой, – прошептал Чонг. – Он видит всё… Все, что творится вокруг и в наших душах. Может быть, он сказал бы мне почему… А вы? Зачем вы здесь? Я вас не звал.

– Не знаю, – пробормотал тот. – Если не ты – значит, кто-то другой…

Он подошел к Чонгу и схватил его за плечо, увидев, как рука со скрюченными пальцами прошла сквозь плечо («Ну да, какая же это плоть? Все сгнило, стало тленом мироздания, меня кто-то упорно заставляет оправдывать призрак…»).

– Послушай, – умоляюще сказал он. – Ну пусть не ты переносишь меня сюда… Но мне некого больше просить… Отпусти меня! Очень прошу, заклинаю! У меня дочь попала в беду. Я должен быть там.

– Дочь?

Что-то в лице монаха промелькнуло, будто судорога прошла.

– Сколько лет вашей дочери?

– Скоро пятнадцать.

– Пятнадцать, – эхом отозвался он. – Мне кажется, я видел её недавно, во сне… или это был не сон. У неё большие серые глаза и длинные светлые волосы, заплетенные в косу. Наши женщины заплетают множество тонких косичек, чем их больше, тем красивее. Но у вашей дочери только одна коса? И прекрасные глаза, а на них какие-то блестящие стекла, вроде украшений…

– Что она делала? – спросил Игорь Иванович.

– Она играла на флейте. Он покачал годовой.

– Это не Алена. Ты видел во сне другую девочку.

– Кто она?

– Убийца,

Глаза Чонга расширились.

– Убийца, – повторил Колесников. – Кто-то приказал ей, и она застрелила двух женщин.

– Из лука?

– Из духовой трубки.

– Как короля Лангдарму, – тихо сказал Чонг. – Великий Будда, как же ты допустил такое?

Клубы черного едкого дыма зависли над Лхассой – жгли буддистские храмы. Трупы монахов валялись на опустошенных улицах – да и вряд ли там были одни лишь монахи и приверженцы Будды. Убивали всех, кто попадался под руку. Конные отряды солдат в черной броне и знаком Солнца носились, как смерчи, и многим виделись не всадники, а стаи громадных черных птиц с разинутыми клювами – предвестников войны…

Это и была война – внешние границы государства ещё пребывали в спокойствии и незыблемости, и вожди кочевых племен держались с должным почтением… Но в столице и её окрестностях ожесточенно дрались и умирали непримиримые враги: сосед шел против соседа, брат против брата. В самом центре, напротив священной горы Самшит, бой кипел ещё несколько дней и ночей: остатки гарнизона, преданного королю Лангдарме, удерживал дворец и площадь перед ним, устроив завалы на улицах. Иногда отзвуки этой битвы долетали и до окраины, где Чонг, сидя в каменном колодце-тюрьме, ожидал казни. Возможно, там, у дворца Потала, дрались и сейчас, ночью, в яростных факельных всполохах, но Чонг слышал только одинокую флейту, плачущую где-то в горах.

«Отпусти меня, – мысленно просил Колесников, незримо шагая по смердящим улицам, мимо изуродованных трупов, черных пожарищ на месте великолепных храмов, пустых разграбленных торговых лавок. Он не знал, кого просить, – просто молился кому-то неведомому, кто держал его здесь, в чужом времени. – Отпусти, отпусти, отпусти!» Его не отпускали.

Постоялый двор, на котором Чонг и его учитель оставили лошадей, находился ближе к восточной окраине, рядом с кварталом гончаров и чеканщиков. Конечно, он был разграблен дочиста в угаре уличных боев, но основные постройки остались целы: руки не дошли спалить.

Было тихо и пусто. Остатки выбитых и разнесенных в щепки ворот валялись на земле вперемешку с глиняными черепками, обрывками ткани и сломанной хозяйственной утварью. Какое-то темное пятно красовалось на глинобитной стене, на уровне груди. Неслышно ступая, Игорь Иванович подошел поближе и слегка коснулся рукой неровной поверхности.

Нян-Сума, полужаба-полуженщина, одно из основных божеств Бон-по. Грубо намалеванная охрой, она противно разевала беззубый рот с раздвоенным языком, а под толстым брюхом, меж коротких перепончатых лап, красовался большой солярный знак.

Сначала он решил, что ему почудилось. Потом понял, что слышит тихий-тихий плач – будто стон, без всхлипов, на одной ноте. Ему стало жутко. Вой очень смахивал на волчий, так матерая самка плачет над убитым охотниками избранником. Он не боялся того, что на него могут напасть, кто мог причинить ему вред здесь – все уже умерли и истлели, и убитые, и живые. Ему страшно было увидеть… Неважно что. Довольно большое захламленное помещение делилось тонкими перегородками на маленькие комнатки для жильцов. Игорь Иванович заглянул в ближайшую. Пусто. Во второй и третьей – аналогично. В четвертой прямо на грязном полу под ворохом тряпья лежал мужчина. Он был очень худой, тельце едва угадывалось под лоскутами того, что когда-то было одеждой. Желтовато-коричневое лицо казалось застывшей трагической маской, и сидевшая рядом на корточках женщина гладила его со всей нежностью, на которую была способна. И плакала.