Юрий Шубин - Статус неизвестен (СИ) Страница 67

У каждого за спиной свой крест с перекладинами глубочайшего отчаяния и высочайшего счастья. И ты возносим волей своей и распят в желаниях своих. И мучим грехами и свят надеждами.

Синхронизируя новые телесные ритмы, как некую сумму всех освоенных им вещей, с теми, которые жили в памяти Карэла Крейга, он освободил от пут вторую руку и хватко, через голову вцепившись в крест, мягко и одновременно резво спрыгнул на пол.

Карэл Крейг пошел по комнате. Шаг был вязкий, точно по колено в прибое. Мослатые ноги слушались хуже чем он рассчитывал. Взгляд еще не разогрелся, словно вчерашний суп в глубокой миске. Но Карэл Крейг торжествовал, упрямо передвигая ноги. Он подошел к окну и повернув щеколду распахнул обе створки. Его обдало ветром и гомон людских голосов обменял его тишину на праздник жизни.

Ор на площади «Обретения» стоял такой, что заглушал происходящее в доме. Астрел прикрыл окно. Чересчур поспешно. Створки закрылись не плотно. Поправлять было некогда и Сатерлан (в позе Сизифа) уперся в раму руками. Пальцы сводило судорогой.

Ему что-то померещилось…? Нет, он определенно расслышал… Он настаивал на том, что слух его не подвел! Кто-то… о господи, кому же еще… спрыгнул на пол в комнате сына.

Осторожно кольнуло отцовское сердце.

Астрел нещадно прогонял даже намек… Всегда хуже готовить себя к лучшему.

А вдруг!

Когда сердце и голова болят с одинаковой силой, это заставляет действовать.

Чучельник, когда в его дверь постучались военные, согласился на сверхурочную работу не раздумывая. Каждый сохранивший целостность и не разложившийся труп по законам Фракены подлежал хомодермии. Канун праздника Боговспоможения ничего не менял, а наоборот служил дополнительной причиной закончить дело в срок. Спортивные, жилистые егеря «коммандос» доставившие тело знали порядок. Они помогли стащить термо поляризованный мешок…

Астрел Сатерлан препарировал, работал, колдовал над мертвым диверсантом почти всю ночь. А потом позволил себе напиться.

Тяжелая голова теперь сильно мешала слуховому нерву ощущать отдельные сегменты звуков.

Даже самой липкой паутине на свете не изловить шуршание всех крыльев.

Он перестал слышать движение в комнате сына. Астрел чувствовал как слезы наворачиваются на глазах. Он уже примирился с мыслью… как вдруг хлопнуло раскрывшееся окно. Астрел точно помнил что сам закрывал окно в комнате Карэла.

Создатель всем нам посылает испытания…

Освобождая себя от пут отчаяния Астрел хранил все что было дорого и скучал по этим пустякам. Есть вещи которые нельзя доверять человеческой воле. Он не помнил как дошел до комнаты сына. Отец, утерявший все мерила возможного.

Астрелу перехватило горло. Он долго не мог открыть дверь и переступить порог.

Любопытство, порой, может довести до безумия…

Астрел едва приоткрыл дверь… но как-то сразу, рывком… он так и вперился в того кто стоял…

Присохший и казнящийся. Рубашка пластырем прилипла между лопаток.

Падающий сквозь открытое окно резкий свет мял, пережевывал фигуру. Ломкая прозрачность обросшей плотью намолчавшейся тишины. Астрел оторопело смотрел на человека, который разворачивался, открывался как вращающаяся сцена. Длинный, сплюснутый, как вымерзший из по до льда лягушонок — таким был худой и бледный Карэл.

То что делает нас забавными — делает нас живыми.

Высокий, тонкогубый сын светился, щетинился светом полыхая высокой теплоотдачей души. Нерастраченность подростковой силы неукротимо билась в его жилах.

Монолог разглядывания. Примирения. Никак подготовить себя к этому не возможно. Несмотря на все совпадения Астрел оставался настороже.

Что в нас ищет правды, наш разум или наше сердце? Искать истину среди наших предрассудков и уметь слышать себя?

С уходом некоторых людей из жизни мы начинаем недолюбливать этот мир. А с возвращением…?

Сухой смешок, больше похожий на кашель, вывел Астрела Сатерлана из ступора.

— Повтори это снова, — Астрел был ошеломлен до восторга. Его сердце умирало от счастья и возрождалось вновь.

— Но я ничего не сказал, отец, — белое лицо с очень тонкими бледными губами как часть себя хранило отпечаток и его самого. — Твои нервы так напряжены, что попахивает изоляцией, — ребячливо заметил сын.

