Николай Басов - Неуязвимых не существует Страница 69

70

Джин подобрал меня, едва я ступил с последней ступеньки обычной пешеходной лестницы на узенький тротуарчик. Подкатил по мне на взятой напрокат «Хонде» и даже открыл дверь. Я покидал вещички на заднее сиденье, залез внутрь и откинулся назад. Мы рванули вперед так, что меня вжало в пружинистую спинку, ощущение было очень приятным.

Джин посмотрел на меня с кривой ухмылкой. По какой-то непонятной причине он был полон иных настроений и мечтаний, чем обычно. Я понял это сразу, едва снял шлем ментальной защиты. Поэтому присмотрелся к нему внимательно.

Он был трезв, готов работать. В нем без труда читалось желание быть полезным. Я задумался. В этом желании не было ничего необычного, он выжил после изрядной передряги, отомстил своему врагу, что для человека его склада довольно важно, и теперь восстанавливался, чтобы существовать дальше. Только было в нем что-то неестественное, вернее, не совсем для меня привычное.

Пришлось задуматься, как использовать его энтузиазм. Вообще-то, я устал, вернее, наступала реакция на пережитое напряжение и повышение темпа во время всей работы… Хотя, если бы я не торопился, ничего не вышло бы, противник был у меня грамотный, они бы не стали торчать в одном месте больше необходимого, и времени могло не хватить. То, что все получилось так удачно, можно было объяснить только везеньем, военным счастьем солдат Штефана.

Я тряхнул головой, снова посмотрел на Джина и, еще раз поразившись его чудной все-таки внешности, собрался заговорить, но он меня опередил. Интонация его вопроса была весьма повелительной:

– Знаешь, Валер, я надумал ехать домой. Отпустишь меня?

– Куда?

– В Харьков. Мне даже телекс прислали, – он порылся в кармане, достал измятую бумажку, кинул мне на колени.

Все это было подозрительно.

– Значит, ты снова дал о себе знать в Харьков? Когда это касалось семьи, я понимал, когда это никого не касается, это непростительно.

Он поморщился.

– Это меня касается, – он посмотрел на меня с вызовом, который выдавал слабость. – И хватит о конспирации, ладно? Я же не с уголовниками связался там, а с товарищами по борьбе. Мы не раз…

– Они тебя, кажется, и сдали.

– А теперь берут на работу, и на отменную должность. Я даже рассчитывать не мог, что они…

Он еще что-то говорил, но я уже не слушал. Я думал о своем, хотя и про него тоже.

Похоже было, что он твердо решил возвращаться в Харьков, домой, и приниматься за работу. То есть за свою трижды долбанную политику, к которой он относился несколько иначе, чем я, должно быть потому, что она его кормила и ему светили там перспективы, как пострадавшему при прежнем режиме. У нас всегда так – пострадал человек при прежнем хозяине, значит, его наградят при нынешнем. Исходя из этого возникала простая тактика – пережить своего врага и не оставаться в стороне, когда к власти приходят твои «товарищи по борьбе»… Мой личный опыт подсказывал, что при этом обязательно нужно знать, кто из твоих товарищей кем на деле является при прежней-то власти. Вот я еще год назад за Джарвинова голосовал бы всем своим умением драться и побеждать, а ныне… М-да, осталось только философски заключить, что жизнь – штука сложная.

– Подожди, – прервал я его, – дай подумать.

– О чем? – он даже нахмурился. Да, если он так хмурится, значит, нашей совместной работе пришел конец, разошлись наши дорожки.

Но как бы там ни было с дорожками, я стал обдумывать изменения, которые возникали с его отъездом, хороши они для меня или плохи? В общем, скорее всего, для тех, кто меня ищет – это плохо. Что ни говори, а с его отъездом я становился менее уязвим, мои противники теряли возможность устроить на меня ловушку, взяв моего сокамерника в заложники. Хотя, с другой стороны, все-таки Джин – не Валента, ради него я вряд ли пойду в руки Джарвинова. И они бы это поняли не хуже меня, если бы сумели наложить на него лапы.

А впрочем, они озверели, им хочется сделать хоть что-то, чтобы меня зацепить, чтобы заставить меня потерять равновесие. Их не остановит даже то, что против Джина у них ничего нет, кроме, разумеется, нелегального въезда в Московию под чужим именем. Но это – несерьезно, Охранка все-таки не эмиграционный департамент.

Я взял брошенную им бумажку и прочитал в свете нечастых бегущих над нами фонарей – «…с предложением начать работу над восстановлением демократии и свободы униженного харьковского населения».

Почему-то в голову сразу полезли всякие эпитеты по поводу политиков. Например, то, что слово «демократия» стало на всем просторе прежней России, а нынешней Московии, отменным ругательством, а старания к этому приложили бесчисленные наши политики, как бывшие, так и нынешние.

