Сурен Цормудян - Последние пассажиры Страница 6

– А… Ну да… – он попятился к двери. – Конечно… Но ты имей ввиду…

– Конечно зайкин.

Ваффен ушел. Родька облегченно вздохнула.

– А не ты ли мне эти журналы подсунул? Или нет? На невинность мою покушаться не будешь… Притрагиваться не будешь… Тогда зачем ты мне нужен…

И она в нетерпении вытянула из-под матраца глянцевый журнал.

– Что Клим, опять хреново? – спросил Жиган, усевшись на пол рядом с койкой своего друга.

– Да… Язва, мать ее… – вздохнул лежащий на боку и поджавший к себе колени Клим.

– Нда… – Жиган покачал головой и ухмыльнулся. – Вот скажи честно, это того стоило?

– О чем ты?

– Я о язве твоей. Стоила твоя преждевременная свобода того, что ты сейчас так загибаешься?

– Да что ты несешь я не пойму? – Клим уставился на Жигана.

– Мы же в армию вместе пошли. И в учебке вместе были.

– Это я помню, черт возьми. А при чем тут язва?

– Ты думаешь, я не знаю, из-за чего ты комиссовался?

– Да из-за язвы этой проклятой… И что?

– Ты же сам ее сделал Клим. – Жиган обличительно посмотрел на него. – Я ведь знаю как ты достал эти пилюли желатиновые, и порошок из них высыпал. Засыпал на его место марганцовку и жрал на ночь. И сделал себе язву, чтоб откосить от армии.

На это Клим ничего не ответил. Он просто закрыл глаза и поджал губы.

– Ну что? – продолжал Жиган. – Стоило это того? Я вот поначалу завидовал. Как ты быстро домой отправился. Да я тоже этот дурдом ненавидел. Но я отслужил свой срок, и нет у меня никакой язвы. А ведь столько лет уже прошло. Я уже и забыл, что такое армия. А ты вот… С язвой теперь на всю жизнь… Стоило это того? И потом я мог утсроиться на любую работу. Хоть в МЧС хоть в ментовку да хоть обратно в армию. И я в охрану пошел, а там первое, что спросили так это военный билет. А ты? Комиссованный. Тебя только учителем в школу и взяли на нищенскую зарплату. А я карьеру по охранной линии себе сделал. Разрешение на огнестрел. Замом начальника стал…

– Да какая нахрен теперь разница кто кем работал, и у кого какая зарплата была?

– Тут ты прав, конечно. Ну а здоровье? С язвой и раньше было непросто, а сейчас? Особо выбирать не приходиться, что хавать… Но ты вот загибаешься… А дальше только хуже будет. Диетпитания не предвидеться.

– Слушай, чего ты мне сейчас на мозги давишь?! – воскликнул Клим и перевернулся на другой бок. Лицом к стене. – Да я сделал ошибку по молодости. Глупую и непростительную ошибку. Так зачем меня теребить сейчас? И так хреново…

– Клим слушай… Эй… Ты чего? – Жиган приподнялся и взглянул на своего товарища. – Клим ты что, плачешь что ли? Ну, ты даешь.

– Отвали слышь! – рявкнул Клим. – Уйди отсюда! Я поспать хочу! Нам после ужина в город идти! Дай отлежаться, козел чертов! Или один пойдешь!

Жиган покачал головой, взглянул на Клима то ли с сочувствием, то ли с презрением. Хлопнул его по плечу и ушел.

Клим еще долго лежал, думая о том, каким он был идиотом тогда, в армии. Что цена за свое раннее освобождение от этого кирзового запаха непомерно высока. Что Жиган на все сто прав… Думал… Ругал себя. Затем вздохнул и поднялся. Вышел из своего ящика. Осмотрел станцию. Все сидят по своим норам. Ждут ужина. Это хорошо. Он вернулся в свое жилище. Присел на несколько минут, держась за желудок и морщась от боли. Затем извлек из-под койки свой вещмешок и направился к самому дальнему обитаемому ящику. Там жила Родька.

Клим не видел, что на крыше одного из вагонов сидит Моряк и смотрит ему в спину. Моряк часто забирался либо на гору ящиков и дров у стены либо на вагон. Он ловил дневной свет из окон под потолком станции и изучал свои бумаги и карту. А иногда наблюдал за последними пассажирами этого поезда, который уже никогда и никуда не поедет. Сейчас он делал и то и другое.

6.

Здесь, на улице Седова. Возле покосившейся панельной пятиэтажки с выгоревшими окнами он бывал раз в неделю. Первый Раз он пришел сюда вечеров того дня, когда город еще полыхал. Полыхал и этот дом. Но он все же ворвался в горящую квартиру на первом этаже в среднем подъезде. Он никого не нашел дома. Возможно, в этом было его счастье. Его жена. Его разведенная и жившая с ними дочь. Его внучка, Маринина дочурка по имени Арина… Их не было дома, когда в его объяло пламенем от тепловой волны, после которой последовала волна ударная. Потом он вернулся в электродепо. Он рассчитывал, что они придут к нему. Ведь там было место его работы. И это место было далеко от эпицентров. Тогда он стал регулярно наведываться к этому дому. И оставлял на обгоревшей двери, рядом с десятком других оставленных кем-то записок, свою.

