Дмитрий Матяш - Выход 493 Страница 63

Кирилл Валерьевич вспомнил о записке лежащего на столе заведующего кафе человека, вспомнил прочитанные там слова: «…оно все-таки действует. И действует не так, как говорили. Мы все равно умираем, а потом…»

Что-то хрустнуло у Лека под подошвой ботинка, и старик нервно вздрогнул. Снова кашлянул, сжал старческие, узловатые пальцы вытянутых по швам рук в кулаки.

Крысолов направил свет на пол, осмотрел крохотные осколки стекла, отпавшие от подошвы Лекового ботинка, и увидел несколько валяющихся рядом пустых ампул. Поднял их, подбил в бок Лека, чтоб тот посветил ему, и внимательно, как прибывший на место происшествия криминалист, изучил название, покручивая их в руках. Потом его лоб сморщился, глаза подозрительно сузились, и он обернулся к Секачу.

— Помнишь Красного? Того чудака, что говорил, будто знает, откуда взялись зомби? — Секач утвердительно кивнул. — Смотри, это и есть тот «Рад-эссент»…

Не спуская глаз со старика, Секач протянул Крысолову ладонь, взял ампулы и только теперь поднял оружие, положив его на плечо. Затем не спеша изучил надпись на ампуле, понюхал ее и вновь перевел взгляд на старика.

— Так это что, правда, что ли?..

Красный был странным человеком. Они все были странными — те, кто попал в Укрытие на десять, а то и все пятнадцать лет позже остальных. Где они были все то время, где пряталась, где жили, что ели, как отбивались от мути разной — не знает никто. Одни скрывают, будто в том есть что-то постыдное, другие, как, например, тот же Бешеный, несут какую-то чушь, третьи вроде бы рассказывают что-то правдоподобное о подвалах, ПРУ и прочем, но когда сталкеры приходят на те места, чтобы проверить, были ли они когда-нибудь обитаемы, находят там лишь сплошные завалы. А потому и относятся в Укрытии к таким людям с недоверием. И тому, что они рассказывали, не очень хотят верить. Красный рассказывал о «Рад-эссенте» — препарате, уменьшающем негативное воздействие излучения на организм. Он-де распространялся солдатами химвойск в первые дни после бомбежки. Уж неизвестно, что побуждало их лгать, но они утверждали, что эта сыворотка — лучшее средство от лучевой болезни. И что она может спасти даже тех, кто подхватил больше четырехсот рад/сек, словом, тех, на ком «гейгер» трещал, словно его направляли на открытый реактор. В пропагандистских целях они делали себе показательные прививки, но это было лишним. Потому что, как утверждал Красный, без всякой рекламы желающих получить инъекцию находилось больше, чем просто много. Информация о «спасительных прививках» расползалась с сумасшедшей скоростью. Тем более в условиях всеобщей паники и смятения, когда людская молва упорно распространяла слухи о мучительных смертях от лучевой болезни даже в стокилометровых зонах от мест бомбежек, а официальные лица с экранов телевизоров (до тех пор, пока телевышки не сгорели от электромагнитного излучения) успокаивающим голосом заверяли, что все под контролем, дикий страх толкал людей на немыслимые поступки.

Беспомощно барахтаясь в захлестывающем по самое горло информационном потоке, пропитываясь разнообразными слухами, заявлениями политической элиты, ужасающими прогнозами ученых-ядерщиков, наставлениями гошников, рекомендациями медиков и слезными восклицаниями (а чаще мольбами или проклятиями) обычных людей-респондентов, они боялись только одного — подвергнуться радиационному заражению и вследствие этого умирать долгой, мучительной смертью, подвергая опасности остальных членов своей семьи. Они не понимали или не хотели понимать… что это было неизбежно. Уберечь себя и своих родных можно было, только уйдя глубоко под землю или запершись в свинцовом бункере, но уж никак не посредством экспериментальной сыворотки… Но никто об этом не думал. А потому, не тратя времени на размышления, они соглашались испытывать новую вакцину на себе, своих женах, мужьях, своих новорожденных детях, они готовы были безоговорочно принимать на себя роль подопытного кролика, лишь бы сберечь тот маленький и призрачный, но все же еще теплящийся в их сердцах лучик надежды, который с каждым днем и часом угасал, не в силах бороться с накрывающими мир штормовыми волнами отчаяния.

