Роман Глушков - Ярость Антея Страница 58

Была не была! Я сую нож в зубы и, отталкиваясь локтями, пячусь к крайнему правому проходу. Вам никогда не доводилось ползать по-пластунски задним ходом, да еще на скорость? Та еще морока! Хорошо хоть подо мной мягкое покрытие, которое приглушает возню, а на голом полу она моментально меня выдала бы. Впрочем, прыгающий по креслам противник издает куда больше грохота. Чем, сам того не подозревая, играет мне на руку.

Выбравшись с грехом пополам из-под кресел, я не вскакиваю на ноги, а таким же черепашьим способом – но отнюдь не с черепашьей скоростью, – двигаюсь к выходу. Ползанье в нормальной, а не реверсивной манере дается мне на порядок проще. Я достигаю края амфитеатра еще до того, как багорщик оказывается над тем местом, где я доселе отлеживался. Теперь можно подняться и бросится бежать из большого зала, но я воздерживаюсь от такой глупости. В фойе по-прежнему слышны грохот и треск, поэтому соваться туда мне определенно не следует.

Вместо бегства я предпочитаю вернуться к прежней тактике и перепрятаться. Благо, есть где. Задетая молчуном портьера не оторвалась окончательно, а продолжает болтаться у входа, поникшая, словно флаг во время штиля. Дождавшись, пока враг повернется ко мне спиной, я вскакиваю с пола и проскальзываю между стеной и тяжелой занавеской. После чего зарываюсь в ее глубокие складки, не забыв, естественно, оставить узенькую щелку для наблюдения.

Мое новое убежище кажется гораздо надежнее, но это не придает мне спокойствия. Во-первых, багорщик не прекращает поиски и находится от меня в считаных шагах. А, во-вторых, я отчетливо слышу, как его собратья берутся крушить подвальную дверь. Судя по скрежету и лязгу раздираемого металла, она поддается. И пусть мы с товарищами находимся сейчас не вместе, момент истины для нас наступает почти одновременно. Но наша участь может сложиться по-разному. К примеру, мне повезет, а им – нет. Или наоборот. Или никому не повезет. Тот факт, что «фантомы» прячутся за несколькими железными дверьми, а я – всего лишь за куском ткани, не дает им никакого преимущества. Разве что предоставляет небольшую отсрочку, и только.

Босоногий скакун прочесывает правую половину партера и, спрыгнув с крайнего кресла, останавливается в явном замешательстве. Что, хрень восьмиглазая, выкусила? Неизвестно, сколько в твоей башке сплавлено мозгов, но их количество, похоже, никак не влияет на качество. Как были молчуны дерьмовыми следопытами, так и остались. Ну а теперь давай, пробегись по второй партерной половине, потом заберись на амфитеатр, попрыгай по ярусам и угомонись наконец. А то как бы твое чутье не одержало верх над моей хитростью, которой мне, похоже, больше блеснуть не удастся.

Обоняние у неомолчунов не очень. Это очевидно, раз страхолюдина не вынюхала меня по горячему следу целой дюжиной ноздрей. Но зрение и слух определенно превосходят человеческие. Иначе с чего бы вдруг пялившийся в противоположную сторону багорщик резко оборачивается и глядит на портьеру, под которой я затаился? Не иначе, меня выдает ее едва заметное колыханье или с трудом сдерживаемая одышка, которую я заполучил, пока ползал по полу. Да мало ли может быть причин, что вновь настораживают молчуна и которые я не сумел впопыхах предусмотреть. Даже матерые супершпионы, бывает, прокалываются на мелочах, чего уж говорить об ординарном капитане инженерно-кибернетических войск?

– Послушай, Тихон, – оживляется Скептик, как только замечает подозрительный интерес монстра к нашему укрытию. – Понимаю, что ты старался забыть тот некрасивый инцидент с убийством медбрата, однако сейчас тебе придется сделать кое-что похуже. Ты готов пустить в ход нож?

– Даже не знаю, – честно признаюсь я, судорожно сжимая рукоять армейского кинжала. – Не так-то оно просто, как на виртуальных тренировках. Уж лучше стрелять – меньше хлопот. А тут еще багор…

– К черту сомнения и тренировки, которые тебе все равно не пошли впрок! – нервничает братец. – Просто размахнись и бей. Как получится. Только выжди момент. Пусть этот урод подойдет поближе.

