Павел Шумил - КСАПА ХУЛИГАНКА Страница 7

К стоянке подходим, нас все общество встречает. И Мудр впереди. Сейчас Седой узнает, что я его обманул, опять ругаться будет...

- Мудр! - кричу я. - Я сказал, ты с Седым говорить хочешь!

Я тоже иногда умным бываю. Правду ведь говорю. Седой меня так понимает, а Мудр по-другому! Кладет Седому руку на плечо и уходят они тихо беседуя.

Моя отдышалась, опять лямку на шею набрасывает, в дорогу собирается. Не знаю, чем бы кончилось, но я Кремню хвастаюсь:

- За твоей матерью идем.

- ЧТО?! - ревет Кремень. Шагает к моей, рукой небрежно ее отодвигает, да так, что она с ходилок кувыркается. Сам в НОСИЛКИ запрягается.

- Ты, Кремень, чего мою женщину обижаешь? - еле поспеваю за ним. Молчит Кремень. Только сопит сердито да ногами работает.

Приносим мы его мать. Она легенькая по сравнению с Седым, и истории рассказывает.

А Ксапа тем временем затеяла вторую НОСИЛКИ делать. Бабы опять на нее кричат, кулаками грозят. Тут уж Кремень на них рявкает так, что мне страшно становится.

- Скажи им, чтоб помогали Ксапе, - подсказываю я. Кремень говорит. Бабы разбегаются, пока не побил. Мешать не будут.

Я помогаю Ксапе разорить второй вам, Кремень с Ворчуном идут за отцом Верного Глаза. А кто там дальше, я не вижу. Далеко до них.

Вторую НОСИЛКИ сделали. Мечталка говорит, я язык коверкаю. Надо говорить "носилка". Пусть будет носилка. Только идти собрались, Мудреныш велел мне третью носилку делать, отобрал мою носилку, ушел с Хвостом.

До темноты на трех носилках всех отставших перетаскали. Есть нечего, а все радостные, будто охотники с богатой добычей вернулись. Только Ксапа нерадостная, опять плачет вечером. Но уже не так плачет, а мне сквозь слезы что-то рассказать пытается. Я ее утешаю, а потом беру. Хорошо у нас получается. Дружно. Первый раз засыпает, меня обняв.

Я долго не сплю. Мудр тоже нерадостный был. Не сердитый, но и нерадостный. Озабоченный. Что-то Ксапа не так делает. Да много она не так делает! Два вама не поставить, люди под открытым небом спят. Шестов нет, ремней нет. Но перевал пройдем, будет лес, будут шесты. Охотники с добычей вернутся, будут шкуры - ремни нарежем. Не это Мудра беспокоит...

Так и пошло. Сначала вперед идем, груз несем, потом за старыми с носилками возвращаемся. Медленно идем. Но никого не потеряли. На четвертый день охотники из-за перевала мясо приносят. Головач с Мудром долго шепчутся. Затем Головач к нам подходит, Ксапу долго рассматривает. У моей синяк на щеке пожелтел, сама грязная, пепел с потом по лицу размазывает. Мы все такие, но Ксапа - особенно.

- Это ты ее приласкал, - спрашивает.

- Нет, - говорю. - Мудреныш. Она его копье сломала. Без спросу взяла и сломала.

- Мои бабы тоже жалуются. Шесты вамов отняла и поломала на носилку. Ты не давай ей озоровать.

- Она бы спросила, да слов не знает, - заступаюсь я.

- Носилка - вещь хорошая, но не давай ей озоровать, - повторяет Головач и уходит.

Только перевал прошли, одна баба, три полоски, рожать вздумала. Моя - к ней. Я даже не удивляюсь. За повитухами иду. Пока привел, все кончилось. Обе довольные, обе тараторят - и, вроде, друг друга понимают. Я ни одну не понимаю - каждая на своем языке говорит. Моя по пояс голая, малыша в свою одежку кутает. Хорошие у моей сиськи. Не то, что у баб степняков.

Повитухи меня, конечно, сразу прогоняют. Вечером узнаю, что зауважали мою сильно. Все правильно сделала, хотя сама не рожала. Откуда знают, что не рожала? Я с ней живу, я не знаю, они знают.

Слышу часть разговора между Мудром и Мудренышем. О Ксапе говорят.

- ... Так, значит, плохо сделала? - напирает Мудреныш.

- А ты ей объяснял? По ее понятиям, по ее образу жизни - хорошо.

- Значит, хорошо?

- Но ты-то лучше девки знаешь, к чему это приведет, - смеется Мудр.

Пристаю к Мудру. Что на этот раз Ксапа учудила?

- Я старый. Мне интереса нет такие вещи объяснять, - смеется Мудр. - Ты у молодого спроси.

Пристаю к Мудренышу. Тот кривится, словно горьких ягод в рот набрал.

- Расскажи, - вступается за меня Мудр. - Клык - парнишка толковый.

- Когда мы от голода бегаем? - спрашивает Мудреныш. И сам отвечает: - плохой, голодной зимой. Общество идет, старые да слабые отстают и замерзают. Возвращаться смысла нет, кто отстал - тот замерз. Охотникам легче, меньше ртов кормить. Первый раз летом от голода бежим.

