Сергей Зайцев - Темная мишень Страница 58

– Зомби, значит? Ну, давай посмотрим, кто там кого загрыз.

Но как только дверь распахнулась, усмешка на его губах замерла.

– А девчонка где? Олухи, кого вы тут защищали-то?

Фёдор непонимающе заглянул внутрь, едва не столкнувшись лбом с донельзя удивленным Кирпичом. Мальчишка открыл рот и вылупил глаза:

– Я же не отходил ни на минуту!

Тем не менее в помещении, слабо освещенном огоньком лампадки, находились лишь двое пациентов – незнакомец и Крендель. На пустующей кушетке лежала, поблескивая инструментами, распахнутая медицинская сумка, а девушки и след простыл. Фикса торопливо подошел к охраннику, который пялился в потолок подозрительно застывшим взглядом, и на несколько секунд приложил пальцы к его шее. Не нащупав пульс, обернулся и отрывисто бросил:

– Найти девчонку! Немедленно!

– А тебя сложно признать, Грешник.

Поляков заморгал, прищурился, пытаясь понять, где находится, и что с ним. Что на этот раз – снова бред или явь? Жесткий лежак подпирал занемевшую от неподвижности спину. Неяркий свет, сочившийся из-за изголовья, кислый запах давно нестиранного тряпья, воспаленной плоти… и слабая вонь карболки. Видимо, лазарет. Шевельнувшись, он почувствовал, что шею обхватывает плотная повязка. И не только шею – грудь, живот, правое плечо, все было перебинтовано. Раны ныли, зудящая боль вгрызалась в тело, но как-то вяло, словно уже сдалась на милость победителя и собиралась убраться, поджав хвост. Он лежал, голый по пояс, под серым засаленным одеялом, мелко дрожал от холода и пытался вспомнить, в какую переделку он попал, где именно ему так перепало. И не мог.

– Только здесь и рассмотрел твою рожу, в нормальном освещении, – ровно и неторопливо продолжал цедить голос. – Представляешь, зашел проведать старого приятеля, а он уже копыта откинул. Морлок ему шею порвал на посту, не повезло. Но все же не зря зашел, не зря. Да уж, сильно ты изменился. Обрюзг, поседел. Это верно, годы не красят. Если бы я только знал, что это именно ты… не позволил бы Оспе тащить такую падаль. А с другой стороны… может, это и хорошо. Хорошо, что ты здесь. И хорошо, что я тебя все-таки узнал. Лучше, как говорится, поздно, чем никогда.

Назойливый голос, разбудивший его, был незнаком. Но его обладатель утверждал обратное. Видимо, не отстанет. Поляков повернул голову, поморщившись от вони, источаемой продавленной подушкой. Похоже, этот лазарет видывал и лучшие дни. Помещение небольшое, всего на четыре койко-места, и напротив, на краю кушетки с облупленным кожзаменителем, на котором валялся труп в старой кожанке, сидел незнакомый парень лет тридцати. Одет неброско – под расстегнутой на груди потрепанной зимней курткой – вязаный свитер, хэбэшные штаны заправлены в кирзачи с наполовину обрезанными голенищами, вертикальным разрезом спереди и шнуровкой – кустарная попытка заменить нормальные «берцы».

Незнакомый?

Присмотревшись, Поляков почувствовал в груди холодок узнавания.

Нет, конечно, это не Виктор Хомутов. Тот зек подох семнадцать лет назад, этот же выглядит слишком молодо… А злобная усмешка, пожалуй, даже похуже, чем у его папаши – уродливый шрам, стянувший щеку от скулы до подбородка и искрививший линию губ, усиливал отталкивающее впечатление. Наверное, так же будет выглядеть лицо Храмового, когда заживет. Если заживет.

– Вижу, что и ты меня узнал, – парень многообещающе усмехнулся. – Так ведь?

– Почему…

Пересохшее горло едва выдавило единственное слово, Поляков поперхнулся и умолк.

– Почему ждал? – Молодой Хомут источал ненависть так же сильно, как воняло затасканное одеяло, укрывавшее Полякова. – Хотел, чтобы ты очнулся. Прикончить, когда ты без сознания, – сомнительное удовольствие. Хочу в твои глаза посмотреть, как ты в глаза бати смотрел. Когда убивал его. Знаю, знаю, что ты сейчас думаешь. Батя сам выбрал свою участь, да? Знаешь… я почти не осуждаю тебя за его смерть. Ты защищал свою семью, а он был законченным ублюдком, как и его братец. Не знаю, что я сам сделал бы на твоем месте. Проблема не в том, что ты его убил, а в том, КАК ты его убил. Да, это было давно. Я был малолетним придурком и мало еще что понимал в жизни. Но когда я нашел отца на том столе и увидел, что ты с ним сделал… Мне было всего тринадцать, Грешник. Кроме бати у меня никого не было, и ты у меня его отнял, причем изувечив так, что его невозможно было узнать. А потом мне пришлось сбежать на Новокузнецкую, потому что после твоей расправы над ним все это станционное быдло с Третьяковской взбесилось…

