Кирилл Мошков - Увидеть Хозяина Страница 63

Уж не знаю, что там было на самом деле, но история с Ляо, как я понял из редких отрывочных реплик самой Ени и из шепотом рассказанных мне неясных системных слухов, сильно изменила ее. Кое-кто помнил ее юной, бесшабашной, вечно хохочущей, весело и азартно устанавливающей в коммуне справедливость – в ее хиповском понимании, конечно. Но большинство нынешних обитателей коммуны видели ее только такой, какая она была теперь: спокойной, со странно неподвижным временами взглядом, рассудительной – и все-таки справедливой. Шепотом говорили, что Ляо попортил ей крови еще задолго до истории, приведшей к его вылету из "Системы". Шепотом говорили, что он пытался подсадить Ени на какие-то тяжелые синтетические наркотики, и она соскочила с них только незаурядной силой воли. И еще говорили шепотом, и это подтверждала сама Ени, что с тех самых пор, как Ляо покинул коммуну, она жила в самой маленькой комнатке на этаже, у самого входа – одна. Всегда одна. До того вечера, когда она привела из "Атавистик Шато" меня.

Не знаю, что именно побудило ее поступить так. Я не проявлял никакой инициативы, сказать по совести. Я был уверен, что она "впишет" меня к кому-то из коммунаров. Но она привела меня в свою комнатку, где среди огромных, в рост человека, кип книг и бумажных рукописей (она часто что-то писала, и писала в основном от руки) она спала на толстом, занимающим едва ли не половину крохотной кельи матрасе, покрытом неизвестно откуда взявшимися в этой конуре лосиными шкурами и темно-оранжевыми простынями с тоскалузским геометрическим узором.

Мне она сказала просто:

– Я хочу, чтобы мы спали вместе. Будет что между нами или не будет – мы решим с тобой, Рыцарь. Потом решим. А сейчас – ты сделаешь, как я хочу?

Я сделал, как она хотела. Первую ночь я почти не спал, слушая ее тихое дыхание рядом, под толстым, уютным футоном (ночи в Лиссе в это время года были еще холодные, а муниципалитет принципиально топил в здании только тогда, когда температура падала ниже нуля). На следующий день мы вместе ездили с группой Тетры в далекий пригород Маллонборо и затем в "Ящерицу", дорогой клуб в Старом Лиссе. А ночью… ночью между нами случилось то, о чем мы так ничего и не решили. Странно, но мы больше даже не заговаривали об этом. Просто все пошло так, как пошло.

Часто мы возвращались в коммуну под утро, особенно в те дни, когда Онго Бройерс организовал Тетре запись в студии Радиодома и студийные смены заканчивались в три ночи. И забирались под толстый футон, иногда в свитерах, потому что похолодало и в старое, щелястое окно сильно дуло из двора. И так с моего прилета в Лисс прошло целых одиннадцать дней.

А потом я сделал глупость. Впрочем, не знаю… может быть, это было именно то, что я и должен был сделать. Я как-то упустил из виду узнать впоследствии поточнее, ожидали ли мои друзья, что я это (ну, или что-то подобное) сделаю. Ну и ладно. Все равно сделанного не воротишь.

Уж больно не терпелось мне как-то приблизиться к тому месту, где наш таинственный и грозный противник держал своих пленников. Уж больно несправедливым мне казалось, что я сижу и сижу без дела, а время до изоспинального противостояния, которое, по замыслу Врага, должно принести мгновенную и неощутимую гибель огромной массе людей, уходит и уходит. Короче, я уговорил Ени сходить со мной на экскурсию в телецентр.

Экскурсии в комплекс Римайн-Билдинг были поставлены на широкую ногу. Масса приезжих (и не только приезжих, но и досужих лиссеров, каковых среди сорокамиллионного населения столицы было совсем немало) стремилась посмотреть, где и как снимают популярные во всей Империи телесериалы, откуда сорок девять лисских телеканалов показывают новости, как их готовят, а еще (да, собственно, почему "еще", большинство приходило именно за этим) – как знакомые всем телезрителям дикторы, ведущие, шоумены, корреспонденты, а самое главное – любимые (или ненавидимые) персонажи телесериалов, часть которых шла в эфире уже по десять, пятнадцать, двадцать лет, отдыхают, пьют кофе или едят ленч в многочисленных кафе и ресторанах комплекса.

Хотя Ени родилась в пригородах Лисса, она сама никогда в Римайне не бывала, поскольку терпеть не могла телевидения, не имела телевизора и только иногда, глубокой ночью, случись ей в этот момент быть не где-нибудь в системных клубах, а в коммуне, ходила к имевшей маленький телевизор Змейке посмотреть "Открытый микрофон", программу на 38 канале, где в прямом эфире живьем играли всякие интересные музыканты, которых обычно не увидишь в популярных шоу или на коммерческих музыкальных каналах. Мне, честно сказать, удалось уговорить ее пойти на экскурсию со мной только благодаря тому, что я еще в первые дни посмотрел с ней один выпуск "Открытого микрофона" и потом, когда мне в голову пришло посетить телецентр, как бы невзначай спросил у Онго Бройерса, не знаком ли он с Демеро Кайндхартом, который эту программу ведет. Оказалось, знаком, да еще как: Тетра со своими (еще с прежним барабанщиком, который несколько недель назад уехал в Космопорт преподавать историю ударных инструментов в знаменитом колледже Либерти) выступала в "Открытом микрофоне" целых три раза, и Кайндхарт был так добр, что разрешил Бройерсу использовать видеозапись второго, самого удачного, выступления в качестве демонстрационной записи для представления организаторам гастролей и фестивалей, с которыми Онго как раз сейчас усиленно общался на предмет турне Тетры в поддержку будущего альбома. Я порасспросил Бройерса, когда и где бывает в телецентре Кайндхарт, и сказал Ени, что, если мы пойдем на экскурсию в четверг, то у нас есть шанс увидеть ее любимого ведущего. Она ответила, что Кайндхарт – надутый самовлюбленный индюк и провинциальный павиан с грубым северным акцентом, но за то, что он ставил в свою программу Леона Брисбейна в акустике, "Землю ветра и пламени" и Тетру, она готова поглядеть на него живьем. И мы поехали на экскурсию.

