Андрей Ивасенко - Проект «Сфинкс» Страница 7

«То, что надо! Значит, это все-таки связано с существом! По-видимому, солдат не лгал». — Уголок губ Эриха едва заметно приподнялся в усмешке.

— Теоретически, да, — ответил профессор. — Но это пока лишь домыслы. Я регулярно брал пробы клеток и, не помещая их в питательную среду, фиксировал при помощи химреагентов в стадии клеточного роста. Однако в микроскоп деления клеток не наблюдал. Опять же, они были заморожены… А существо, если его полностью разморозить, кто знает… У некоторых видов земноводных на Аляске и в Исландии есть такая способность — гены резистентности к замерзанию. Это своеобразная форма защиты от холода. При глубоком замораживании в их клетки из печени выделяется большое количество глюкозы и глицерина, что не дает им при размораживании лопаться и организм постепенно оживает после спячки во льду. Но к нашему случаю, я уверен, это не относится.

— Мне нужно, чтобы проект «Сфинкс» как можно скорее дал положительные результаты. Лягушки рейху не нужны, пусть их французы дегустируют, пока они у них из ушей не полезут. Нужны — солдаты! Понимаете? Бесстрашные, неуязвимые, бессмертные! Ясно? Из ваших отчетов, профессор, следует, что и клетки этого существа оживают после разморозки. Как вы это объясните? С какой целью вы затягиваете исследования? Решили устроить саботаж?

— У нас одна цель, господин комендант, — стал оправдываться Майер, — но мы не хотим наделать беды из-за чрезмерной спешки. Видите ли, у этого существа в отличие от нас не двадцать три пары хромосом в ядре клетки, а двадцать пять. Его клетки должны делиться во много раз быстрее, чем у нас. А значит, и раны заживали бы почти мгновенно, а этого не происходит… Конечно, если его не… Скажите, а что произошло с системой охлаждения? Ее что — взорвали?

Штольц слегка скрипнул зубами. Его желваки зашевелились.

«Молодец профессор! Попал в самую точку». — Фогель опять незаметно улыбнулся. Он наблюдал за лицом коменданта, пытаясь увидеть то, что говорили его глаза, а не то, что говорил язык. Но глаза Штольца «молчали».

— Этим уже занимаются, — Штольц спокойно отреагировал на провокационный вопрос. Невозмутимое выражение лица. Держался, как скала. — Следуйте за мной.

Комендант неторопливо направился к выходу.

— Ну, так что, господин профессор, вы все еще желаете рассказать коменданту о сыворотке? — почти не размыкая губ, проговорил Фогель — грузная фигура штандартенфюрера успела отдалиться на достаточное для безопасного разговора расстояние.

— Рановато, Эрих, — почти шепотом ответил Майер и печально улыбнулся. — Вы были правы.

— Зато Штольц уже вместо спичек выдает своим деткам гранаты, — добавил доктор, бросив напоследок взгляд на солдата и уничтоженный им холодильный агрегат. — А потом запирает в железные клетки вместо того, чтобы поставить в угол.

— Грустная аллегория, коллега, — констатировал Майер.

2. Воронов

Сентябрь 2010 года. Россия. Москва.

Кафе «Меридиан» располагалось на первом этаже одного из типовых девятиэтажных домов, во множестве построенных в девяностые годы.

Николай Воронов сидел на высоком стуле у стойки бара и неспешно пил коньяк, разбавленный прохладой пузырящегося «пепси».

Ему нравилось это уютное заведение с тихой ненавязчивой музыкой. Динамики стереосистемы, как всегда, мурлыкали очередной попсовый хит, делая короткие паузы для рекламы.

По вечерам здесь жизнь бурлила, но сейчас, в полдень, посетителей собиралось мало.

Николай знал, что первые клиенты появлялись сразу, как только кафе открывалось — в восемь утра. Одни шли с какой-нибудь ночной работы, прямо у стойки бара перехватывали глоток спиртного и тут же уходили домой отсыпаться. Другие останавливались выпить разливного пива и просто посидеть, уставившись в широкий экран телевизора.

Воронов заходил в «Меридиан» довольно часто: заведение располагалось поблизости от его жилья, а приемлемые цены и сносная кухня не допускали лишних трат и расстройства желудка. Место у стойки бара считал наилучшим: отсюда можно без помех изучать посетителей — это всегда занимало Николая. Он любил понаблюдать за людьми, оценивая по каким-либо признакам их статус в обществе и делая выводы о них.

— Что-нибудь еще будете? — спросила у Николая грудастая барменша, подвесив протертый бокал на сушилку для посуды.

Стекло мелодично зазвенело.