И еще я думал, что в телексе Джину люди назывались «населением» и этим все было сказано. Товары «для населения», продукты «для населения», демократия «для населения»… То есть не то, что для них, особенных, ведь себя-то они «населением» как раз не считали, они и не были «населением». Никогда, ни разу за всю историю России, при всех этих царствах и режимах. Значит, все оказалось – как обычно, как было всегда.

Кажется, именно это соображение подтолкнуло меня к решению. Я посмотрел на него. И он мне впервые за все время знакомства откровенно не понравился.

– Давай покатаемся, вдруг за нами слежка?

Против этого он не возражал. Теплый вечер перешел в глухую ночь, а мы все катались. И я, в общем-то, все придумал. Конечно, это создавало непредвиденные сложности, но расплатиться с его долгами удобнее всего было сейчас. Еще нужно было дать ему на дорожку кое-что… В общем, спустя некоторое время я стал думать, что так будет даже лучше. И неожиданно понял, что весь день ничего не ел.

Пришлось закатиться в какой-то кабак, где, как я твердо был уверен, нет системы записи рож посетителей. Слежка, разумеется, велась, но на кассеты они не писали, и за то спасибо. Конечно, тут главным образом поили, но могли и накормить.

Ужин оказался дохлым, на один зуб, но я был и ему рад. Мы сидели за столиком, поднятым над остальным залом. Через перегородочку за спиной Джина виднелось три или четыре экрана визоров размером с полстены. Для редких посетителей это было многовато, но я дожевывал свой омлет с полусинтетической ветчиной, не отрываясь от них. Звук у визоров имел ту особенную частоту, что не мешал обычным разговорам, но стоило чуть постараться, как его становилось слышно. Чем они этого добивались, я не знал, но когда-то прочитал, что звуковые волны повернуты на девяносто градусов вокруг привычной для обычного голоса оси… Бред или чудо технологии – как посмотреть.

На протяжении последних двадцати минут о взрыве броневика Самойлова эта телестенка молчала как каменная. Показывали привычный ночной репертуар, эротические шоу, интимный массаж, клипы какой-то забубенной попсы… Каждые пять минут четверть экрана вдруг распадалась на колонку с тремя экранчиками поменьше, и три разных диктора одной фразой пытались оповестить мир о новостях за последний час.

И вдруг – вот оно! «На автостраде в районе Перловской погибла машина, принадлежность которой не установлена. Есть подозрение, что она составляла механизированный отряд одной из гангстерских группировок…»

В общем, верно. Джин обернулся, посмотрел на реденькие кадры, снятые в полутьме, ничего заметного, кроме сплошного ряда черномундирной полиции, там не было.

– Наша работа? – спросил он, со странной смесью интереса и страха глядя мне в глаза. Раньше он так не переживал.

– Ладно, уматывай в свой Харьков. Всю мою амуницию перегрузишь в свой номер и попроси горничных ничего не трогать. Номер не сдавай, может, он мне еще понадобится. А с деньгами сделаешь так. Сегодня же найди одного моего человека, по имени Климент. – Я продиктовал ему адрес мотеля, где мы назначили рандеву с бывшим вором в законе. Кстати, это было недалеко, за час по Каширке можно было запросто туда-сюда обернуться. – Возьмешь у него двести семьдесят тысяч. Двести поменяй на некрупные купюры в гривнах и белорусских злотых. Только проделай это в разных мелких банках, чтобы в глаза не очень бросаться, и оперируй каждый раз суммой не более тысяч тридцати, а лучше даже пятнадцати. Эти деньги оставишь в сейфе усиленного хранения Казанского вокзала. Шифром будет слово «дурак» морзянкой. Остальные семьдесят возьми себе и двигай «до ридной витчизны».

Оказалось, что он не знал морзянки, пришлось ему объяснить, как это будет на циферблатном шифраторе. Ну, точки и тире, всего пятнадцать знаков, в установленном порядке.

Потом мы расстались, я подождал, пока он уедет, съел еще одну порцию омлета, вызвал такси и, встретив машину в самом неосвещенном месте, покатил на стоянку, где оставил свой байкер. Там пересел на него, подождал, пока таксист уедет, чтобы он случайно не заметил номера, и отправился на Сокол.

71

Особнячок сразу показался мне встревоженным, причем настолько, что я почти четверть часа изучал его в прицел со стоянки, где иногда оставлял свой байкер, процеживая комнату за комнатой. Потом прошелся по соседним домам, надеясь на случайный, нелепый, но все-таки иногда бывающий случай, помогающий обнаружить слежку. Вроде бы засады не было, слежки из соседних домов тоже, но я искал только самые простые ловушки и не изучал какие-нибудь более сложные приемы автоматического или автономного наблюдения, а то и вовсе дистанционную локационную систему, которую мне могли подсадить.