Встали мы поздно, а часть пути проделали на "социальном" автобусе: не то чтобы у нас не было денег, но ехать всю дорогу на метро за деньги, подобно миллионам "квадратов", было, с точки зрения Ени, совершенно неклёво и конформистски. Поэтому у туристического подъезда Римайн-Билдинг, на углу Кула-Эмбаркмент и широкой площади, образуемой съездом с Седьмого хайвэя Центр-Вабампа, мы оказались только в два часа дня. Было солнечно, как в первый день моего прилета.

Ени стояла, непроницаемо глядя на трехсотметровые громады корпусов Римайна, объединенные массивным пятиэтажным стилобатом. На солнце было отчетливо видно, что у нее очень бледное лицо. Глаз ее я не мог видеть за черными очками, которые она всегда носила на улице днем.

– Буржуйство, – определила она наконец. – Столько понастроено ради того, чтобы продавать рекламу и на отобранные у народных масс денежки восхвалять колонизаторов.

Я только улыбнулся. Я знал, что с Ени бесполезно спорить на политические темы. Понятия исторической или тем более экономической сообразности для нее не существовали в принципе, существовала одна только справедливость, которую она понимала по-хиповски: "города срыть, всем жить в единении с природой", но работать за деньги – все равно буржуйство, хотя против работы как таковой она ничего не имела. Как это все соотносилось с тем, что она дважды в месяц аккуратно получала пособие от муниципалитета по какой-то туманной программе поддержки "молодежной общественной самоорганизации" – я у нее никогда не выяснял, а в ней самой все это уживалось вполне органично.

– Идем. – Она решительно взяла меня за руку. – Посмотрим, как живут предатели своей планеты, беспринципные дельцы и коллаборационисты от масс-медиа.

И мы пошли, и заплатили целых тридцать местных марок в экскурсионном бюро, и час ходили с экскурсионной группой по коридорам этажей стилобата, глядя, как за пуленепробиваемым стеклом студий ведущие с многозначительным видом читают ничего не значащие новости, кичащиеся своей важностью шоумены задают своим гостям глупые, но каверзные вопросы под смех и аплодисменты безвкусно, но пышно и дорого одетой публики на трибунах (Ени рассказала мне, что публика эта вся сплошь – кадровые работники телецентра или, в крайнем случае, их знакомые и родственники), а шаблонно загримированные, неудобно одетые и неестественно разговаривающие персонажи неслыханно популярных телесериалов неуклюже передвигаются в антиреалистических декорациях, разыгрывая какие-то дурацкие сценки. Мы даже перекусили в экскурсионной зоне одного из кафе, где Ени, к ее полному удовольствию, целых пять минут могла лицезреть (опять же, правда, за стеклом, в редакционной зоне) надутого самовлюбленного индюка Кайндхарта, который довольно жадно и неаппетитно (на мой взгляд) ел горячий фишбрет. Потом мы отстали от группы, поднялись на каком-то лифте в одну из башен Римайна и стали бродить по коридорам, заглядывая в редакционные помещения и монтажные студии. Тут было повеселее: как и в Радиодоме Космопорта, полно было ярко одетых молодых людей, весело перемещавшихся из помещения в помещение с видом знающих свое дело профессионалов, было много делового шума и живых творческих обсуждений, и даже как-то не очень верилось, что из всего этого получается та унылая жвачка, что производится внизу, в эфирных студиях. Ени сначала беспокоилась, что нас остановит и выведет охрана, но охрана на нас не обращала ни малейшего внимания, потому что я пользовался своими психократическими возможностями (забыв, признаться, обо всякой осторожности) и внушал охранникам, что на выданных нам в экскурсионном бюро нагрудных табличках написано не "ЭКСКУРСАНТ", а "ДЕЛОВОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ". Все это время я поглядывал на хрустальный шар и, к своему немалому удивлению и даже беспокойству, видел на нем только нейтральный фон, перемежаемый слабыми отблесками эмоций и настроений людей вокруг нас. Ни единого зеленого блика! Я начал думать, что Клови-Учитель ошибся, что Хозяин давно перепрятал свой страшный «груз», что в этих зданиях ничего нам не найти, что надо срочно найти остальных и уговаривать их искать новый след… А потом я, окончательно зарвавшись – ведь мне же обязательно надо было самому во всем убедиться! – уговорил Ени спуститься в подвальные этажи, ведь Клови-Учителю было сказано именно о подвалах.