«Девочки мои. Я живой. Я здоров и со мной все в порядке. Я на месте моей работы. Молю вас идите туда. Я буду вас ждать. Мы перенесем эти лихие времена. Ваш великан. Степан Саныч».

И прошло три года. Он не знал что с милыми его сердцу женщинами. Он искал их. Не нашел. И постоянно приходил сюда. Читал записки и свежие царапины на стенах. Вестей от его семьи не было. И на работу они так и не пришли. На стенах обвалившегося электродепо он так же написал что если они пришли и не нашли его, то пусть подождут сутки. Или оставят послание. Он жив и он рядом. Он приходил туда каждый день. Благо рядом. Ничего. Никаких следов и вестей. Поначалу он приходил к дому почти каждый день. Теперь реже. Раз в неделю. Но он продолжал писать записки. Теперь это была единственная записка на обгоревшей двери его подъезда. Иногда записка пропадала, и он надеялся, что ее взяли его любимые. И он писал новую, на всякий случай. Но… Они не появлялись. А старую, быть может, сорвало ветром. Смыло дождем. Или сорвал кто-то чтобы написать свою… Или… Просто подтереть бумагой зад.

Подойдя к дому, он долго его осматривал. Осматривал выгоревшую квартиру. Потом садился на панель, вывалившуюся с пятого этажа, и сидел так пару часов. И плакал… Но, пора возвращаться… На станцию… Саныч поднялся. Вернулся еще раз в квартиру. Вот комната его дочери и внучки. Стальная рама на полу. Все что осталось от аквариума и рыбок, которых так любила Ариша… Вот его комната. Вся черна от пожара. Ничего здесь не осталось кроме его памяти о супруге. Вот кухня. Сгоревший холодильник. Раковину кто-то давно утащил. На стене остались стальные каркасы для цветочных горшков. Здесь они собирались вечерами за ужином… Ничего больше нет. И их… Тоже нет… Но они ведь не сгорели. Он не видел их мертвыми. А значит, они могут быть живыми. И, значит, он придет сюда еще. Саныч вышел на улицу. Сел на свой ржавый и скрипучий велосипед. И отправился на станцию, которая стала его домом с того дня, как этот сгорел.

Моряк осторожно зашел к пожарной части со стороны реки Славянки. Под покровом зарослей он наблюдал через бреши в бетонном заборе за строением и площадкой возле него. Высокая кирпичная башня обрушилась, видимо еще от взрывной волны и россыпью обломков лежала на стоянке. Там же лежал и перевернутый, разбитый пожарный ЗиЛ-130, который был установлен на башне как памятник.

Моряк заметил еще неделю назад, что депо кто-то облюбовал. А это было, небезопасно для них, учитывая близость станции Рыбацкое. Неизвестно кто и с какими мыслями здесь жил. Пару дней назад он пробрался туда и смог сделать предварительные выводы. Скорее всего, там жил один человек. Однако смущало обилие женского нижнего белья, которое он нашел в обитаемом помещении. Причем белье это было не свежее. Многие элементы со следами крови. И две кровати. Одна тоже в крови и на ее душках были четыре наручника. Для рук и ног. Ему не терпелось спросить этого постояльца, кого и зачем он там приковывал. Но дождаться или поймать человека пока не мог. В голове Моряка, который всегда видел в человеке в первую очередь самое скверное, уже имелась догадка. Он, это постоялец заброшенной пожарной части, ловит женщин. И насилует их. На той койке. Но что с этими женщинами происходит потом? А не мог ли это быть Щербатый? Он же работал в этой пожарке. Может оттого и не может Моряк его поймать, что когда он идет сюда, то Щербатый в это время на станции. Но, похоже, что постоялец тут живет, а не наведывается изредка. Да и Щербатый почти не покидает станцию. Единственная возможность уйти незамеченным у него, когда он несет вахту на крыше станции.

Моряк осторожно двинулся вдоль забора, стараясь быть незамеченным. Многие плиты от ограды пожарной части растащили в первое время. Причем большинство именно жители станции во главе с Санычем. Они возводили там барьеры из этих плит. Тогда у них вроде был рабочий грузовик. Тот самый, который уже давно стоял возле станции со сдохшим аккумулятором, пустым баком и порванным колесом. Именно им таскали эти плиты.

Похоже, и сегодня тут нет этого постояльца. Печка не дымит. Тишина. Он уже дошел до автобоксов. Машин здесь не было. Щербатый говорил, что они уехали по тревоге когда первая ракета ударила… И не вернулись конечно. Кто же все-таки здесь живет? И что становится с его невольницами? У забора за кустарникам начинался крутой склон к реке. Оттуда послышалась возня. Моряк достал нож и затаился. Стал осторожно двигаться на это шум. В рыхлой земле вырыта большая яма. В ней все кишело крысами. Именно они издавали это шум. Моряк огляделся. Никого. Он швырнул в яму камень и крысы мгновенно бросились в рассыпную. И Моряк заглянул в эту яму…