— Сегодня только это, — ответил Воронов, указав на бутылку с коньяком. — Плесни еще грамм двести, не ошибешься.

Взгляд Николая задержался на пышных формах девушки и, что греха таить, в этот момент его посетила волнующая мысль о том, как было бы замечательно пообщаться с ней наедине в интимных условиях и часик-другой «потереться пупками».

— Что-то случилось? — пытаясь заглянуть в глаза, поинтересовалась барменша, поставив перед ним бокал.

Николай вздохнул, промолчал. Да и что говорить? Сейчас у него, наверно, проступило на лице такое же выражение, как у кота, подавившегося старой и костлявой мышью.

Время будто оцепенело. И мысли, одна за другой, побежали по лабиринту воспоминаний…

Жизнь Николая Воронова сложилась вроде бы и неплохо. Крепкое здоровье в почти сорокалетнем возрасте дается далеко не каждому, да и держал он его всегда на должном уровне, благодаря ежедневной утренней зарядке и периодическим посещениям спортзала, а в последнее время — плавательного бассейна. Работа, никогда не нравившаяся его гражданской жене из-за частых командировок, хоть и не давала больших материальных благ и перспектив, но была интересной, по душе.

Когда Николай познакомился с Оксаной Севериной, она показалась ему светлым бескорыстным ангелом: блондинка, красивые чувственные губы, изумрудно-зеленые глаза с карими вкраплениями, отличная фигура. Ему часто вспоминался тот поток чувств, когда он впервые ее увидел, — что-то совсем необычное, девушка, с которой хотелось быть всегда рядом, просыпаться по утрам из года в год, видеть на подушке ее волнистые локоны, слышать тихое дыхание и вдыхать запах ее тела… Но вскоре миловидный «ангелочек» скинула маску и показала настоящее лицо, оказавшись стервозным существом с грязно-серой аурой, по которой бегала стая диких тараканов, часто впадавших в болезненную истерику. Казалось, ее голова была заполнена черным дымчатым порохом, и что она даже чихнуть не могла без взрывчатого капсюля. Язык Оксаны стал чужим, путанным, а взгляд скосился к носу от постоянного вранья.

На разгадку истинной сущности сожительницы у Николая ушли пять долгих лет, оставивших тяжелый осадок в душе. Сморозил глупость, совершил необдуманный поступок — получай и улыбайся, потому как жизнь рано или поздно прощает веселых дураков. Однако и жизнью назвать это было весьма трудно. Скорее — выживанием в зоне отчуждения, испытанием собственного терпения, которое из твердого состояния превращалось в разогретую ртуть, готовую вот-вот закипеть и выплеснуться во что-нибудь ужасное, о чем даже подумать было страшно.

После рождения ребенка Воронов летал в облаках от счастья. А Оксана продолжала в своем духе: часто вынуждала Николая ревновать ее к другим мужчинам. Да, он пытался не замечать очередного рыженького «одноклассника» или «просто друга», ее непомерной «общительности», однако не всегда удерживался от резких высказываний. Серьезно намеревался на ней жениться — официально, чтобы узаконить статус отца ребенка и скрепить этим союз. Для него перестали существовать все женщины на свете кроме нее и малышки. Он любил их всем сердцем, и невзгоды принимал за обыкновенные житейские перекрестки, которые каждая семья когда-нибудь да переходит. Постепенно, как тогда показалось, семейная жизнь стала налаживаться. Но длилось это недолго.

Начались бесконечные ссоры, возникавшие, как говорится, из воздуха, и из уст сожительницы посыпались упреки, зачастую несправедливые, высасываемые из пальца. Они сменялись эпизодами наигранной любви — с виду ласковой и убаюкивающей — на фоне виртуозной лживой корысти. Для правды уже не оставалось места. Примитивная театральная фальшь, пустившая корни во всех направлениях, поставила жирную точку в нормальных семейных отношениях.

Некогда горевший в сердце Николая огонек все угасал под толстым слоем грязи. Дремучий лес лицемерия и лжи становился непроходимым, его удушливым воздухом становилось трудно дышать. Рождалось чувство обреченности. Это понуждало Николая чаще заглядывать в бутылку — и только усугубляло создавшееся положение.

Оксана неоднократно уходила вместе с дочкой — то к маме, то на съемную квартиру. Месяцами не разрешала видеться с ребенком, прекрасно зная, что терзает этим Николая. Он никак не мог понять: к чему такая подлость? чем заслужил такое отношение? Но, когда финансовые проблемы Оксаны не находили другого решения, ее бодливая натура и беспредельное упрямство смягчались, и она возвращалась к Николаю… ненадолго. А спустя некоторое время взаимоотношения вновь болтались из стороны в сторону, точно голова китайского болванчика. И все повторялось заново.