Отблески солнца на остром клинке - Анастасия Орлова Страница 59

Тшера бросилась следом, вонзив в медвежий зад оба клинка, ими оттолкнулась, взлетела верхом медведю на спину — подростком она так прыгала в седло, только от крупа кавьяла отталкивалась ладонями, — скользнула к шее и глубоко вогнала кинжалы в мощный загривок.

«Такую башку Йамаранами не срубишь!»

Медведь попытался стряхнуть её с себя, и она крепко сжала его бока коленями. Ободранная шкура под ней походила на мохнатый студень и воняла так, что слезились глаза. Зверь яростно тряс башкой, в стороны летели клочья меха и какие-то ошмётки — благо, об их происхождении думать было некогда, — но Тшера держалась крепко.

— Хватай меч! — крикнула она Кхабу, пытаясь мыском сапога за крестовину вытащить меч из медвежьего бока.

Меч, кажется, поддался, но тут один из Йамаранов сорвался, распоров рыхлую плоть. Тшеру протащило вниз по спине. Она удержалась, до хруста стиснув колени, и что-то треснуло под правым. Нога провалилась в медвежий бок и застряла в сломанных рёбрах. Тшера потеряла равновесие, попыталась выровняться, держась на одних лишь Йамаранах, но медведь резко крутанулся, и клинки выскочили из его туши. Тшера отлетела в сторону, зверь нашарил её жёлтым светом пустой глазницы и попёр в атаку.

Кхаб с мечом бросился наперерез, замахиваясь, чтобы отрубить медведю голову, но тот встал на задние лапы, и Кхаб промахнулся — клинок не задел хребта, лишь вспорол горло. Кровь не брызнула — кровь в давно издохшей медвежьей туше уже загустела. А медведь с разворота ударил когтистой лапой и смахнул Кхаба, словно муху. На фоне светлого тракта взметнулась россыпь чёрных брызг, и не успела она опасть, как зверь вновь развернулся к Тшере, безошибочно выхватив её из темноты своим жёлтым взглядом, но та уже вскочила на ноги и бросилась на него первой. Мьёр по самую рукоять вошёл в пустую глазницу — и там застрял. Медведь вскинулся на задние лапы, Тшеру вздёрнуло в воздух. Она повисла на Мьёре и всадила Ньеда в разорванное медвежье горло, хотела достать до хребта, но не вышло. Зверь замотал головой, попытался сбить Тшеру лапами. А потом раздался хруст — и что-то глухо грохнулось в дорожную пыль, — подоспевший Верд отрубил медведю лапу.

— Отпусти клинки! — крикнул он.

Нет, Йамараны она бы из рук не выпустила, даже если бы они не держались на её запястьях темляками.

— Отпусти и прыгай!

Тшера упёрлась в зверя коленями, дёрнула застрявший клинок, и тут медведь рухнул, подминая её под себя. Мир опрокинулся, из груди выбило воздух, в ушах зазвенело, в рот и нос забилась пыль. Что-то хрупнуло — словно снаружи и внутри одновременно; руку пронзило болью — от пальцев до самого плеча, сердца, головы; в глазах потемнело.

Медведь, кажется, вновь поднялся на задние лапы и теперь с ним бился Верд. А Тшера лежала на обочине тракта и чувствовала, как стремительно холодеет в ладони рукоять Мьёра.

Верд уворачивался от медведя с реакцией и ловкостью, которым позавидовал бы даже Чёрный Вассал, успевая кромсать зверя глефой, да без толку — тот и трёхлапый превосходил в силе и прыткости. Такого не убить, от него не убежать. Остаётся… разрубить его на куски. В одиночку это казалось невозможным. И Тшера, пошатываясь, поднялась, ринулась на помощь, и тут увидела…

Из пустой глазницы, залитой тусклым светом, торчал, в этом свете поблёскивая, обломок клинка.

«Мьёр!..»

…И сердце рухнуло в непроглядную черноту. А тело — теперь, без Мьёра, будто бы не целое, а лишь половина, — рванулось на медведя. Нахлынувшее горе переплавилось в ярость. Ньед вёл мстить за названного брата.

Тшера рубанула, оставляя глубокую засечку на медвежьей лапе, нырнула под взметнувшимися за ней когтями, рубанула вновь, метя в ту же засечку.

«Да ты каменный, что ли?»

Увернулась от клацнувшей пасти, но клыки сомкнулись на взлетевшем крае её плащ-мантии. Медведь встряхнул Тшеру, как бельё после стирки, — и треснул её оземь. Она упала ничком, из глаз посыпались искры, и в их отблесках Тшера словно глазами Верда увидела, как зверь отшвырнул и его, и как тот отлетел в сторону, вонзённой глефой выворотив шмат гниющей медвежьей плоти.

Когда Тшера с хрипом боли перекатилась на спину, в лицо ей уже летела раззявленная пасть. И тут между ними метнулось что-то большое, накрыло Тшеру, загородило собой.

Медведь вцепился в помеху, после очень короткой яростной борьбы отшвырнул её прочь и вновь пошёл на Тшеру. Успев откатиться в сторону, она поднялась на ноги кувырком, стоившим очередного рассыпавшегося перед глазами снопа искр. С пасти зверя стекала кровь — не медвежья.

Краем глаза Тшера зацепила бегущего к ней Верда и словно прочла его намерение — поняла, что он собирается сделать. Он будто вёл её своими мыслями, своей волей, и это ощущение походило на то, как ведут руку Йамараны.

Она подалась в сторону — так, чтобы медведь развернулся вслед за ней, оставив Верда позади себя; отскочила от клыков, клацнувших у самого лица, — и ещё раз; кувыркнулась ему под брюхо, со всей силы рубанув по лапе. Третий раз попала в свою же насечку, и отрубленная лапа шмякнулась на дорогу, а Тшера выпрямилась рядом с Вердом. На двух задних медведь развернулся к ним и бросился, пытаясь схватить их зубами, но Верд принял его на глефу, и, пока держал, Тшера отсекла зверю заднюю стопу. Тот рухнул — уже окончательно, но всё ещё извивался и клацал зубами, пытаясь добраться до своей добычи.

Утих он только когда Верд, подняв меч Кхаба, снёс зверю голову. Жёлтое свечение в его глазнице разрослось, покрывая всю его тушу, стало совсем прозрачным — словно тонким слоем по медведю размазалось, и у Тшеры шевельнулось недоброе предчувствие, что сейчас зверь срастётся заново, и всё начнтся сначала, но нет, — свечение осыпалось затухающим мерцанием.

В ушах заполошно колотился сердечный ритм. В такт ему пульсировала боль — практически во всём теле. Язык и нёбо обволокло дорожной пылью, смоченной вязкой слюной с привкусом железа. Пугающе холодило пустую ладонь, в которой теперь не было Мьёра, и никогда уж не будет. Пальцы обнимали пустоту, холодную и колючую, словно злая, одичавшая звезда безлунной ночи.

— …Кхаб ещё жив, — пробился, словно сквозь толщу воды, голос Верда.

Тшера не могла понять, на что она смотрит в сгустившемся предутреннем мраке. Взгляд прилип намертво, она не могла ни отвести его, ни даже моргнуть. Но разум не слушал глаз, отказывался осознавать, что они видят. Разум не хотел в увиденное верить. Он твердил скороговоркой, что хорошо бы глотнуть воды и смыть с языка привкус песка и крови; что нужно бы помочь Верду с Кхабом; что