Олег Лукьянов - Железный мир Страница 7

‑ Держи, — сказал я, протягивая ей наш завтрак.

Хлеб, не смотря на черствость, был вкусным и терпким, так что вдвоем уплели половину каравая за какие‑то секунды. Девушка начала рассыпаться в благодарностях, но тут же замолчала, увидев что‑то за моей спиной. Я проследил за ее взглядом, и замер, хмуро наблюдая как в сопровождении четырех стражей в ловчую яму спустился капитан. Через секунду к ним присоединились трое высоких, но не таких крепких как воины, мужчин. И если с капитаном, лоб которого уже не походил на черно‑синию кашу, было относительно понятно, то эти трое в плащах, мягко говоря, внушали тревогу.

Плащи на них разных оттенков, но все объединял темный тон, и яркие знаки в форме черепа вместо заколки на груди. Двое из них выглядели зрелыми мужами: проступившая местами седина и гордо взлохмаченная борода. Но один из них был совсем молодым: коротко стриженый парень, почти мой ровесник.

— Строиться! — громко крикнул капитан. Его голос содержит столько чувств, эмоций и сдерживаемых угроз, что даже не шевелящиеся после страшной драки люди вскакивали и спешили встать в создающийся строй.

— Хорошо, — бросил мужчина в плаще, — пусть подходят ко мне по одному.

Видя что никто не спешит выполнять приказ, капитан ткнул пальцем в строй:

— Ты. Сюда!

Мужчина в рваном костюме и грязном галстуке побледнел, но вероятно больше страшась гнева капитана, а ни незнакомого человека в плаще, несмело сделал вперед несколько шагов.

Командующий парадом человек с лохматой бородой, схватил его за подбородок, всмотрелся в глаза и громко возвестил:

— Бездарь!

Капитан схватил бледного человечка за плечо пиджака и швырнул его в сторону.

— Там и сиди, — бросил он ему, более не глядя.

— Следующий, — попросил человек с бородой. Двое других в плащах стояли у него по бокам и хранили тишину.

— Ты, — приказал капитан следующему мужчине.

Тот, не изменившись в лице, смело шагнул вперед. История повторилась: «плащ» потянул человека за подбородок, во всеуслышанье возвестил о том, что тот бездарь и капитан швырнул его рядом с первым.

— Следующий.

Еще четверо людей полетело к сидящим «бездарям» прежде чем человек в плаще сказал нечто другое. Тридцатилетний мужчина подбородок которого он держал в руках, даже сморгнул услышав «сила». Капитан чуть приободрился, не трогая мужчину, указал ему направление в сторонке мол «тебе туда». А потом опять бездарь, бездарь, бездарь.

Когда очередь дошла до Кати, я аж вспотел, нелегко видеть, как родного человека оценивают какие‑то непонятные типы….

Когда костлявые пальцы старика схватили подбородок Кати, я едва сдержал порыв броситься на помощь.

На сей раз, бородатый мужчина всматривался в глаза дольше. В конце концов, бросил:

— Сила.

— Женщина? Ты ничего не путаешь? — спросил, кажется, искренне удивившись, капитан.

— Ты же знаешь, я не ошибаюсь, — горделиво произнес он, и его друзья за спиной величаво кивнули.

— Не знаю зачем это, но будь по твоему… — сказал капитан, пряча в глазах растерянность, — женщина тебе туда.

Повинуясь, Катя робко подошла к двум стоящим людям, которые обозначались как «сила» и оттуда приободряющее улыбнулась мне.

— Бездарь, — снова возвестил человек в плаще. А потом еще раз. И еще. слово

«Сила» звучало еще дважды. Получилось так, что когда настал мой черед настал в самом конце, и там где была сила, находились всего пятеро, а где бездарь все два десятка напуганных людей.

И снова, как это произошло с Катей, человек в плаще медлил. Холодные пальцы крепко вцепились в мой подбородок, а черные глаза всматривались в самую душу. «Плащ» сглотнул слюну, кадык прошел вверх вниз.

— Бездарен, — негромко бросил он.

— Но, — раздалось позади него, — как же…

— Заткнись, — шикнули ему.

И летя от броска капитана к «бездарным» людям, я успел увидеть как изумленно смотрит молодой плащ на весь мир вокруг. Наверное, что‑то, что доселе он считал незыблемым, ушло из‑под основы его разума.

Нелегко чувствовать и более того знать наверняка о том, что ты бездарен. У тебя нет никаких талантов, а все на что ты годишься, хватит лишь на то чтобы обслуживать действительно стоящих людей. И это еще в лучшем случае. Пожалуй, сейчас я согласился таскать за этими самыми «талантами» горшки или мыть посуду. Даже строить дома, бить молотом по заготовкам или бродить внизу, по колено в грязевой жиже и собирать в котомки скользких полудохлых рыбин.

