Виктор Ночкин - Дорога оружия (сборник) Страница 6

И сразу нахлынуло – из памяти поднялись призраки прошлого, закружились в темноте вокруг Мажуги, завели тихими голосами печальную песню: «А помнишь? Вот здесь, на этом углу? А вон та куча мусора – она всегда здесь громоздится и тогда была здесь. А вон то окно помнишь? А вот эта облезлая дверь под разбитым фонарем? Помнишь? Помнишь? Помнишь?»

От темной стены отделилась фигура – мужчина, стоявший до сих пор в тени, медленно побрел навстречу. Мажуга не стал замедлять шаг. Рука скользнула к ремню и легла на рукоять кольта. Встречный приближался, его силуэт то сливался с тенью, то вырисовывался в желтом свете под очередным окном. Игнашу вдруг захотелось, чтобы незнакомец вытащил оружие, попытался напасть… Пусть хоть что-то произойдет, лишь бы отвлечься, лишь бы не эти воспоминания, которые насели со всех сторон, едва он ступил в темный проход. Но нет – встречный шагнул в сторону, скрипнула дверь, человек нырнул в темноту, растворился в ней. Когда Мажуга поравнялся с домом, дверь снова была закрыта и ни звука из-за нее не донеслось.

Миновав темный переход, он вышел на перекресток, здесь снова было светло и людно. Мажуга пересек улицу и спустился по широкой лестнице. Уровнем ниже опять был оживленный перекресток – всё те же лавочки и прилавки, где торговали всякой всячиной, от снеди до огнестрельного оружия. Мажуга зашагал по улице, озираясь и отмечая изменения, произошедшие с тех пор, как он перестал появляться в Харькове. Остановился у вынесенного из магазина прилавка, чтобы прицениться к инструментам. Хозяин тут же подскочил и начал совать дробовик, толковал, что новое изделие, нахваливал мягкий спуск и высокую точность. Игнаш поспешил уйти – ствол не понравился, а инструменты, насколько он успел заметить, похуже качеством, чем в лавке усатого старика, к которому он обещал заглянуть на обратном пути.

– Эй, погоди, – бросил в спину торговец, – я ж уступлю, в цене подвинусь, сговоримся, ну?

Мажуга и ухом не повел на окрик. Прошел несколько десятков шагов и остановился у питейного заведения, над входом в которое красовалась вывеска «Стрельни залпом!» Под надписью были намалеваны два скрещенных карабина, над ней горели яркие лампы. Судя по виду кабака, дела у хозяина шли в гору. Мажуга толкнул дверь, навстречу пахнуло пряными запахами. Так и есть, дует крепко – значит, Лысый, хозяин заведения, оплачивает хороший напор продувки.

Мажуга оглядел зал. В ярко освещенном заведении два десятка столов, за ними выпивают и закусывают. Попадаются и черные безрукавки пушкарей, и тужурки стрелков, и синие плащи мастеров холодного оружия. Хотя, конечно, большинство посетителей не в цеховой униформе, при этом в зале преобладают одежки любимых харьковчанами немарких темных оттенков. Игнаш направился к стойке, где заправлял Лысый – здоровяк богатырского сложения в красной рубахе. Когда Игнаш проходил мимо стола, за которым расположились четверо крепких парней, тот, что сидел ближе к проходу, развернулся и оценивающе оглядел незнакомца. Должно быть, решил, что вошедший вполне подходит для развлечения, и стал подниматься:

– Эй, селюк! Слышь, что ль, к тебе ж обращаюсь, морда!

Мажуга остановился перед парнем, тот медленно выпрямился. От него разило перегаром – уже успел хорошо принять. Ростом он был куда выше Игнаша.

– Слышь, селюк, угостишь водкой, а? – прохрипел парень. – Уважаешь честных работяг, которые тебе струмент куют?

– Струмент? – Мажуга прикинул: сперва по колену сапогом, а потом снизу в челюсть, должно пройти легко, противник пьян. – Честные работяги сейчас в цеху вкалывают, а ты разве что козявку из соплей в своем носу отковать умеешь.

– Шо-о? – протянул парень. Оглянулся на дружков – те скалились из-за стола и ждали развлечения. Приземистый Мажуга не казался им опасным противником, но если что – они бы, конечно, помогли рослому задире.

– Эй, Блоха! – окликнул парня Лысый из-за стойки. – Сядь да остынь!

– Чего «остынь»? – обернулся тот к бармену. – Ты шо, Лысый?

– А того остынь, что ты не заплатил. Скажешь еще слово – и я с тебя за выпитое уже не смогу получить, потому что ты под столом лежать будешь. Сперва расплатись, а уж потом Мажугу задирай, понял? Здорово, Игнаш! Иди сюда, не гляди на этого хмыря, я тебе первую за счет заведения налью.

– Мажуга? – недоверчиво переспросил парень. – Ржавый, что ль? Я ж не знал… – И сел на место.

