Железная Империя (СИ) - Фрес Константин Страница 69

Ловко миновав застывшую посередине комнаты Аларию, Эния, вопя и визжа, хохоча от возбуждения, ловко нырнула за стол Дарта Вейдера, и, выглянув оттуда, блестя хитрыми глазенками и строя рожицы.

— Эния! Иди сейчас же сюда!

Прозвучавшее имя, так схожее с именем молодого джедая, было словно звон металла о гранит, громом в абсолютной тишине, и Алария вздрогнула, нервно облизнув мгновенно пересохшие губы, и на ее лице промелькнуло абсолютно ненормальное, маниакальное выражение, словно собственное прошлое, не сбывшееся у нее, вдруг материализовалось и прошло перед ее горящими безумием глазами. Казалось, весь мир сжался и заключился для женщины в этом ребенке; ее несбывшееся счастье, ее мечта вдруг ожила, и дитя, так похожее на ее собственное — то, которого ей не довелось прижать к груди и покачать на руках, — заполнило собой ее воспламеняющийся разум.

Так можно было назвать ребенка только от любимого мужчины.

Практически его настоящим именем, тем, которым нарекла его мать, которое все давным-давно позабыли, а Ева — помнила.

Плоть от плоти, кровь от крови.

Маленькая Эния была очень похожа на отца, очень. Все те лживые ненастоящие слова, что Алария нашептывала онемевшему Люку, все черты, что она упоминала жарким захлебывающимся от волнения голосом — все это было в маленькой принцессе.

Темно-синие глаза необычайной ясности, глубины и детской трогательной наивности, какими когда-то маленький Энакин смотрел на спустившегося с неба Татуина ангела.

Светлые волосы, которые со временем станут чуть темнее и будут виться.

И упрямый ротик, такой маленький и яркий, но уже умеющий жестко сжиматься, как делал это когда-то Энакин.

То, что не сбылось, то, отчего отреклись оба, случилось, но уже не с ними.

Она могла не уходить; могла не отступать, могла остаться и с ситхом, и стать Леди Вейдер, заняв в Империи свое место подле него. Ее дети, как сейчас эта маленькая светловолосая девочка, прижимались бы к своему грозному отцу, вызывая улыбку на его суровых губах и в его глазах, и его металлические страшные руки касались бы их детских мордашек так же бережно, как пухлых щечек этой девочки.

Железный канцлер, непобедимый главком Империи, амбициозный и сильный, он долго был у власти, и, вероятно, стал бы Императором еще раньше, если бы ощущал угрозу своей семье со стороны Палпатина.

Но не сбылось.

Всего этого не было.

Падмэ испугалась яростного пылающего взгляда ситха. Вероятно, искалеченного Энакина она тоже не приняла бы, ее сердце просто разорвалось бы от горя, если бы она узнала, что с ним стало после той дуэли.

А Ева, эта ледяная королева с прозрачными глазами, не испугалась.

Она смотрела глубже яростного пламени глаз.

Глубже темных одежд и ситхской брони.

Искала живое среди мертвых воспоминаний.

И нашла.

Маленькая императорская дочь пискнула, как мышонок, и, безо всякого почтения вцепившись в темные одежды Императора, путаясь в пышных юбках с кружевами, вскарабкалась ему на колени, обнимая отца крохотными ручками. Пряча смеющееся личико на его груди, она крутила крохотной головенкой, свет играл на ее светлых, почти белых волосиках, завивающихся на концах тонкими золотистыми кудряшками, и ее пухленькие розовые детские пальчики тискали черную ткань его одежд.

Вейдер внимательно взглянул в темно-синие глазки дочери, словно пытаясь прочесть в них причину столь стремительного появления, а маленькая Эния, улыбаясь и смеясь, не отрывая взгляда от холодного сурового лица отца, рассказывала ему свою историю… у нее, кажется, получилось удерживать Силой две игрушки одновременно, а еще, всю ночь ей снились сны — взрослые сны, — в которых полыхали яркими зелеными и алыми огнями лазерные пушки во тьме космоса, рассеивая в пыль маленькие корабли. А рядом была еще какая-то планета. Большая и синяя. Внезапно Эния взглянула на леди Софию и хитро улыбнулась ей, должно быть леди-ситх тоже была в ее сне.