Наверно согласился бы, рискуя жизнью работать на задвижке плотины. Заставлять воды моря пребывать или отбывать из‑под замкового утеса. Но ведь меня ни о чем не спрашивали.

Надзиратели, видя что новый раб отличается крепким организмом, назначили его лесорубом. Боже, как я радовался поначалу! Подумаешь, помахаешь топором рубя ствол дерева, потом постоишь, покуришь, срубишь сучья и все…. Главное тут не зевать и смотреть, чтобы дерево не упало на тебя… Дурак!

Все оказалось не так просто как представлялось. И это если не выражаться в грубой форме. После определения меня на роль бездарного, и направления в пожизненное рабство, прошло три дня. Три дня как я стал лесорубом.

Зато я искренне был рад за Катю. Сила, которую ей приписали, была не чем иным как кастой силы — кастой воинов. Каста силы… Я видел раз, как девушка в сандалиях, красной юбке, кирасой до живота и кастетами на руках бегает в отряде с молодыми воинами по кругу. Капитан орет на них, но орет почти как на равных. Скоро девушка станет полноправным воином.

Да профессия воина была тоже опасна. Но в том и дело что воин это скорее профессия, а лесоруб, которым был я — форменное рабство. Помнится, когда впервые вошел в лес, сравнил деревья с разумными существами. Оказалось, что немногим тогда ошибся.

Может и не были деревья разумны, но когда бригада лесорубов взмахнула у ствола подходящего дерева грубыми топорами, когда ствол зашатался от первого удара, из отростков волочащихся по земле пошел уже совсем не сизый пар. Зеленый дым заволок воздух, ядовитые газы заполнили пространство, легкие свела судорога. До того как лесорубы успели отойти на безопасное расстояние, и дождаться пока выветрится опасный воздух, в муках умер один из новичков. Он набрал в легкие слишком много ядовитых паров.

Мне запомнилась реакция окружающих: никто не бросился ему помогать, а когда он помер, на тело никто не обратил внимания. Даже когда, до последнего цепляющееся за жизнь, дерево упало срубленным, и когда бригада поволокла ствол к порту в деревню, на тело оставшееся гнить в лесу никто и не взглянул. Люди вокруг, впрочем, как и я сам, были погружены в себя и равнодушны к окружающему миру. А хуже всего, что все планы побега которые все три дня не прекращал составлять я, натыкались и разбивались об одно простое обстоятельство. Бежать было некуда.

Рабов, которыми были лесорубы, никто не сторожил как впрочем, и не охранял. Они были вольны бежать, так же как и любая вышедшая из леса «тварь» была вольна убить всю бригаду. Надзиратели, воины в деревне и в замке ничего этого и не заметят. Я не знал какова тут смертность среди касты рабов, но подозревал что среди лесорубов смертность была наивысшая. А прогулка с капитаном, оставила неизгладимую зарубку в душе. Я до ужаса боялся леса, и, просыпаясь каждое утро понимал что наступающий день может стать для меня последним.

— Давай! — крикнул старший раб, начальник бригады лесорубов.

Люди с топорами наготове подбежали к стволу дерева, стукнули по разу и, не дожидаясь пока со свисающих отростков пойдет зеленоватый дымок, бросились врассыпную. Воздух вокруг деревьев заискрился зеленым, но скоро вернул свой первоначальный облик.

Через минуту, когда яд в дереве израсходовался, люди опасливо вернулись, и внимательно следя за отростками, стали ритмично кромсать ствол топорами.

Лесоруб, в изодранных остатках костюма, дико закричал. Один из свисающих отростков шевельнулся и несильно ударил его по лицу. Я уже понимал, что человек покойник, как понимал это и он сам, но все же бросился к нему. Наполненные смертельным ужасом глаза и покрасневшая как от пощечины щека думаю, запомнятся мне надолго. Человек что‑то просил, умолял, но я не слышал. Не в силах отвести взгляд, я смотрел, как распространяется по кровеносной системе яд. Скоро щека стала черной, а потом и все лицо. Язык умирающего вывалился, и приобрел схожесть с каким‑то высушенным фруктом. Человек содрогался и корчился еще несколько минут, а всем за спиной было на него плевать… Топоры ни на секунду не отвлекались от работы.

— Берегись! — заорал старший, и все, включая меня, разбежались вновь.

Дерево накренилось, а потом упало с диким треском. Ухмыльнувшийся грязнолицый старшой, довольно потер намозоленные руки: