Николай Мороз - Найти и исполнить Страница 7

А вернулись от ударов по лицу, увесистых, наотмашь, таких, что, казалось, вот-вот голова отвалится. Едва Стас понял, что из беспамятства вернулся в реальность, он принялся анализировать ощущения. А те были довольно безрадостные: голова гудит, перед глазами плывет все и скачут черные мушки, руки связаны за спиной и основательно затекли, и сидеть неудобно – плечо упирается во что-то жесткое и холодное. Стас разлепил веки и поднял тяжелую голову, увидел перед собой высокого худого бойца в перехваченной ремнем шинели и заляпанных грязью сапогах. Тот пристально смотрел на Стаса, занес было руку для очередной пощечины, но заметив, что пленник пришел в себя, передумал и отошел к двери.

Более ничего зловещего поблизости не наблюдалось – довольно большая комната с провалами в стенах, там, где были окна, бревенчатые стены покрыты копотью, в потолке основательная дыра и сквозь нее виден скат крыши, тоже дырявой. У стены напротив стол – массивный, деревянный, выкрашен белой краской, местами облетевшей, местами ободранной вместе с щепой, рядом такой же табурет, в простенке над ним нависает черная «тарелка» репродуктора.

И дверь имеется, хорошая дверь, крепкая, закрыта плотно, рядом двое в шинелях и при оружии – тот, что по лицу его недавно бил и второй, ростом пониже, в плечах пошире – охрана, надо полагать. Переговариваются негромко, стоят поодаль, лиц не разобрать, да Стас особо и не старался. Переминаются с ноги на ногу, топают грязными сапожищами, поглядывают на «объект», но голос не подают, определенно ждут инструкций.

Стас шевельнул связанными руками и, осторожно повернув голову, разглядел, что упирается плечом в угол мощного кирпичного сооружения, уходящего под потолок. И очень холодного, от кирпича под слоем побелки веяло прямо-таки могильным холодом. «Печка» – догадался Стас – «это печка в деревенском доме и ее давно не топили». И вряд ли когда-нибудь снова затопят, судя по груде битого кирпича рядом со стеной у двери. Похоже, это и был тот самый дом, что он заметил еще из окопа и куда так стремился, отсидеться хотел. Вот и добрался наконец…

Дверь распахнулась с лязгом и скрипом, охрана перестала таращиться на арестованного, в дом ворвался ледяной ветер, Стас поежился от сквозняка и открыл глаза. Через порог шагнул невысокий, далеко не богатырского сложения мужик, глянул мельком на Стаса и повернулся к столу, сбросил на пол незамеченную раньше газету, принялся изучать что-то сосредоточенно. Стоял, повернувшись боком, не глядя на пленника, зато Стас рассмотрел его хорошо. Примерно ровесник или постарше, уставший, злой, заросший, лицо невыразительное, простецкое – один раз глянешь и потом в толпе не узнать. Сапоги в грязи, шинель перехвачена ремнем с портупеей, в точности как у Трофимова, справа кобура и тоже расстегнута, но нашивки на рукаве другие – золотые с малиновым на сером фоне, как и околыш на сдвинутой к носу фуражке, и тот же цвет на петлицах с тремя прямоугольниками. «Энкавэдэшник, – сообразил Стас, – их раскраска, я помню, дед рассказывал, а вот звание…». Здесь память подвела, да и не того было.

– Вот, товарищ майор, диверсанта задержали. Шел со стороны расположения противника, лейтенанта Трофимова из его же оружия застрелил, – доложил от двери боец.

Вошедший перехватил взгляд Стаса, выдернул из-под стола массивный табурет, сел, расставив ноги, принялся разглядывать «шпиона». И все молча, точно нехотя и вовсе без интереса осмотрел, проговорил скучной заученной скороговоркой:

– Кто такой? Откуда? Цель заброски? Почему на этом участке фронта оказался, как давно?

Шипящий свист, грохот близкого разрыва за ним, стены плавно качнулись, Стас невольно втянул голову в плечи, остальные точно ничего и не слышали. Человек напротив не сводил с пленника взгляд, держал, как на прицеле, и ждал ответа, но по лицу было видно, что время, на оный отведенное, стремительно истекает.

– Я случайно здесь оказался, – сказанное было чистой правдой, которой, разумеется, никто не поверил, даже охрана у дверей. Двое шевельнулись синхронно, но и только, с их стороны не долетело ни звука.

– Да будет тебе известно, что еще в июле приказом товарища народного комиссара обороны в Москве и области объявлено военное положение. И за преступления, совершенные в местностях, объявленных на военном положении, виновные подлежат уголовной ответственности по законам военного времени. – Человек выпрямился, сбил фуражку на затылок и зло глянул на Стаса. Во взгляде энкавэдэшника явно читалась не ненависть – досада, что ли: чего упираться, раз с поличным взяли? Но вслух произнес другое:

– А это значит, что я тебя сейчас прикажу вон к тому овражку вывести и сам исполню незамедлительно и в лучшем виде. Не ты первый, не ты последний.

Майор замолчал и теперь смотрел пристально, а сказать-то Стасу и нечего, если только все как есть от начала и до конца, но тогда точно пристрелят как сумасшедшего, и плевать, что не буйного, пристрелят, чтобы под ногами не путался.

– Я из Москвы к родственникам приехал, – сказал Стас, – но заблудился, ни разу здесь не был…

И только сейчас сообразил, что до сих пор не знает, где оказался, что от Москвы могло забросить за сотни, если не тысячи километров, и что его вранье немедленно откроется, но энкавэдэшник удовлетворенно кивнул.

– Бывает, – в голосе прозвучало что-то вроде сочувствия, – москвич, стало быть?

– Да, – честно сказал Стас, – москвич, всю жизнь в Москве живу.

И это снова было чистой правдой, проверить ее не составило бы труда, происходи все через семьдесят с небольшим лет, а сейчас вызывало определенные затруднения.

– Всю жизнь? И где именно? – человек напротив расстегнул шинель, положил фуражку на стол и пригладил пятерней светлые волосы.

«Митино», – едва не вырвалось у Стаса, но он вовремя прикусил язык. Какое Митино, на его месте сейчас лес с волками и белками или деревня, или еще что-то в этом духе. Деревня, кажется, слышал когда-то давно, уже не вспомнить где и от кого, да и незачем. А энкавэдэшник ждал, и уже проявлял нетерпение, уперся ладонями в колени, подался вперед, не сводил со Стаса глаз. Нет, точно не Митино, а что тогда? Высотка на Котельнической, где, сколько он себя помнит, жил дед? В огромном «сталинском» доме с трехметровыми потолками и дубовым паркетом, в детстве квартира казалась Стасу необъятной, количество комнат в ней не поддавалось подсчету, вся заставлена массивной, на века сработанной деревянной мебелью и с гигантскими окнами над широченными подоконниками. Не квартира, а лабиринт, но что с ней сделать пришлось, даже вспоминать неохота, слава богам, что дед не дожил, не видел, как ходят по комнатам чужие люди, таращатся на тот самый паркет, цокают языками… Деньги, правда, сразу отдали, как только нотариус сделку заверил, да только не пошли внуку те деньги впрок, не зря Ковригин издевался, душу отводя. Высотку назвать? Но дом только после войны построили, его еще нет, лет через десять появится на месте бараков, это уже бабка рассказывала.

– Ну, что, москвич? Позабыл, как родная улица называется?

Стас посмотрел на человека напротив. Тот насмешливо скривил губы, смотрел разочарованно: что ж ты, хороший мой, и соврать-то толком не можешь? Хреново тебя учили…

«Где эта улица, где этот дом… – крутилось в голове у Стаса. – Бабка рассказывала…» А где они до войны жили, до эвакуации? Говорили что-то давно о старом купеческом доме, в нем еще дочь хозяина жила, аж с дореволюционных времен, древняя старуха, на трех языках говорила. Ее в самом начале войны коллеги вот этого майора арестовали и увезли куда подальше, больше хозяйку никто не видел. А дом до сих пор цел, заброшен, разваливается помаленьку…

– Большая Якиманка, дом девятнадцать, бывшая усадьба купца Сушкина. Комната в коммуналке на втором этаже, – отчеканил Стас как по писаному, припоминая, когда сам наведывался крайний раз по указанному адресу. Получалось, что несколько лет назад мимо проезжал, и домик тот исправно громоздился на своем месте – без окон, без крыши, изнутри еще дымок вился – зимой дело было. А если бабкиным словам верить, то внутри когда-то и роскошная парадная лестница из белого мрамора имелась, и колонны чугунные под балконом во весь фасад, и потолки расписные…

– Цел домик, можете проверить, товарищ майор.

А тот позволил себе эмоцию – шевельнул бровью, выпятил губу, но тут же сделал непроницаемое лицо, провел ладонями по щекам.

– Якиманка, говоришь? Как же, знакомые места, – проговорил он, – знакомые. Дом девятнадцать… Помню дом Сушкиных, доводилось бывать. Это ж недалеко от церкви? – майор снова смотрел Стасу в глаза.

«Врешь, нет там никакой церкви», – он точно снова ехал по Москве: через Малый Каменный мост, дальше прямо с полкилометра, дальше развилка, здесь надо взять правее и через минуту-другую езды слева, в стороне от дороги покажется затерявшийся среди новых домов старинный, построенный еще до наполеоновского нашествия, особняк. Сгоревший, разумеется, с доброй половиной города, но заново отстроенный уже в камне. Богатей из позапрошлого столетия доживал свой век приютом для бомжей. И ни одной церкви поблизости – это он помнил хорошо.