Сергей Вольнов - Пожиратель Пространства Страница 6

В сравнении с напланетниками даже Конкуренты, служащие транспортных компаний, смотрелись пристойно.

– Ма—мальчики, ма—альчики, ну зачем вы так! – укорила их Тити—Душечка, стоящая позади Фана и Абдура. Она казалась совсем крохотной в сравнении с имевшим рост выше среднего Турбодрайвом (с его двумя пятнадцатью) и высоким Янычаром (со своими двумя тридцать одним он ровно на полметра перерос невысокую Тити). – Я их успокою, если очень возбудятся…

– И что бы мы без тебя делали, крош—шка! – шумно вздохнул авангардный Сол, и все согласно закивали головами.

– К проверке готовы! – проинформировал субкарго цепных псов администрации космобазы, изготовившихся к приёму выходящих торговцев. – Ловите наши опознавалки! – отослал он коды, и открыл люк.

Взорам семёрки торговцев явилась досмотровая.

0.3: «Несостоявшийся академик»

Поздней осенью я, стипендиат и отличник, то есть субъект весьма перспективный, должен был отправиться на Север. Именно так решили наградить лучших студентов за заслуги пред Её Величеством Наукой.

Север. Земля обетованная. Хотя предки мои вкладывали в это понятие смысл иной. Не то чтобы мне не понятный. Скорее – пообветшавший.

Что для нас историческая родина?..

Земля, покинутая далёкими предками во времена, которым школьный курс истории посвящает три странички в толстом учебнике Мак—Лауреца?

Колонья Польска в системе Серпантин, куда отправилось население земного города Кракова числом более миллиона душ?

Планета Мерседес в двойной звёздной системе, названной каким—то умником «Мерседес—Бенц»? Не иначе был он потомком промышленного магната, сменившего земное беспокойство на беспокойство космическое…

Или моя нынешняя родина – место, где я родился, планета Косцюшко, названная в честь некоего доисторического поляка, некогда прославившегося то ли в сфере науки, то ли в области бизнеса?..

Планета наша представляла собой непроходимые джунгли, среди которых кое—где можно было встретить крохотные островки цивилизации. Оазисы довольно странные. Читал я книгу земного автора с арабской фамилией Абдалла – писал он об оазисах с любовью: пальмочки, водица холодная, твари горбатые, укутанные в паранджи женщины с лицами, закрытыми чадрами…

Вот—вот! Пальмочки!! Кругом и всюду!!! В компании с фикусами. Пальмочки – местные, фикусы – земные, уж больно хотелось что—то родное под боком иметь, так через все миры и протаскали фикусы эти: где в кадках держали, где в оранжереях, а здесь в свободный полёт пустили, и ничего, прижилась пакость зелёная. Ещё и как!

Кроме пальмочек и фикусов – мириады других растений. Несть числа коим.

Однако вернёмся к Северу. Назовём его иначе, не землёй обетованной, а раем земным. (Не можем мы без Земли, в кровь и плоть языка нашего вросла прародина, фразеологизмом стала – никуда без неё, хоть в лексиконе да протащим, подобно фикусам, в самые глухие закоулки!).

Правда, не стыкуется наш рай с пресловутым библейским, но такова уж специфика планеты Косцюшко. Холодный он, рай, без садов безбрежных. Море: холодное, неприветливое, полярное. Голые каменистые равнины, на которых возвышаются настоящие каменные дома.

Дома же, в которых нам приходится жить, из пластика – ему не страшна вездесущая зелень, тоненькие ростки которой, как прожорливые хищники, поедают сталь и камень; уподобясь каннибалам – даже дерево, если оно не успевает до этого сгнить. Хотя «поедают» не следует понимать буквально – растения всё—таки.

А не белолапые кайманы, которые в те первопроходческие времена, когда колонисты по неопытности своей ещё строили кое—что из бетона, просто—напросто отгрызали куски сего хрупкого по меркам Косцюшко материала. Затем эти зубастые животины сооружали из него сторожевые гнёзда на вершинах массивных крон пар—пара (одно из таких гнёзд, развалившись, убило первого президента планеты Васлава Вертинского)…

Вновь я отвлёкся. Так вот, не вышло у меня побывать на Севере, да и не только эта поездка в рай накрылась – вообще вся жизнь к лешему покатилась. Поставил я на ней жирный крест. (Амэн!).

Не собственноручно, конечно, поставил, а при непосредственном участии замдекана нашего, вылитого неандертальца с виду, обоснованно прозванного Обезьяном.