Так вот он где. Новокузнецкая. Как странно… Далековато от Автозаводской, куда он направлялся. Как же он здесь оказался? Совсем голова не варит… гудит как колокол, а память отшибло. Он ведь дошел… Дошел до Автозаводской, он видел вход в метро. Его что, вырубил и похитил этот молокосос, лишь бы притащить сюда для мести? Бред какой-то. И что-то неправильное в этом парне… Поляков почувствовал это сразу, как только очнулся – что с сыном Хомута что-то не так. Просто поначалу его отвлекала дезориентация, попытка разобраться, что происходит. А сейчас это ощущение крепло с каждой секундой. Ощущение, которому он не сразу подобрал пугающее даже его определение. Его тянуло подняться и утолить…

Нет, он сходит с ума. Какой еще голод? Он же не каннибал, он…

– Я в забавах бати участия не принимал. – Не спуская с Полякова сочащегося ненавистью взгляда, Хомут вытащил из кармана подозрительно знакомый нож, демонстративно осторожно чиркнул ногтем по острому лезвию. – Но родственные связи иногда вроде приговора. Станционные придурки вошли в раж праведного негодования и решили порвать заодно и меня. Ничего, я смылся. Всегда был шустрым. Рассказать, как я жил потом? По твоей паскудной роже вижу, что тебе это неинтересно. А все же послушай. Первые три года на новом месте я пережил чудом. Чужих ведь никто не любит, а я был чужаком, да еще подростком с темным прошлым. Слухи меня догнали, все знали, кто я такой, а проигравших никто не любит, Грешник. Ты не представляешь, сколько лет мне приходилось пресмыкаться перед более сильными, прежде чем я заслужил право на свое мнение. Сколько раз мне устраивали темную, сколько раз пытались забить насмерть за кражу вонючих объедков после чужой жрачки. За меня некому было заступиться, и мне пришлось научиться защищаться самому. И только сейчас, глядя на тебя, я понял, почему сумел выжить. Да, это действительно судьба, Грешник. Я выжил, чтобы у меня появилась возможность своими руками прикончить такого зверя, как ты. Ведь то, что ты сделал с батей, мог сделать только законченный психопат.

– Слишком много… слов.

– Ты прав, – деловито кивнул Хомут, прищурившись. – Хватит болтать.

Он хотел подняться, но почему-то лишь дернулся и остался на месте. Поляков отлично чувствовал все, что происходило сейчас в душе парня. В первую секунду невозможность пошевелиться его лишь озадачила, но когда не удалась и вторая попытка, он забеспокоился. Рванулся… Внутренне. Мышцы больше его не слушались. Тело Хомута уже подчинилось чужой воле – воле Полякова. Он задрожал от напряжения, силясь справиться с оцепенением. На лице выступил пот. А в глазах… Ненависть таяла, сдавалась под натиском ужаса. Он уже понял. Понял, что происходит, хотя и не мог поверить в этот кошмар до конца. Хомут захрипел, не в силах произнести хоть слово.

«Давай, не тяни время, – мысленно поторопил Поляков. – Ты ошибка природы, от которой нужно очистить мир. Сын, говоришь, за отца не отвечает? А я вот вижу, что червивое яблочко от гнилой яблони недалеко укатилось».

Рука с ножом ожила сама по себе, кончик лезвия коснулся шеи Хомута сразу под скулой. Локоть поднялся на уровне плеча, выставляя рукоять под нужным углом. Затем сталь медленно погрузилась в плоть – пока не рассекла позвоночный столб. Все эти долгие секунды Хомут, не отрываясь, смотрел на Полякова полными боли и мольбы глазами. По пальцам и запястью, пятная рукав куртки, побежали струйки свежей крови. Лицо парня исказилось предсмертной судорогой, и тут же обмякло. Его тело медленно завалилось на кушетку, рядом с мертвым приятелем.

Поляков откинул одеяло, опустил босые ноги на линолеум, встал, не чувствуя холода. Раны больше не зудели. Боль выключилась, словно по волшебству. Слабости как и не бывало, тело лучилось теплом, мышцы переполняла энергия. Разве что довольно сильно болела голова, но это уже мелочи. Он все сделал правильно.

Он бегло осмотрел помещение, шагнул к одежному шкафу, но своей одежды там не обнаружил. Искать бессмысленно, ее наверняка уже носит кто-то другой – это же Новокузнецкая, рай ворья. Вернулся к Хомуту, содрал с него куртку, стянул свитер. Да уж, не слишком дальновидный поступок, нужно было убивать без крови, а теперь все перемазано, особенно свитер. Ладно, все равно выбирать не приходится, не в одеяло же завернуться и ходить, как бомжара. Примерил. Куртка чуть тесновата в плечах, но терпимо. Кирзачи тоже пришлись впору. Отодвинув тело горе-мстителя, Поляков с усмешкой вытащил из-под него «Сайгу», закинул ее на плечо.