Гордон Диксон - Жизнь коротка Страница 57

Мне не следовало выражаться так двусмысленно.

Я не знал, что через час после того, как я вышел из ее кабинета, Дентон села за руль своей спортивной машины и помчалась по горной дороге. Туристы видели, как она не вписалась в поворот.

Не такова ли цена веры, с горечью подумал я, когда до меня дошло известие. Я поехал в больницу. Родственников у нее не было, и благодаря помощи Аманды врачи разрешили мне стоять у постели.

Никогда в жизни не видел я таких успокоенных черт, такой умиротворенности, такой недвижности еще живого человека. Шло время, настенные часы тихо отсчитывали секунды. А я никому не мог рассказать…

Возвращаясь к началу…

Как личностей врачей я сносил; как класс они наводили на меня ужас, подобный страху перед акулами или перед смертью в огне. Но в конце концов я решился на обследование, в назначенный день приехал в сияющую белизной клинику и полчаса в угрюмой тоске читал в приемной прошлогодний номер «Научного обозрения».

— Мистер Ричмонд? — сказала улыбающаяся сестра. Я прошел за ней в кабинет. — Доктор сейчас будет.

Она тихо исчезла, а я прислонился к столу. Через две минуты дверь отворилась.

— Как дела? — спросил мой доктор. — Давно не виделись.

— Не могу пожаловаться. — Я обратился к привычному медицинскому ритуалу. — Никакого гриппа.

Аманда посмотрела на меня терпеливым взглядом.

— Ты не нытик, не нуждаешься больше в снотворном или в постоянном подбадривании. Так в чем дело?

Я беспомощно развел руками.

— Николас! — В ее голосе явственно прозвучали раздраженные нотки: давай говори, мне некогда.

— Ради бога, не уподобляйся моей незамужней тетушке.

— Хорошо, Ник. Что стряслось?

— Болезненное мочеиспускание.

Она что-то записала. Не поднимая головы.

— Подробнее.

— Натуживание.

— Давно началось?

— Месяцев шесть-семь. Постепенно.

— Что ты еще заметил?

— Учащенность.

— Это все?

— Ну… — промолвил я, — выделения.

Она стала перечислять механическим тоном:

— Боль, жжение, нетерпение, изменение мочи? Консистенция, цвет, сила струи?

— Что?

— Темнее, светлее, помутнения, выделения с кровью, лихорадка, ночное потение?

Я отвечал кивками или односложным мычанием.

— Н-да. — Она еще что-то записала и отложила мою медицинскую карту. — Так, Ник, раздевайся и ложись на стол. На живот.

— 0-ох, — вздохнул я.

Аманда натянула резиновую перчатку.

— Думаешь, мне это доставляет удовольствие?

Когда все осталось позади и я, поморщившись, неуклюже прислонился к краю стола, я спросил:

— Ну?

Аманда что-то черкнула на листе бумаги.

— Я направляю тебя к урологу. Тут буквально в паре кварталов.

— Давай выкладывай, — потребовал я. — А не то пойду в библиотеку и проверю симптомы по энциклопедии.

Она ответила мне прямым взглядом голубых глаз.

— Я хочу, чтобы препятствие обследовал специалист.

— Ты что-то нашла своим пальцем?

— Грубо, Николас. — Аманда чуть улыбнулась. — Твоя простата тверда… как каменная. Причины возможны разные.

— То, что Джон Уэйн называл Большим Р?

— Рак простаты у мужчин твоего возраста встречается сравнительно редко. — Она заглянула в мою карту. — Пятьдесят лет.

— Пятьдесят один, — поправил я, тщетно пытаясь изменить тон. — Ты забыла поздравить меня с днем рождения.

— Но он не исключен. — Аманда встала. — Когда будут готовы результаты, приходи.

Как всегда, провожая, она похлопала меня по плечу. Но сейчас ее пальцы были слегка напряжены.

Перед моими глазами стояли покрытые травой холмики и мраморные плиты, и, выходя из кабинета, я ни на что не обращал внимания.

— Ник? — Мягкий оклахомский акцент.

Я обернулся, опустил взгляд, увидел взъерошенные волосы. Джеки Дентон, юное дарование из обсерватории Гэмов-Пик, держала на коленях захватанный номер «Научного обозрения». Она чихнула в платок.

— Не подходи. Я дико простужена. Ты тоже?

Я неопределенно развел руками.

— Уколы.

— Да… — Она снова чихнула. — Как раз собиралась тебе сегодня позвонить — позже, с работы. Видел картинку ночью?

Наверное, по моему лицу все было ясно.

— Тоже мне научно-популярный писатель, — едко заметила она. — Ригель превратился в сверхновую!