- Так летом никто не замерз. Ксапа правильно делает.

- Ты же слышал, о чем мы с отцом говорили, - устало произносит Мудреныш. - Долина маленькая. Через два года голодать будем. Лишние рты не нужны. Ксапа этого не знает, как лучше старается.

Я оглядываюсь на Ксапу. Слова учит. Пристает ко всем, пальцем тычет и спрашивает: "Как это назвать?" Или: "Можно подержать?" Ребятишки за ней хвостом бегают. Бабы побаиваются - сильная, драться умеет. Хмырь к ней пристал, два раза его об землю бросила, коленом на грудь встала, кулак занесла. Но бить не стала, отходчивая. Поднялась, ему подняться помогла, еще раз кулак под нос сунула и по-своему обругала. На баб прикрикнула, которые над Хмырем посмеяться хотели. Теперь бабы ее побаиваются. Но уважают. За то, что злобствовать не стала. И другим не дала.

Плохо у нее со словами. Я больше слов из ее языка запомнил, чем она из нашего. Но старается. Некоторых девок степнячек заставлять надо.

Подходим к пещере. Все как всегда - одним нравится, другим - нет, третьи боятся, что навес обвалится, четвертым темно внутри. Зимой никто не жалуется, что темно.

Еды много, вода чистая, жизнь приходит в норму. Охотники чинят оружие, штопают одежду. Бабы с детьми возятся, у костров хозяйничают. Все улыбаются. Ксапа к Головачу пристает. Просит копье сделать. Головач смеется, но делает. Нет, не настоящее копье, а как для подростка. Чтоб все как у настоящего, только полегче, покороче, и чтоб за полдня сделать. Зачем пацану хорошее копье? Все равно сломает. Бабе копье тем более не нужно.

Ксапа еще полдня древко полирует, оглаживает, топает к Мудренышу, протягивает.

- Я ломаю твой копье. Я несу новый.

Охотники, кто рядом, улыбки прячут, а Мудреныш теряется. Ясно, что Ксапа ничего в оружии не понимает. Опять впросак попала. Уважаемому охотнику на глазах у всех детское копье подарить - за это и схлопотать можно. Мало ей одного синяка на скуле... Но ведь не понимает, что делает. Как лучше хотела!

Мудреныш меня глазами ищет. Я только руки развел, да себя по шее треснул. Мудреныш улыбается, берет копье, осматривает, к руке примеривает, будто бросить собирается. Затем вкладывает копье Ксапе в руку и пальцы на древке загибает.

- Учись охотиться с копьем, - говорит. И волосы ей взъерошивает. Ксапа улыбается, будто хорошее дело сделала.

- Клык, - зовет меня Мудреныш, - проверь, как твоя баба с копьем работает.

Конечно, за нами увязались все, кто рядом был. Вывожу я Ксапу на луг, и тут она опять чудит. Скидывает одежку. Охотники от восторга взвыли. Я-то уже знаю, что на ней одежек - как на рыбе чешуи, но парни шутку оценили. А Ксапа привычно так перехватывает поудобнее копье, разбегается - и ка-ак зафитилит его через весь луг! Очень правильно копье бросает, не рукой, а всем телом, с поворотом корпуса. Не все охотники так бросать умеют. А так далеко, как она - я даже не знаю, кто. Вот так Ксапа... Мы думали, оружие в руках не держала.

Тут я вспоминаю, как она Мудреныша дважды через себя перебросила. Ох, непростая девка мне досталась.

Ворчун растягивает между двумя деревьями старую шкуру. Шагами отсчитывает половину длины ее броска, проводит линию. Ксапа бросает копье - и на пять шагов мимо! Охотники повеселели. Один за другим в шкуру копья метают. Была шкура - остались лохмотья. Долго разбираются, где чье копье шкуру пронзило. Потом опять Ксапа бросает, и снова мимо. И еще раз мимо. И еще раз. Зрители смеются и расходятся.

- Что-то твоя девка бросала. Но только не копье, - говорит мне Ворчун. - Может, камень? Спроси у нее.

- Спрошу, - отвечаю я и сажусь под дерево. Ксапа все бросает. То выше, то ниже, то справа, то слева. В дерево попадает, на этом ее мучения заканчиваются. Дерево-то твердое. И наконечник обломила, и древко расщепила. Садится рядом со мной, бросает копье на землю и плачет. Как всегда - тихонько. Только носом хлюпает, да плечи вздрагивают. Да слезы в два ручья. Беру я ее за плечи, разворачиваю к себе лицом и утешаю губами. Она даже для виду вырваться не пытается. Доверилась мне. Бормочет что-то, половина слов наших, половина - ее. Ничего не понять. Да и так ясно - на жизнь жалуется. Не такая у нас жизнь, как у чудиков, и ничего она в этой жизни не умеет.

- Все у тебя получится, - говорю. - И общество тебя уважает. Твою носилку все оценили.

- Помоги говорить с Головач. Я боюсь, ругать будет. Я ломать копье. РОЖОН ломать, древко ломать.

Оказывается, у чудиков наконечник копья рожоном зовут.

- Не будет он тебя ругать.

Беру за руку, веду к Головачу. Тот улыбку прячет.

- Ксапа новое копье просит. Боится, ты ругать будешь.