Казалось, прошло всего несколько секунд — со стороны так казалось — когда отец и дочь не разрывали зрительного контакта, и пространство между ними звенело от напряжения Силы, но и этого короткого мига хватило, чтобы Эния выплеснула ситху все то, что ее так тревожило, будоражило ее детское воображение, радовало и… расстраивало — в конце она обиженно нахмурилась, нижняя губка слегка задрожала от злости. А Вейдер провел металлическими темными пальцами по ее златовласой головке, успокаивая, стирая все переживания.

В раскрытые двери двери неторопливо вошла, нет, вплыла Императрица, и девочка, завидев мать, завизжала и запрыгала на коленях отца, лихорадочно соображая, куда бы спрятаться.

На Еве было надето жемчужно-розовое, цвета рассветной зари шелковое платье, выгодно оттеняющее белизну ее кожи и светлую зелень ее глаз. По натертому до блеска пола за нею тянулся роскошный шлейф, плечи и грудь были почти открыты, лишь прикрыты нежным туманом кружева. Ее льняные волосы были собраны в косу на затылке и перевиты серебряными цепочками.

После рождения дочери Ева избавилась от девичьей хрупкости и угловатости, линии ее тела стали более женственными и округлыми, материнство добавило молодой женщине уверенности в себе и плавности в ее движения.

Холодно, пожалуй, даже свысока глянув на стоящую столбом Аларию, Ева проплыла мимо, как и все, далеко обойдя женщину, словно опасаясь прикоснуться к ней даже краешком своего роскошного шлейфа, и прошла к столу Императора, протягивая тонкие руки к дочери.

— Иди сюда, Эния.

Вейдер, бережно обняв маленькое тельце ладонями, отнял его от себя, хотя хохочущий ребенок и попытался вцепиться в его одежду, и передал его матери. Попутно он перехватил руку Евы и с обожанием прикоснулся губами к ее раскрытой ладони.

В этом жесте не было наигранности. Вейдер просто не смог отказать себе в удовольствии прикоснуться к своей женщине, ощутить ласковое прикосновение пальцев на своей щеке, и Ева приняла эту неторопливую ласку со снисходительной улыбкой на лице.

И все же, в глубине души, там, где зарождается кипящая ярость и страсть ситха, было желание уязвить и без того трепещущую от разрывающих ее грудь рыданий Аларию.

Безжалостно он возвратил ей всю ту боль, что терзала его долгие годы, и над которой она посмеялась, зубоскаля и издеваясь.

— Леди София, проводите Императрицу, — негромко произнес Вейдер, усмехаясь, глядя на страдающее лицо Аларии. Впрочем, он ни на миг не поверил этим жалко изогнутым губам, этим страдальчищески изломанным бровям, этим морщинам, избороздившим ровный лоб.

Алария, словно искусный фокусник, ловким движением руки достающий нужную карту из колоды, просто выбрала подходящую маску из своего арсенала лживых лиц и тотчас же нацепила ее, скрывая свои истинные чувства.

Как и он, теперь молодая женщина была ситхом, и если в ее душе и всколыхнулись какие-то неприятные ощущения, то скорее Вейдер поверил бы в выписавшуюся на ее лице брезгливую, жадную зависть.

Алария больше не любила своего Энакина; и Дарта Вейдера тоже, ведь его она знала всего несколько часов. Его ласки с любимой женщиной про себя она презрительно назвала сопливыми телячьими нежностями, и с большим удовольствием она бы смачно плюнула в сторону императорской четы, на миг сделавшей ее свидетелем их любви.

Она не хотела его; ей были не нужны его поцелуи, и его сердце тоже.

Но оказаться на месте Евы…

Стать Императрицей, и вновь держать на коротком поводке того, кого боится вся галактика — этого ей очень хотелось бы.

Поэтому, кроме презрительного и издевательского чувства в ее сердце родилась и яростная мелкая дрожь, неуемная, сильная, как приступ малярии, и она даже вынуждена была до крови прикусить себе губу, чтобы не разразиться тотчас же потоком гнусной грязной брани, выплескивая всю грязь и завистливые мысли из своей души.

Огромная пропасть между ними была очень точно и очень ясно очерчена этим невинным поцелуем. Пропасть, на одной стороне которой был он, Император, а на другой — она, подхваченная неумолимым потоком времени песчинка, битый и тертый осколок прошлого, который больше не к чему приложить, чтобы составить единое целое.