Владимир Ильин - Последняя дверь последнего вагона Страница 6

Службы безопасности всей Земли сбивались с ног, пытаясь арестовать хоть одного Снайпера, но эти убийцы не дорожили не только чужой, но и своей собственной жизнью. Когда их загоняли в угол, они не дожидались, пока на них наденут наручники, а кончали с собой любым доступным способом. Если же обезовцам все-таки удавалось взять «спиральщика» живым, то уже в тюремной камере, несмотря на все меры предосторожности, включая круглосуточное наблюдение, террористу удавалось уйти на тот свет, не сказав ни слова. В Инске Слегин рассказывал мне, что Снайперы активно применяли методику нейролингвистического «программирования, минируя подсознание специальным кодом, который по ключевому слову инициировал мгновенную остановку сердца. В том же Инске мы со Онегиным пришли к выводу, что Снайперы есть не что иное, как отрыжка подпольной деятельности Воскресителей. Тогда нам казалось, что только побывавшие „на том свете“ могут придерживаться извращенного представления о смерти, которая якобы — лишь переход на совершенно иной, более высокий уровень существования личности. Всему виной — предсмертные видения, которые вырабатывает агонизирующий мозг. Воскресшие принимают их за реальные переживания. И, вернувшись в земной мир, пытаются насильно приобщить к своему „прозрению“ как можно больше людей. Не все, конечно, а наиболее поддающиеся чужому влиянию. Именно они, как правило, попадают в поле зрения вербовщиков Спирали…

Вот почему я, по нелепой случайности переняв от погибшего в Инске Воскресителя дар оживлять трупы, делал и делаю все, что в моих силах, чтобы прекратить этот неестественный круговорот.

Однако теракты не просто продолжаются. Они становятся все более крупномасштабными. Бывает так, что счет жертв идет даже не на сотни — на тысячи.

Может быть, сея смерть на Земле, вернувшиеся с того света преследуют попутно и цель выявления и уничтожения Воскресителей? Старая тактика использования трупов в качестве приманки и расчет на сострадание Воскресителя к погибшим, особенно если погибли они слишком рано и слишком страшно?

Меня пробирает озноб.

Неужели все мои старания не навредить человечеству, воздерживаясь от применения своего Дара, оказались напрасными? Я не желал пополнять ряды Слепых Снайперов очередными «возвращенцами с того света», но они продолжали охотиться за мной вполне естественным способом. Брали меня, так сказать, на измор. Надеялись, что, рано или поздно, душа моя содрогнется от очередного злодейства и я явлюсь на место массовой гибели людей, чтобы возвратить их к жизни. И тогда те подонки, которые будут ждать меня, как в засаде, в толпе зевак, либо сразу убьют меня, либо похитят, чтобы выпытать в более спокойной обстановке все летали, связанные с моим Даром. А может быть, и чтобы использовать меня для возвращения к жизни своих погибших собратьев — это лучше, чем всякий раз вербовать новых рекрутов в свои ряды…

Вывод напрашивается сам собой, простой и страшный.

Мое дальнейшее бездействие будет приводить к тому, что теракты будут продолжаться нескончаемой чередой, и всякий раз жертвами их будут становиться все более беззащитные люди. Сегодня погибли дети. Кто будет взят на мушку Снайперами в следующий раз? Немощные старухи? Инвалиды? Беременные женщины? Грудные младенцы?..

Я скриплю зубами и сдавливаю штурвал машины так, словно это — горло одного из тех, кто хладнокровно расстрелял среди бела дня автобус с детишками.

Сердце колотится так, словно за мной гонится по пятам невидимый ужас.

Но что я могу сделать, что?!..

Сдаться этим подонкам, объявив о своих способностях во всеуслышание? Предположим, им удастся убрать меня, прежде чем государство упрячет меня за бронированные двери спецлабораторий. Но удовлетворятся ли они расправой надо мной? И прекратят ли убивать всех людей подряд?

Сомневаюсь.

Вряд ли такая организация, вознамерившаяся перевести как можно больше населения планеты на «иной уровень существования», прекратит свою подлую деятельность, уничтожив меня и прочих Воскресителей. Едва ли они остановятся сами. Их можно только остановить. Перебить всех к чертовой матери, как взбесившихся псов. По одному, а лучше — стаями.

А для этого мало подставить себя под пулю. Жертвовать собой надо с умом. Например, превратить себя в приманку, в живца, на который они будут клевать один за другим.

Осознав это, я понимаю, что мне надо сделать. Взвизгивают тормоза, и «Тандерболт» пересекает сразу несколько рядов, вызывая истошный вой гудков машин, которые я подрезал, чтобы притереться к бордюру.