Мажуга оглядел его сверху, потом неторопливо развернулся и пошел к стойке. Лысый уже выставил стакан и поднял бутыль.

– Здорово, Лысый. А у тебя дела неплохо идут, вижу.

– Дела идут как из пушки. Держи стакан. Раз такое дело, и я с тобой выпью. Надолго к нам?

Лысый выставил миску с квашеными слизневиками и другую – с жареной крысятиной. Выпили. Мажуга взгромоздился на высокий табурет возле стойки.

– Да я на день всего. Закуплю кой-чего, да и домой. Фермер я теперь, хозяин.

– Фермер… Вот уж от кого не ждал. Думал, не отпустит тебя город. Харьков – он такой, он крепко держит, коли в душу тебе влез.

– Так и есть. Иногда кажется, что не отпускает, потому и не езжу сюда, чтобы не зацепило снова, не уволокло. Думал, забыли меня здесь. А вон – помнят!

– Эти-то? – Лысый махнул мускулистой ручищей. – У нас, если хочешь знать, до сих пор непослушных детей твоим именем пугают.

– Не, у вас теперь детей призренцами пугают, я уже слышал.

– А, верно. Вон они, легки на помине!

В зале стало тише, Мажуга оглянулся – в кабак вошли двое в темных плащах с капюшонами. Капюшоны были необычные, они закрывали лица, будто маски. Призренцы остановились у порога, водя головами вправо-влево, разглядывая выпивающую публику сквозь большие круглые прорези. Распахнулась дверь, явился третий призренец. Двое остались у входа, третий протопал через зал к стойке. Остановился рядом с Мажугой, кивнул Лысому:

– Как торговля, хозяин? Нет ли жалоб, недовольства, нарушений каких?

Из-под опущенного капюшона голос звучал глуховато, но Мажуга понял, что призренец молод.

– У нас все хорошо, – отчеканил бармен. – И никакого непорядка не случается.

– Добро. – Призренец снова кивнул и пошел к выходу.

Когда дверь захлопнулась, по залу пронесся шорох – будто все клиенты разом перевели дыхание; да так, пожалуй, оно и было.

– Видал? – спросил Лысый. – Страшные люди. Ничего не требуют, взяток не берут, не пьют даже. Я бы налил за счет заведения, как полагается за присмотр, но они пить не станут.

– Я так понимаю, молодой парень совсем?

– А кто его разберет под этим колпаком? Хотя большинство у них молодые, это конечно. Они ж сирот по улицам собирают, ворье малолетнее, крысят, стало быть, наших. Воспитывают, мозги им как-то переворачивают, что ли? Из мелкой пакости – вот такие честные становятся. Ну и службу в призренческой страже несут, а как же. Так что большей частью они молодые. Три-четыре сезона назад кошельки резали, а теперь – вона, на лапу не возьмут. А я бы дал. Честно сказать, когда эта стража появилась, сделалось здесь поспокойней. Ты ж не застал то время, когда цех призрения учредили?

– Застал. Но вскоре из города убрался, толком ничего не узнал. Да мне и не до призренцев было, если по правде сказать.

– Я понимаю. Налить еще?

– Давай. Так что, навели, значит, призренцы порядок?

– Так вроде потише стало, я ж и говорю. Сперва цех призрения для чего создавали-то? Чтобы споры между оружейниками рассудить могли, чтобы общие городские вопросы решать. Ну там, ежели опять с летунами или еще с кем заваруха, если какой другой такой повод. Ну и опять же дома призрения, стариков там, сироток чтобы обиходить, накормить. Сироток много по Харькову образовалось, особенно после Городской войны. Собрались цеховые старшины, приняли решение. Из-за этих домов призрения их так и прозвали. Смешная вроде кликуха.

– Смешная.

– Ну кто их всерьез-то воспринимал поначалу? Да никто. Подумаешь, за убогими приглядывать. А призренцы вон как поднялись теперь – уже и стража своя, из сирот этих, из уродов, некрозного этого племени… и слово им поперек не скажи. Будто мы все теперь убогие в Харькове, за всеми пригляд. – Ругая призренцев, Лысый понизил голос, но и так говорил осторожно, оглядывая зал поверх Мажугина плеча. Потом подумал и добавил: – Хотя, если мозгами пораскинуть, что в них плохого? Всем хороши – и взяток опять же не берут, и не пьют за счет заведения. Вот так заявятся раз пять-шесть за день: всё ли в порядке, хозяин? Ну и стариков опять же, голодранцев, попрошаек с улиц убрали, всех – в дома призрения, за всеми уход. Наверное.

– Наверное?

– Ну так их же никто не видит больше, тех стариков. Говорят, можно любому зайти в дом призрения, поглядеть, как убогим под присмотром живется, а только кто своей охотой туда сунется? Я точно не сунусь. Вот пацанов уличных – тех всяк видит, в страже они.

Мажуга подвинул пустой стакан и кивнул. Лысый снова налил ему, не забыв плеснуть и себе.