Олег Верещагин - Никто, кроме нас! Страница 58

Мы с Витькой молчали. Вернее, я молчал вообще, а Витька мурлыкал мотив, стесняясь петь громко:

Бризы Атлантики целовалиРуки, горящие на штурвале.Под Антуаном – синее море и облака.Вдаль, над плечом – не встречен, не найден —В небе летит пылающий «Лайтнинг»,Краткий сигнал, последний привет на всех языках.Выпадет шанс – и некто святойПридет спасать твою душу.Ты встанешь, схватишь его за грудкиИ будешь трясти, как грушу,Ты скажешь: «Мне не надо спасительных слов.Их своих у меня – как грязи.Мне не надо ни стен, ни гвоздей, ни холстов,Слышишь – дай мне канал связи!»Первые звуки, пробные строки,Сладкие муки тонкой настройки.Кокон в пространстве – сам себе волк, товарищ и князь,Каменный пес, персона «нон грата»,Вечный дежурный у аппаратаЖдет, когда небо вспомнит о нем и выйдет на связь…

Что-то мимо нас, мимо нас, мимо нас по касательной, по боку.Ты не прячься, небо, не уходи, или уж отпусти совсем!Хрупкая снежинка замерзающих глаз, прокуси мое облако.Ты не сердись на меня – это я так, пошутил, не сердись…[16]

Затухал голос в одиночестве, голос Сашки.

– Все летят?! – послышался в ночном небе гортанный оклик Володьки.

Все, подумал я. И улыбнулся в темноту. Все летят домой.

А неугомонный Сашка уже завопил:

Ты, Кубань, ты, наша родина,Вековой наш богатырь!Многоводная, раздольная,Разлилась ты вдаль и вширь.Из далеких стран полуденных,Из турецкой стороныБьем челом тебе, родимая,Твои верные сыны!..[17]

– Опа – не вижу ваших рук! – закричал Тимка Задрыга, вскидывая над собой гитару.

– В-в-в-вааааааа!!! – заорало многолюдное (не меньше сотни ребят и девчонок) сборище вокруг сеновала.

Я осмотрелся – смеющиеся лица, в веселых глазах отражалось заходящее солнце. Черт, а ведь и правда – весело всем, хотя едва треть присутствующих знает, по какому поводу Колька вдруг «замутил» веселье-то… А Тимка тем временем уже распевал со своей импровизированной сцены – под аккомпанемент второй гитары в руках Тошки и стук двух барабанов под палочками Кольки Белозерова:

Если ты с мечтой расстался,Если вдруг один остался,Или день твой не задался с утра —В жизни важно научиться на мажор переключиться,Если вдруг с тобой случится хандра.И я придумал отличное средство —Я картину рисую из детства…

Он тряхнул головой, прыгнул спина к спине с Тошкой, и они, наяривая на гитарах, на два голоса завопили:

Слева мама, справа папа, и я – классный такой,Босиком иду по лужам, улыбаясь прохожим.Мне всего четыре года, карамель за щекой,И я сам на карамельку похожий!

Плясали все – и все кто во что горазд. Я тоже не отставал – и вдруг рядом со мной оказалась Дашка. Помедлив миг, я протянул ей руку – и почти не поверил, когда ее ладонь опустилась на мою, и мы запрыгали вместе; даже удивительно, но у нас, кажется, получалось хорошо!

А чтоб забыть про огорченья,Жизнь представь, как приключенье,Ну, а хочешь – по теченью плыви!

Да просто плюнь на неудачи,В жизни, так или иначе,Все зависит от раздачи любви[18].

– Ой, пить хочу! – Дашка рванула из толпы к бочке с водой. Окунула лицо; я не выдержал и ткнул ее туда головой. – Дурак! – рассмеялась она, выворачиваясь и обдавая меня брызгами с волос. – Бррр!!!

Я собрался тащить ее обратно к танцующим, но заметил, что около одного из опорных столбов сеновала стоит Шевырев. Кивнув нам, атаман спросил:

– Чего гуляете?

Если честно, я немного струхнул. Но Дашка, снова мотнув головой, дерзко спросила:

– А чего, нельзя?

Шевырев неожиданно улыбнулся:

– Почему, можно, конечно… Ну а все же?

– А настроение хорошее-е-е!!! – уже через плечо крикнула девчонка, таща меня с собой.

Слева мама, справа папа, и я – классный такой,Босиком иду по лужам, улыбаясь прохожим.Мне всего четыре года, карамель за щекой,И я сам на карамельку похожий!

– Получилось, – Колька вытянулся на сене. – Ой, как спать хочется-а…

Он протянул это совсем по-детски. Я, устраиваясь рядом, сказал:

– Сам не верю.

Но Колька не ответил – он спал. У меня тоже сами собой закрылись глаза – хлоп, и зашторились, и открывать их не было сил, да и желания. Но я все-таки еще не спал и слышал, как Тимка поет своего любимого Третьякова – наверное, сидя за большим обеденным столом:

Вначале было Слово,А после было дело:Вначале был приказ,А следом – бой.Вначале было слово,И в трубке прохрипело:«Высотку удержать любой ценой!»

Любой ценой… и, значит,Лишь так и не иначе,Что за цена – не нужно объяснять.В начале было Слово,И Бог теперь назначит,Кому насмерть за Родину стоять!

Ну, вот и танки в поле,И тут мне стало страшно,Ведь жизнь кончалась этой высотой…Но только вдруг я понял,Что жизнь – не так уж важно,А важно то, что сзади, за тобой!

А сзади берег Волги,Жена и сын Андрейка,И мать с отцом стояли у крыльца……Был бой не очень долгим:Что танкам трехлинейкаИ семь гранат на двадцать три бойца.

Ах, сколько нас тем летомОсталось на высотках,Собой прикрывших Родину свою.Но нам уже об этомНикто не скажет в сводках,Ведь мы погибли в первом же бою.

Еще Гастелло КоляНе поднял самолета,И пропасть отделяла от Весны.Еще не лег МатросовНа жало пулемета…Была среда – четвертый день войны.

Господа казаки

…Злой чечен ползет на берег,

Точит свой кинжал;

Но отец твой старый воин,

Закален в бою…

– Ложись! – крикнул Витька Фальк, и я буквально нырнул в канаву.

«Замп, замп!» – сказало что-то перед моим лицом.

Чуть приподняв голову, я увидел торчащие прямо перед носом из земли металлические стрелки – тонкие, длиной в ладонь, с небольшим оперением.

– Ник, помоги-и!

Я вскочил и на секунду замер.

Мне показалось, что станица горит сразу вся. Черный и желтый дым заволакивал ее, как жуткое покрывало. Кое-где металось пламя. Четыре штурмовика поспешно разворачивались на юг – с северо-запада мчалась, быстро вырастая в остроклювый силуэт, серебряная точка.

Два штурмовика были турецкие, старые «Дрэгонфлай», мы в последнее время здорово натренировались различать машины… А еще два – «Су-25».

Грузинские. Но ведь все равно – наши!!!