Отпустив дверную ручку Астрел вошел в комнату и совершенно тихо остановился, его слегка знобило от внезапного наития и радостного потрясения.

Что испытывает человек пытаясь обрести себя? Астрел слишком долго был человеком находящимся в одиночестве рядом со своим сыном. И теперь сны, мечты и явь совпали и случилось заветное. В сыне было страшно много жизни и столько, СТОЛЬКО ВСЕГО!

Что зажато и прожитоВсе ожило и зажилоПерерождаясь заживо

Искупая ту свою подростковую беспомощность сын стронулся с места. Двинулся с пластикой грациозного зверя в спокойном непрекращающемся властвовании над телом.

Когда на тебя вот так надвигается твоя кровь — это непреодолимо. Астрел взял в свою руку ладонь сына и стал гладить его пальцы. Голос крови — это то, в чем обмануться невозможно.

Это откровение западало в Астрела по совершенно иным, редкостным, омытым амброзией каналам. Он видел своего сына, он нуждался в нем. Это ощущение становилось общим. Одномоментным. Как первородная связь и опыт крови.

Сын смотрел как бы из далека, с какой-то безразличной зоркостью взгляда, из потустороннего мира в котором он пребывал до сего момента.

— Ты как чувствуешь себя, сынок?

— Будто заново родился.

— Вот значит как… Прости, сынок, у тебя такое выражение лица…

— По твоему это слишком навсегда. Да, отец? — В нем изменилось что-то внутреннее. Настолько устойчивое, что казалось находилось вне произволения человека.

Но разве став кем-то еще Карэл не оставался самим собой?

У Астрела отлегло:

— Говори громче, сынок, — Сатерлан нарастал знанием о сыне, узнавая его больше и больше.

— Я никогда не имел привычки вопить, отец.

— Помню. Все помню. И понимаю. Это непоправимо и это прекрасно, сынок. Хотя, черт возьми, не дай бог по такой кромке кому пройти во второй раз. Но к этому тоже надо привыкнуть.

— К чему? — рефлексы сына были превосходно отточены.

Астрел почувствовал как размягчается вставший поперек горла ком:

— К ощущениям родителя присутствующего при возрождении собственного дитя.

— С этим у тебя все будет в порядке, папа, — это был полный решимости взгляд человека до конца контролирующего свои действия. Астрел хотел потрепать сына по волосам, но натолкнулся на мало знакомый взгляд: капсульную сосредоточенную сжатость его зрачков. Та чистая невинность с легким неуклюжим уродством стирала странную артикуляцию его глаз, то в момент возвращала им исключительное миро терпение. Такой сложный, тонко взаимодействующий взгляд очень прижился на лице его повзрослевшего отпрыска.

Астрел тяжело опустился на стул. Что-то освободилось внутри его и он тихо заплакал.

Сын изменился, за исключением всего остального.

Ревнитель традиционного порядка вещей, примерный прихожанин, добропорядочный семьянин, ортодокс веры, хомодермик божественного провидения, избранный «Правовержец» Астрел Сатерлан был несколько суетлив в жестах, когда до его слуха долетел оттянутый щелчок задвижки на двери ведущей на задний двор. Он мельком глянул на часы и чуть раздвинув портьерную ткань посмотрел в окно выходящее в сад. Светало.

Накинув шалевый платок Хавада выкралась через черный ход и переваливаясь засеменила по аллее к калитке в стене, на ходу подбирая нужный в связке ключ. Она поспешала цокая каблуками, не в состоянии затеряться на пустынной в этот ранний час храмовой площади. Утренний ветер играл сам с собой, гоняя мусор от «Панихидной арки» до «Некрополя воятеля».

Запнувшись Хавада могла поперхнуться слюной, так много вкусных новостей никогда прежде за раз не помещалось в ее вездесущей голове. Она дослушала под дверью разговор отца с сыном до самого последнего словечка и теперь поспешала на радостях с добрыми вестями к Эмили, квартировавшей после размолвки с мужем у своей матери. Другие, более быстрые способы доступной связи, были Хавадой брезгливо отвергнуты как примитивные и недостойные охов и ахов, зареванных глаз, тонких нюансов мимики и прочих иных удовольствий прямого доверительного общения, за которые всякая женщина готова отдать то немногое, что вообще они способны выпустить из своих ручек.

Кадка не расплесканных сплетен покачиваясь ударялась волною юбок о пухлые ляжки торопливых ног.

Иди себе.

Астрел оттолкнулся от подоконника и направился к платяному шкафу. Если он достаточно хорошо вызнал Хаваду у него в запасе оставалось минут сорок или того меньше.