Не отключая турбины, выволакиваю непослушными пальцами сигарету из пачки, жадно втягиваю горький сизый дым. Потом достаю коммуникатор, в электронной памяти которого вот уже целый год законсервирован заветный номер. Вывожу этот номер на экранчик.

Ну вот и все.

Остается нажать кнопку вызова — и принятое решение станет бесповоротным.

Однако время идет, а я сижу и курю. Медлю, не убирая пальца с кнопки.

Меня грызет досада. Потому что я знаю, на что иду. С работой в Инвестигации наверняка придется распрощаться. Хотя наша Контора и наделена чрезвычайными полномочиями, но полномочия ОБЕЗа еще мощнее. Тем более когда на карту поставлена безопасность многих людей. А незаменимых, в том числе и в Инвестигации, не бывает. Не сомневаюсь, что Булату будет достаточно позвонить нашему Игорьку, чтобы он с потрохами сдал меня в распоряжение спецслужбовцев. Причем с радостью: похоже, в последнее время я становлюсь для своего шефа все большей помехой. Другое дело: как к моему заявлению отнесется Слегин? Попытается ли он прибрать меня к рукам? Год назад я бы мог предвидеть его реакцию, все-таки тогда я успел неплохо изучить его характер. А сейчас — вряд ли… Пересев в кресло своего покойного начальника, Слегин мог измениться. И пусть — не в худшую сторону. Тут важен сам факт изменения, которое происходит во вчерашнем рядовом сотруднике, вознесенном в одночасье на руководящий олимп. Любой, даже самый отъявленный пофигист невольно осознает свою ответственность за порученный ему участок — особенно такой, как борьба с терроризмом. А ответственность, как известно, происходит от слова «отвечать». И даже самый крупный начальник боится, что его в любой момент могут призвать к ответу. «С большой высоты больнее падать», не так ли? Поэтому он вынужден быть рачительным и осторожным, дальновидным и мудрым, сознательным и неустанно заботящимся о Деле. Если, конечно, хочет удержаться в мягком кресле…

Потом на меня находит страх — обыкновенный, шкурный. Со всеми вытекающими последствиями в виде холодного пота по всему телу, мурашек по спине и посасывания под ложечкой. Стараюсь справиться с ним, но легче не становится. Проклятый инстинкт самосохранения! Это он нашептывает гнусные мысли: «А может, не надо геройствовать? Ты же все равно ничего не изменишь в мире. Да, ты обладаешь уникальным даром, но разве это причина для того, чтобы совать голову в пасть зверю?.. Есть специальные люди, которые получают зарплату за борьбу со сворой маньяков — вот и пусть исполняют свой долг перед обществом!»

Но мне вовремя становится стыдно. Сегодня я уже дважды совершил подлость, пока отсиживал зад на совещании. Я не ринулся спасать погибших детей и не сказал во всеуслышание то, что думаю. И в обоих случаях я задабривал свою совесть увещеваниями, что эти подлости с моей стороны — вынужденные, потому что они направлены на благо человечества.

Так неужели я хочу прожить остаток своей жизни лицемерным подлецом? И имеет ли смысл такая жизнь?

То-то и оно…

И я нажимаю кнопку вызова.

Ждать приходится недолго. Даже складывается впечатление, что на другом конце провода (хотя проводов в мобильной связи нет) моего звонка с нетерпением ждали.

— Але-е? — слышу я знакомый ленивый голос. Если верить интонации, то обладателя голоса можно представить возлежащим на диване с пухлой книжкой в руках, в атмосфере домашнего уюта, дополненного очаровательной блондинкой, бутылкой «Мартини» и ненавязчивой лирической музыкой.

— Привет, Слегин, — говорю я. — Узнаешь?.. Небольшая пауза. Видимо, блондинку сгоняют с колен, остатки «Мартини» выплескивают в ближайшую кадку с фикусом, а музыкальный центр вырубают с помощью пульта дистанционного управления.

Но после паузы голос в коммуникаторе протягивает все с той же перманентной ленцой прожженного пофигиста:

— Коне-ечно. Не надейтесь, гражданин Сабуров, богатым вам никогда не стать.

— Что, профессиональная память на голоса? — решаю съехидничать я.

— Что есть, то есть, — скромно подтверждает Слегин. — Ну, рассказывай, без вести пропавший: что там у тебя стряслось?

— Да ничего особенного, — вру я. — Просто решил вспомнить старого приятеля… Почему бы мне, думаю, не позвонить, покалякать о том о сем? Ну вот, взял и позвонил…