Олег Верещагин - Никто, кроме нас! Страница 60

– Слушай, – не выдержал Ботушев, – ну впечатление такое, что амеросы тебе родственники!

Громов побагровел.

– Ты… ты вот что! Ты не того! Эта группа утопила весь Черноморский флот без особого напряжения! А тут – крейсер и эсминец уволокли в Трабзон чиниться, у них даже хода своего не было. На авианосце сгорел самолет и еще какие-то повреждения. И еще трем кораблям снарядами с крейсера, которые при пожаре разлетались, тоже нанесены повреждения, но мелкие. Диверсия, однако, – ехидно сказал он, успокаиваясь.

– Между прочим, пока они «Уиггинс» буксировали – он у них взял и утонул. А «Крэнстон» привели без носа по самую палубную надстройку, – добавил Ботушев. – Последние сведения…

Громов тяжко вздохнул:

– Меня из-за Урала сообщениями уже задолбали: кто там у вас так отличился?! А я им что отвечу?! «Не знаю, братья, воюет кто-то…» Ладно. Пусть. С этим я смириться готов. Но у эсминца в борту дырка была – два на три. Автомобиль пройдет. Это они что – тоже пацаны из рогатки стрельнули?!

– Вот что интересно… – Ботушев бесцельно передвинул на столе бумаги. – Позавчера прилетал Гарба. У них в отрядах какой-то пламенный юродивый объявился. Ходит и распространяет воинственно-патриотические слухи об ангелах господних, которые на его глазах сожгли небесным огнем американские корабли. Абхазы верят… Кто некрещеный был – массово крестятся, даже грузинам на ту сторону кричат, что они против бога идут… Ну ладно, я пойду?

– Иди, – Громов кивнул. Глядя в пустую кружку, пробормотал: – Ангелы господни… хм.

Фронт стал отползать 17 июля.

Конечно, никто нам не сообщал об этом персонально. Но это стало ясно очень быстро – по тому, как приближалась непрерывная стрельба, как в одну сторону усилился поток частей, а в другую – раненых…

Увеличив силы до двухсот двадцати тысяч (против сорока двух тысяч защитников), имея многократное превосходство в бронетехнике и авиации и значительное – в артиллерии, «миротворцы» начали теснить Южный фронт…

И этот самый фронт оказался в тридцати двух километрах от Упорной. Что тут еще сказать?

Утро 20 июля было ненастным, дул со страшной силой горячий ветер, нес тучи пыли, по временам разражался теплым дождем, смешанным с грязью. Еще ночью возле станицы сели несколько «Ми-8» и два «Ми-24»; их экипажи были совершенно остервенелыми и чернейшим матом ругали погоду.

Работ никаких не было. Наверное, можно было что-то делать, но в горячем взвихренном воздухе прямо-таки разливалось что-то нехорошее. Мы сидели под защитой наспех затянутых пленкой стогов. Тимка, держа на коленях гитару, морщился от пыли, наигрывал и напевал печальное:

Друзей не обманывают —Их предают…А зори туманныеКак прежде встают…

Конь воронойПо полю бежит,Берег мой роднойДалеко лежит.

Друзей не теряют —О них забывают…И ветры прощальныеВ душе умирают…

Мы хором подхватили – настроение вполне соответствовало:

Эх, конь воронойПо полю бежит,Берег мой роднойДалеко лежит…Берег мой роднойДалеко лежит…

Зори туманные,Ветры прощальные…Где вы, друзья мои?Я всех потерял…[20]

Мимо стогов быстрым шагом прошли, пряча лица от ветра, Шевырев и несколько офицеров – и казачьих, и ополченческих. Остановились – то ли не обращая внимания на нас, то ли просто не замечая.

– В общем, так, атаман, – сказал алексеевский надсотник, – уводи людей. К вечеру тут будут турки.

– Кого и как я уведу? – буркнул Шевырев и грянул нагайкой по голенищу сапога. – Куда? Что мы жрать будем?

– Да пойми ты, пень, – у надсотника было совсем молодое лицо, все в горелом порохе, – они всех вырежут. А мы их больше не удержим. И полк наш почти весь отрезан, и два кубанских полка… Дырка во фронте, сориентируются они – и пипец.

– Ну вертушки-то у вас на что?! – заорал Шевырев. – У меня одних беженцев почти пятьсот человек! И не мужики, а сопляки! Или их бросить?! Нет, ты скажи – бросить?!

– А что, на твоей долбаной станице свет клином сошелся?! – заорал в ответ алексеевец. – В моем Ростове вообще оккупанты! Я не знаю, что с моими! А тебе твоих увести дают! Казачня тупорылая! – и ожесточенно махнул рукой, отвернулся.

– Если бы можно было окруженным забросить боеприпасы! – казачий полковник-терец обеими руками стиснул на груди камуфляж. – Они бы на прорыв пошли, мы бы фронт восстановили… а? – он посмотрел на майора-вертолетчика.

Тот покачал головой:

– Не поднимутся машины. И так одна уже валяется у реки. Валят их.

– Были бы тут наши планеры… – терец оборвал сам себя. – Давай, уводи людей, брат, – печально сказал он Шевыреву. – А мы тут их немного задержим…

– Йих! – Шевырев бросил наземь кубанку. – Ну, милые! Ну, летуны! Ну, попробуйте!

– Атаман, мы не поднимемся, – покачал головой вертолетчик. – Я не за себя боюсь. И не за своих людей. Просто – не поднимемся.

– Дядя Иван, – услышал я.

Мы все молчали, сидели, как суслики у норок, и слушали – с ужасом, до нас начинал доходить смысл всей сегодняшней суеты и этого разговора конкретно. Голос Кольки заставил нас вздрогнуть.

– Чего тебе? – огрызнулся Шевырев.

Колька подошел к офицерам, прикрывая лицо рукой от ветра. Потом он опустил руку… и я осознал, что встаю, и все кругом встают – молча, не сговариваясь. У Кольки было такое лицо… в общем, тут ничего не сказать.

– Дядя Иван… атаман… – Колька выпрямился. – У нас есть восемь… девять мотопланеров. На ходу. Можем забросить окруженным полтонны боеприпасов за один заход.

– Иди отсюда… – начал Шевырев, замахиваясь нагайкой, но вдруг опустил руку. Лицо его стало таким, что кто-то из наших хихикнул – истерически, но хихикнул. – Что у вас есть?!

– Дядя Иван. – Колька сглотнул. Ветер забивал его волосы и глаза песком. – Давайте скорей. Мы можем вылететь прямо сейчас. Полтонны боеприпасов за один раз. Мы долетим, мы летаем под ветер… тренировались…

Мы стояли в нашем ангаре. Стены тряслись от порывов ветра, и с этим ветром долетал сюда звук канонады.

– Мотопланеры, – сказал майор-вертолетчик. – Это может пройти. Честное слово, может.

– Посадим наших… – начал терец.

Но Колька крикнул:

– Да как вы не понимаете!!! Это минус восемьдесят килограммов боеприпасов!!! Ну, решайте же… взрослые!!!

– Как же вы полетите?.. – впервые за все эти недели я видел Шевырева растерянным. – Вы же дети… а если…

– А если турки сюда придут?! – крикнул кто-то.

И наши вразнобой заорали:

– Не в первый раз!

– Мы не дети!

– Мы что, не казаки?!