Люди, услышав о «спасительной прививке», съезжались к расположению базы химвойск отовсюду. Они все соглашались на прививку, надеясь на свершение чуда. И чудо, можно сказать, произошло. Те, кто был привит, действительно продержались в живых, как им и было обещано, дольше остальных. Они не умерли от лучевой болезни в первые же недели или месяцы, как те, кто знал, что никакого такого средства от радиационного излучения нет и быть не может, и посылал великодушных военных в задницу. Или те, кому по приговору судьбы «прививки» банально не хватило. Или же как те молодые лентяи, привыкшие к тому, что все улаживается само собой, без их вмешательства, и продолжающие за всем наблюдать с экранов мониторов. Или те, кто попросту проигнорировал призывы военных к употреблению диво-препарата, потому что им было «в падлу», — ведь были же такие! Или как те, кто стоически принял смерть естественной. Или те, кто надеялся на Божью милость и избавление…

Привитые пережили их всех.

Правда это была или нет — не могут подтвердить или опровергнуть даже ученые-медики, но в том, что все зомби появились в результате влияния какого-то внешнего фактора, они единодушно согласны. А уж «Рад-эссент» это был или что-то другое…

Как бы там ни было, но на научном уровне доказано, что все биологические процессы зараженных неизвестным вирусом людей, поддерживающие жизнедеятельность их организмов, сначала сокращались до минимума. Фактически они становились обычнейшими мертвецами. Вот только с какого времени?.. Возможно, с тех самых пор, когда умерли перечисленные выше категории людей, а может, и еще раньше — с того момента, как игла выскользнула из их вен на военной химбазе? Тем не менее существование привитых по необъяснимым причинам продолжалось. При этом их мышечные ткани, их кожное покрытие не старели в привычном понимании этого слова. Они перешагнули ступень старения и сразу вошли в стадию отмирания. Синхронного, постепенного отмирания, которое протекало гораздо быстрее, чем обычное старение, вызванное наступлением соответствующего жизненного этапа. А позже, на какой-то стадии, это отмирание остановилось. После этого у них не осталось ни мозга, ни сердца, ни души. Они перестали быть людьми, они стали зомби. Люди стали их едой. Люди стали их врагами. Люди стали их мишенью…

В двери долбили с таким упорством, будто в квартире закрылся насильник, над которым горожане решили совершить самосуд. Старик прокашлялся в очередной раз, приподнялся на кровати, и нижняя челюсть у него бессильно отвисла, открывая черный проем, окруженный несколькими редкими кривыми, необычайно длинными зубами. Его лицо исказилось в гримасе боли, и он опустил сухие босые ноги на пол.

— Я… не они… — едва произнося слова, сказал старик, подымаясь, чтобы сесть. — Хотя если честно, то мне жаль… Эта вакцина… — Он покосился на спешно выброшенные Секачом на пол пустые ампулы. — У меня побочное явление…

Крысолов отвел в сторону руку — жест, красноречиво объясняющий остальным, чтобы не двигались, оружие опустили, но бдительности не теряли.

— Кто вы? — спросил он, немного удивившись, что задает вопрос шевелящему губами высохшему трупу.

— Я не знаю… Не помню… — Он прокашлялся и поднял на Крысолова глаза. — Я больше сплю, чем живу… Я не стал как они, но и не сдох… Я столько раз засыпал… думая, что не проснусь… но просыпаюсь всегда, когда слышу запах пищи… — Лек нервно зашмыгал носом, поняв, что под словом «пища» он подразумевает их, людей. Но старик, заметив это, поспешил его успокоить: — Не бойтесь, молодой человек… Мой побочный эффект как раз в том и заключается, что я… — он снова закашлялся, словно силясь заглушить начинающие давить на психику усилившееся мычание и удары в дверь, — не утратил способности думать. Не потерял рассудок. Я не они, но они меня почему-то не жрут, хотя каждый раз я их об этом умоляю… Они были здесь тысячу раз… но меня не трогают…

— Почему вы здесь? — спросил Крысолов, не спуская с него глаз.

— Я здесь умер, — ответил он, и у Секача неприятно зачесалась, покрывшись легким морозцем, ладонь, «перебинтованная» станционным смотрителем в Яготине. — И проснулся таким… Я когда-нибудь срастусь с этой тахтой, черт бы ее побрал… Понятия не имею, сколько так уже провалялся. Сколько лет после войны прошло-то?

— Тридцать шесть, — ответил Кирилл Валерьевич.

Штукатурка вокруг входной двери начала отпадать крупными кусками. Замки стонали и скрипели, красноречиво намекая, что, если ничего не предпринять, надолго их не хватит.

— Тридцать шесть, — вдумчиво повторил старик, и глаза его вдруг прониклись болью и состраданием. — Вот что, мужики… Бегите-ка вы отсюда. Бегите к чертовой матери из этого города. Вам здесь не укрыться — они просыпаются. Они слышат ваш запах и просыпаются… Не все такие сознательные и беспомощные, как я… Их много. Очень много. Если они окружат дом, вам конец. Я уже чувствую, как дрожит земля под их ногами. Бегите в спальню, на балкон, спускайтесь по пожарной лестнице…