— В сверхновую, — глупо повторил я.

— Представляешь, бух! — Джеки проиллюстрировала свои слова руками, и журнал упал с ее колен на пол. — Но ты не расстраивайся, он будет торчать в небе еще пару недель — величайшее космическое представление.

Я потряс головой, приходя в себя.

— Впервые в нашей галактике за… сколько? Триста пятьдесят лет? Жаль, что ты мне не позвонила.

— Немножко больше. Звезда Кеплера наблюдалась в 1604-м. А насчет звонка — прости. Мы были чуть-чуть заняты, понимаешь?

— Могу себе представить. Когда это случилось?

Она нагнулась за журналом.

— Ровно в полночь. Мистика! Как раз закончилась моя смена. — Джеки улыбнулась. — Нет ничего лучше катаклизма, чтобы забыть о насморке. Сегодня Крис никого не отпускает — вот почему мне пришлось идти в поликлинику.

Кришнамурти был директором обсерватории Гэмов.

— Ты скоро вернешься?

Она кивнула.

— Скажи Крису, что я подъеду. Мне нужен материал.

— Непременно.

К нам подошла медсестра.

— Мисс Дентон?

— Ох. — Джеки кивнула и решительно высморкалась. Высвободившись из объятий глубокого кресла, она сказала: — Как это ты не читал про Ригель в газетах? На первой полосе во всех утренних выпусках.

— Я не читаю газет.

— А радио? Телевидение?

— Телевизор я не смотрю, а в моей машине нет приемника.

Уже почти скрывшись в коридоре, она бросила:

— Этот твой деревенский домик действительно, должно быть, в дикой глуши.

С карниза гаража стекают ледяные капли. Если небо меня не обманывает, то до следующего снегопада еще не скоро.

Закат приходит рано в мой домик высоко в горах; тени вползают во двор и высасывают тепло с моей кожи. Когда-то вершины казались мне добрыми чуткими гигантами.

Что это? Вроде вспышка… Впрочем, нет, всего лишь секундное отражение заката в стеклах. Дом остается темным и молчаливым. Поэтессы из Сиэтла нет уже три месяца. Мой холод — ее тепло. Я думал, что она согреет меня, но ее общество только студило. На прощание она оставила мне в пустом доме сонет о трескучем морозе.

Последние мои одиннадцать лет нельзя назвать холостяцкими. Но порой… Энтропия в конце концов поглощает любую кинетическую энергию.

Потом я посмотрел на мерцающий восток и увидел восходящий Ригель. Луна еще не появилась, и самым ярким небесным объектом была взорвавшаяся звезда. Она пригвоздила меня к месту ослепительными огнями идущего на посадку самолета. Струящийся свет покинул сверхновую пятьсот лет назад (надо включить эту деталь в неизбежную статью; наглядные иллюстрации межзвездных расстояний неизменно поражают читателя).

Сегодня ночью под недобрым взором раскаленного ока погибающего Ригеля… да, меня охватил трепет. Я еще подумал — знаю, это маловероятно, — есть ли у Ригеля планеты. Успели ли рассыпаться горные хребты и испариться океаны? Я подумал — смотрели ли пять столетий назад растерянные обитатели, как звездный огонь пожирает небеса? Было ли у них время возопить о несправедливости? В нашей галактике сто миллиардов звезд; по оценке лишь три звезды в тысячу лет переходят в сверхновые. Неплохие шансы. Ригель проиграл.

Почти загипнотизированный, я смотрел, пока меня не пробудил резкий порыв зародившегося во тьме ветра. Пальцы онемели от холода. Входя в дом, я последний раз взглянул на небо. Поражающий Ригель — да; но мое внимание приковал другой феномен на севере. Точка света вспыхнула ярче окружающих звезд. Сперва я решил, что это проходящий самолет, но ее положение оставалось постоянным. Не желая верить, зная вероятность такого события, я вынужден был признаться себе, что это сверхновая.

Я немало чего повидал за пять десятилетий. И все же, глядя на небо, я почувствовал себя испуганным дикарем, дрожащим в звериных шкурах. И зубы мои стучали не только от холода. Я хотел спрятаться от вселенной. Дверь в дом была, к счастью, незаперта — я не смог бы вставить ключ в замок. Наконец я перешагнул через порог и включил весь свет, отрекаясь от двух звездных костров, пылающих в небе.

Уролог оказался суровым человеком по имени Шарп, встретившим меня, как встречал, я подозреваю, всякий научный образчик, появляющийся в его лаборатории. Он читал некоторые мои книги, и я по достоинству оценил его полное отсутствие уважения к старшим или знаменитостям.

— Вы не будете темнить? — спросил я.

— Можете на это рассчитывать.