Началось всё с того, что декан, которого никто никогда в глаза не видывал – а видывали мы исключительно документы, им производимые и доводимые до нашего сведения, – утвердил тему моего диплома. Тема называлась заковыристо: «Исторические и религиозные истоки эволюции вида Тивиканара Масюкова». И не было, вроде бы, никакой такой крамолы в моей разработке, но декан, либо по недомыслию своему, либо по причине полнейшей виртуальности своей, одновременно утвердил для диплома Обезьянова внука, также нашего студента, такую вот тему: «Разум как поведенческая реакция вида Тивиканара Масюкова»…

Интрига развилась следующим образом: на предзащите диплома отличилась аудитория первокурсников, поросль зелёная. Мой дед молодёжь именно так называл, вкладывая некий особый смысл в данный цвет, для нашей сплошь «зелёной» планеты – ругательный. А может, и не было особого смысла никакого, всё просто объяснялось: отцы и дети, конфликт поколений…

Короче говоря, аудитория восторженно согласилась с тем, что Тивиканара Масюкова – вид целиком и полностью разумный, и утверждать обратное может лишь полный идиот. Обезьянову внуку светил полный провал, разгром и небрежение.

Но на этом этапе в процесс влился гений—дуболом Обезьян. И – пошло—поехало. Связался он со своим дружком и собутыльником, монстром виртуала и сетевым пиратом, прозванным Газонокосильщик (что для напрочь зелёной планеты равнозначно прозвищу «Геркулес» на матушке—Земле).

Газонокосильщик взломал защиту коллежского «Грина», безапелляционно влез в мою документацию и уничтожил два зачёта за второй семестр. На следующий день Обезьян провёл внеплановую ревизию и, вызвав меня в свою прокуренную каморку, стал тыкать деревянным с виду, толстым пальцем в распечатку, озаглавленную словцом «Задолженность». Единственным человеком, который находился в позорном зелёном (специфика!) списке, был Анджей Лазеровиц.

Я.

В этот момент я отчётливо понял, какая непреодолимая преграда возникла у меня на пути. Над Обезьяном можно было смеяться, можно было ему в открытую грубить, но становиться поперёк дороги было строжайше противопоказано. Во имя своего же благополучия.

Я попытался возмутиться, но мои слабосильные потуги выглядели довольно жалко. После я пробовал оправдываться, что—то доказывать, приводил множество аргументов в пользу своей правоты: ну как же тогда меня могли считать круглым отличником, если, предположим, не были сданы эти чёртовы зачёты?! как с курса на курс переводили, к экзаменам, курсовым допускали?!

А Обезьян свысока смотрел на меня и вещал: так что же, может, вирус в «гриновой» памяти бандитствует, на свалку, может, его? Особый вирус – на Анджея Лазеровица натасканный…

Поразмыслив, я сообразил, что взломать «Грин» мог только Газонокосильщик. Во—первых, спец экстра—класса, во—вторых, Обезьянов друг сердешный. Да и не было в Коллеже хакеров сколь—нибудь серьёзных, над несерьёзными же, как гора, возвышался «друг—и—спец». А «друг—и—спец» – это безнадёжно: не оставит Газонокосильщик следов, которые бы наши «несерьёзные» отыскать сумели.

Начал я Обезьяна молить и упрашивать – ублажать по части словесной. И такой гаденький и гнусный я был в тот момент, что замдекана, наверное, по родству духовному, сжалился – дал «добро» зачёты пересдать. А вот о дипломе, сказал он, забыть нужно. Дескать, не имеют права студенты, имеющие задолженность, дипломы писать. Так что придётся экзамены на общих основаниях сдавать…

Сказал это Обезьян, выпустил в пространство струю ядовитого дыма, и в таблицу уставился, голограф—проектором над столом материализованную. Тем самым однозначно давая мне понять: всё, аудиенция закончена.

Вышел я, теребя в руках бланк, встал напротив дверей деканата и задумался о несправедливости, пропитавшей плоть и кровь этого мира. Мира человеков. И в очередной раз иные, отличные от человечьей, формы жизни ближе как—то показались. Или, может, и они такие же мерзкие, жадные и подлые – как сородичи мои во биологии, – только в своей координатной сетке?..

Нет, чище, чище и выше они, в своих помыслах и действиях.

Никогда я в этом не сомневался.

Преподавателей, которым я должен был пересдать зачёты, найти, конечно же, не удалось – таков подлый закон жизни, сельва—маць! Вычитали они свои курсы и в отпуска – на благословенные холодные миры – отправились.

Зашёл я опять в деканат и у секретарши спрашиваю, куда пан Кржемольский и пан Васенецкий на отдых направились. Секретарша, само собой, на меня как на пузоголового смотрит: «Пан студент, вы что, думаете, преподаватели обязаны отчитываться о том, как они своё личное время проводят?.. Или в мои обязанности, по—вашему, входит за каждым из них бегать и выпытывать астрографические координаты мест, где они собрались провести свой законный отпуск?! Может, замдекана знает… Последний семестр, а как первокурсник себя ведёте, прямо!».