Мария Семенова - Ошибка «2012». Мизер вчерную Страница 69

— Доброе утро, — поздоровался Колякин. — Чаи да сахары.

— И тебе, майор, не хворать, — кивнул старый партизан. — Присаживайся давай, в ногах правды нет. И за гостинец спасибо. Испечено знатно.

— Да не за что. — Колякин шагнул к холодильнику, взял с крышки пакет и положил на стол таким образом, чтобы плёнка задела пальчики Ксюхи. — Это тебе.

— Мне? — удивилась та, потом положила ложку. — Ух ты! Да это же шишка, которую Буратино Карабасу в пасть запихал. Колючая! А больша-а-ая…

— Это ананас, — улыбнулась Алёна. — Он очень полезный. И вкусный. Только ты сначала кашу доешь… — Она благодарно подняла глаза на майора. — Спасибо, Андрей. Ну что, чаю? Или, может, полрюмочки для настроения?

Как ни бодрился Колякин, его зелёная физиономия не укрылась от внимательного женского взгляда.

— Ох нет, лучше чаю. Крепкого-крепкого. — Майор вздрогнул, сел и спросил: — А где Володя?

— Где ж ему быть — на службе, он теперь встаёт ни свет ни заря, — усмехнулся старик, отхлебнул из чашки и как бы ненароком поинтересовался: — Ну а сам-то нынче хорошо ли спал-почивал? Добрые ли сны видел? Единорог не приходил?

Он усмехался, вроде бы шутки шутил, но глаза из-под кустистых бровей смотрели пронзительно, цепко и тяжело.

— Паршиво спал, — сознался Колякин. — Ох, лучше не вспоминать.

Сказал и даже пожалел, что отказался от водки. Впрочем, подобного никакой водкой не зальёшь, так что и пытаться не стоит.

— Да, вижу-вижу, проняло тебя, проняло, — кивнул партизан. — И это хорошо. Теперь, может, и не заползут они к тебе в душу, не посмеют, останешься человеком. Ещё, может быть, поживёшь.

На полном серьёзе сказал, зловещим шёпотом, пристально, оценивающе глядя в глаза. Так, что мороз по коже, сердце в пятки и липкий пот по спине.

— Кто не заползёт? Кто не посмеет? — поставил кружку майор, но в этот миг Ксюха взмахнула рукой и радостно воскликнула:

— Шурочка! Ага, сейчас выйду, только кашу доем… Видишь, что у меня есть? Точно, ананас. Дядя Андрей принёс, он хороший.

Она как будто общалась с невидимой, но вполне реальной подружкой. На театр одного актёра было не похоже. На детскую игру тоже.

— То у нас драконы, то вот Шурочка… — обречённо пояснила Алёна. — Это такая невидимая девочка. Она живёт в другом мире, за стеной. Они с Ксюхой дружат, играют, вместе песни поют… — И неожиданно добавила чуть заметно дрогнувшим голосом: — Ксения, что же ты сидишь? Давай вставай, угости Шурочку ананасом. Не будь жадиной, настоящие друзья вкусное в одиночку не едят… Давай-давай!

Колякин вздрогнул, партизан со вздохом покачал головой, а Ксюха сердито насупила брови:

— Мам, я тебе тыщу раз объясняла! Окна в стене высоко, нам с Шурочкой пока не дотянуться. Вот вырастим большими, распахнём их настежь, и уж тогда… И никакая я не жадина, не говядина, это все знают. Шурочка, скажи, ведь это так? — Она расплылась в улыбке, как будто услышав что-то приятное, и сунула в рот последнюю ложку каши. — Мам, спасибо. Ну, я пойду.

Вот ведь девочка с характером.

— Иди, — кивнула Алёна, проводила дочку взглядом и еле слышно вздохнула. — За что, Господи?..

— Каждому воздаётся по делам его, если не в этой жизни, так в следующей! — торжественно проговорил старый партизан и повернулся к Колякину. — Ты, мил-человек, не брезгуй нами, будет настроение — заходи. Мы теперь тебе завсегда рады, поскольку ты отныне настоящий майор. Всамделишный, не липовый, без изъяну и обману… Вот так, значит, таким макаром, в таком разрезе. Ну всё, Георгий, вперёд! — И прежде чем изумлённый Колякин успел открыть рот, старик поднялся из-за стола, взял палку и потянул цепь. — Пошли, животное, пошли, люди ждут.

Звякнул колоколец, хлопнула дверь… Настала тишина, только трёхпрограммник выводил голосом Боярского:

— Пора-пора-порадуемся на своем веку красавице и кубку, счастливому клинку…

— Ого! — Колякин глянул на часы. — Спасибо, хозяйка, за привет и тепло, только мне бежать надо — служба…

По идее, конечно, нужно было ещё посидеть, поговорить по-простому, по душам, — глядишь, Алёне и стало бы легче. Однако часы показывали девять сорок пять, пора было ехать… за африканской чумой.

На улице было славно. Ярко светило солнышко, весело чирикали птицы, а откуда-то из-за кустов смородины доносилось Ксюхино пение. Тоненьким таким, звенящим голоском, будто хрустальный колокольчик звучал. Мелодия была простенькая и щемящая, но Колякин вдруг ощутил, как невидимая рука снимает с его души скверну, расправляет согнутое, зажигает негасимый свет…

А ещё он мог бы поклясться, что Ксюха пела не одна.

Колякин, Мамба, Мгави

По мнению классика, нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся. Этим выражением охотно прикрываются любители бесконтрольно болтать языком, а также трусоватые злословы, которых вечно «не так поняли». На самом деле — очень даже дано. Если сперва как следует думать, а рот открывать уже потом, то процентов на девяносто. Остальное будем считать скидкой на особо талантливых инквизиторов, способных что угодно вывернуть наизнанку. А вот предвидеть, когда и каким боком всплывёт информация из давно и случайно попавшей на глаза статьи, — похоже, действительно не дано.

Ещё в бытность свою курсантом Колякин вычитал в журнале, что, если гориллу наголо обрить, кожа у неё под шерстью окажется чёрного цвета. Самые то есть насущные сведения для российского милиционера. А вот поди ж ты — при виде Бурумовой родни майор сразу вспомнил прочитанное. Даже обложка журнала мелькнула перед глазами. Тут ещё не то можно было вспомнить. И всю теорию Дарвина, которую сейчас так любят опровергать, и байки о реликтовых гоминидах. Массивные мосластые тела, широкие сплюснутые носы, недобрые, очень внимательные, оценивающие, глубоко посаженные глазки… Ну натурально гориллы, только выбритые до гуталинового блеска и одетые во всё белое.

— Гутен морген, — откашлявшись, начал майор. — Сульвупле. В общем, надо гоу, машина подана.

В иностранных языках он был не силён, но интонацию и приглашающий жест в сторону двери они должны были понять? Колякин на их месте понял бы.

— А-а-а, ещё один, блин, расторопный майор, — по-русски и даже без особого акцента отозвалась родственница Бурума. И скривила фиолетовую губу. — Расслабься, белый, не к дикарям попал. Лучше заткнись, так твою растак, и крути баранку. Дошло?

Говорила она как-то зло, отрывисто, с блатняцкой интонацией. Колякин, ничего подобного, естественно, не ожидавший, сглотнул, осознавая услышанное, и закономерно почувствовал себя идиотом. Яблочко от яблоньки — зря ли у них родственничек из российских зон годами не вылезал?