При воспоминании о том, с каким проворством молчуны орудуют баграми, ноги у меня делаются ватными, а в горле пересыхает. Робкая надежда на то, что насторожившийся враг успокоится, отвернется и уйдет, тает, едва он делает первые шаги в моем направлении. Теперь, когда сомнений не осталось, я стискиваю зубы и готовлюсь к схватке. Пропади все пропадом! Надо колоть и резать – значит, так и буду делать! Любая мимолетная слабость, проявленная мной сейчас, приведет к тому, что я окажусь насаженным на багор, как перепел на вертел. Даже походи монстр по-прежнему на человека, моя рука не имеет права дрогнуть, а заповедь «Не убий!» – застить рассудок. Подискутирую на эту тему с собственной совестью позже. Если, разумеется, выживу. И если у нее к тому времени еще останется желание со мной дискутировать.

Больше всего я опасаюсь, что молчун не станет подходить к портьере, а метнет в нее багор издали. Худшее, однако, не случается. Враг хватает оружие наперевес, как винтовку перед штыковой атакой, и переходит на бег, намереваясь или сразу проткнуть занавеску, или сначала сдернуть ее крючком и поглядеть, кто под ней прячется. Что именно предпримет багорщик, я выяснять не собираюсь. Как только между ним и мной остается полдесятка шагов, я рву что есть сил висящую на честном слове портьеру вниз. И когда она полностью отрывается от стены вместе с креплением, швыряю ее вперед подобно закидывающему невод рыбаку. После чего поспешно отскакиваю вбок, уступая дорогу бегущему монстру.

Он наносит удар в тот момент, когда занавеска опускается ему на голову. Острие багра пробивает плотную ткань и по самый крюк вонзается в стену аккурат туда, где мгновение назад маячил я. Будь портьера не такой широкой, своим выпадом молчун попросту сбросил бы ее с себя и свел на нет всю мою коварную затею. Но этого не происходит, а я, увернувшись, снова дергаю мои тенета за край так, чтобы они еще больше опутали противника. А затем подпрыгиваю и, схватив багорщика левой рукой за шею поверх покрывала, стискиваю ее мертвой хваткой. Другой же рукой изловчаюсь и бью ножом туда, где у врага находится скопление его жутких глаз.

Просто чудо, как при этом я сдерживаюсь и не оглашаю зал воинственным воплем, какого эти привыкшие к благородным голосам стены, наверное, отродясь не слыхивали. Моя животная ярость так и рвется наружу в крике, но вместо этого я выплескиваю ее по-иному – действием. Утробно рыча сквозь крепко стиснутые зубы, я наношу багорщику не меньше десятка ударов ножом в глаза. Когда же тот начинает вырываться, пытаясь сбросить меня со спины, бить прицельно уже трудно, и я принимаюсь разить клинком напропалую, докуда только могу дотянуться. Хлещущая из множащихся в покрывале дыр кровь оказывается вполне человеческой: красной, теплой и липкой. Зато глотка молчуна не издает ничего, кроме бульканья. Шкура и плоть монстра крепки, как каучук, но вполне проницаемы для ножа. Я кромсаю их с неистовством, которого мне с лихвой хватило бы на то, чтобы в один присест свалить этим же кинжалом столетний дуб. Морда, шея и грудь врага превращаются в кровавое решето, а я с каждым ударом не только не устаю, а, напротив, распаляюсь еще сильнее.

Непонятно, испытывает ли страхолюдина боль и если да, то насколько сильную. Прекратив рваться, она выдергивает из стены багор и пытается стянуть им меня со спины – так, как обычно человек чешет себе палочкой под лопаткой. Я ослеплен гневом, но соображаю, что если не спрыгну с противника сам, то он поможет мне в этом, поддев крюком за промежность. Не желая ощутить на собственной шкуре то, чего так опасаются на арене тореадоры, я разжимаю руку и отскакиваю в сторону. Вскинув оружие над головой вместе с портьерой, молчун заодно высвобождает из-под нее голову и может наконец-то вновь взглянуть на мир уцелевшими глазами. Но силы явно покидают монстра и он, замахнувшись, пятится от стены, неуклюже перебирая ногами. Чему также способствует прицепившаяся к багру тяжелая занавеска, чей вес неумолимо тянет тварь назад.

Я не могу упустить благоприятный момент и, подпрыгнув, наподдаю противнику ногой в живот. Этого вполне хватает, чтобы молчун рухнул навзничь со все еще занесенным над головой багром. Дабы закрепить достигнутое преимущество, я прыгаю врагу на грудь и продолжаю яростно терзать его ножом. Брызги крови орошают меня, и окружающий мир в моих глазах также начинает заволакивать красная пелена. Багорщик выпускает из рук оружие и все еще пытается вступить со мной в борьбу. Но во мне кипит адреналин, и мой натиск настолько сокрушителен, что остановить его может разве что целая стая подобных монстров.

Или Скептик, чей крик я расслышу, даже если у меня лопнут барабанные перепонки. Но сейчас братец вынужден обратиться ко мне не раз и не два. Полубезумная одержимость, в которую я впал, мешает воспринимать чьи бы то ни было приказы и тем паче адекватно на них реагировать.