Андрей Лазарчук - Спираль Страница 7

И тогда Юра написал заявление об уходе.

— Две недели не буду заставлять отрабатывать, — сказал Митрофаныч, — но четыре дежурства по двенадцать ты мне отдай.

На последнем, четвёртом, Юру чуть не убили.

Было так: он обходил уже в последний раз, под утро, территорию овощебазы и примыкающую стоянку для фур — не официальную, а так, просто постоянным водителям разрешали ставить машины на свободное место за небольшие деньги. Фуры, как известно, простаивать не должны, но иногда случается: не успели разгрузить, не успели оформить документы, гидравлика потекла… Короче, пять-десять фур в том тупике бывали постоянно. Плохо, что свет туда так и не провели…

Юра потом так и не смог вспомнить, что привлекло его внимание: то ли звук, то ли запах, то ли движение — этакое перемещение по чёрному фону чуть менее чёрного пятна. Тем более что перемещение это произошло на самом краю поля зрения. Ну, известное дело: если тебе нужно увидеть что-то в полнейшей темноте, смотри мимо — периферия сетчатки гораздо более чувствительна, нежели центральные области. Стараясь не производить ненужных звуков, Юра отцепил от пояса свой боевой фонарь, положил палец на кнопку и медленно направил раструб фонаря примерно туда, где ему померещилось движение. Он чуть медлил, потому что знал: как только он даст свет, чувствительность сетчатки сразу и надолго упадёт, а этого ему подсознательно не хотелось. Тем более что движения больше не было, звуков не было… но запах усилился. Так пахнет человек, провалившийся в болото, потом выбравшийся из него и просохший под горячим солнцем. То есть человек из болота пахнет стократ сильнее, но примерно этим же…

И тут позади, довольно далеко, лязгнул металл о металл. И Юра включил фонарь — скорее рефлекторно, нежели осознанно. На малую яркость, широким конусом.

И успел увидеть собачий зад с торчащим хвостом, скрывающийся за колёсами.

Юра тут же развернулся и второй рукой перевёл фонарь в режим стробоскопа. Засвистел конденсатор…

Метрах в сорока от Юры стоял незнакомый мужик в широком плаще и целился в него из двустволки.

Юра вдавил кнопку на фонаре, и он выдал первую вспышку. С десяти метров солнечным днём такая вспышка ослепляла на несколько минут, да и потом человек довольно долго ни о чём другом не мог думать, как о боли в глазах. Сейчас, с сорока метров, но ночью — должно быть не менее эффективно… На всякий случай Юра дал вторую вспышку, более узкую — прямо в лицо, прямо в стволы.

Наверное, это его спасло, потому что два выстрела, один за другим, цели не достигли, но воздух рвануло и справа, и слева. Мужик переломил ружьё и стал перезаряжать — кажется, всё-таки на ощупь. Юра попятился…

И тут на него бросилась собака. Молча. Почти молча. С глухим рыком и царапаньем когтями по растрескавшемуся асфальту. Поэтому Юра успел повернуться и выставить фонарь.

Зубы с лязгом сомкнулись на горячей стали. Просто на автомате Юра ещё раз вдавил кнопку стробоскопа. Показалось, что собака вспыхнула вся изнутри…

Но хватки не ослабила.

Она была не очень большая, дворняга килограммов на тридцать-сорок, чудовищно нескладная, с короткой слежавшейся шерстью. От неё-то и воняло высохшим болотом. Она держала пастью чертовски горячий фонарь и, припадая на задние лапы, пыталась вырвать его из Юриных рук.

Обежав вокруг собаки, как вокруг неподвижного якоря, Юра оказался наконец за задним свесом прицепа-рефрижератора — то есть в относительной безопасности от стрелка. Теперь у него было несколько секунд на то, чтобы покончить с собакой. Этому когда-то учили. Встав на колено и подтянув её поближе (скрежет зубов по стали был чудовищен), Юра левым предплечьем два раза ударил сверху по натянувшейся шее. Первый удар был неудачен, пришёлся просто по голове, но после второго собака судорожно вытянулась и вдруг обмякла. Однако хватка челюстей, кажется, только усилилась, и пришлось встать ей на горло и орудовать длинным фонарём как рычагом, чтобы высвободить его.

Так. Теперь стрелок.

Юра замер. Обратился в слух. Сердце колотилось так, что можно было не услышать сводный оркестр, марширующий за забором… и, конечно, глаза ни черта не видели. Стараясь не производить не звука и даже не дышать, Юра нащупал рукой борт соседней фуры (толстый нейлон или что-то подобное) и полез под неё. Вытянулся, перекатился на спину. Стал слушать. Левая рука начинала болеть — рубанул со всей дури…

Тихо. То есть совсем тихо. Уже долго тихо.

Тогда он дотянулся до рации на поясе и нажал тревожную кнопку.

— Да, повезло тебе, — сказал лейтенант из райотдела, показывая Юре добытые из борта фуры «картечины» — нарубленные на мехножницах неровные кусочки арматуры. — Такие выковыривать из организма…

— Но ни гильз, ни следов? — уточнил Юра.

— Ничего. Гильзы он, положим, мог в карман сунуть, а вот почему собачка морду воротит и идти не хочет, не знаю. Да и та животина, что ты пришиб… ни разу таких не видел.

— Я тоже, — сказал Юра.

— У неё глаз нет, между прочим.

— Якорный бабай…

— Вот такие веники… Значит, рассмотреть ты его не успел?

— Когда бы? Только фигуру в общих чертах… ну что там: плащ ниже колен, расстёгнутый, на ногах сапоги, на голове шапочка трикотажная — по-моему, из этих, что раскатываются, как гондоны.

— Думаешь, маска?

— Может, и маска, но лицо было открыто, только видно его было едва на четверть, остальное ружьём да рукой заслонено. А когда строб сработал, так и вообще никаких деталей не стало, белый силуэт… Нет, не опишу. Даже если встречу, и то вряд ли узнаю.

— И кому ты дорогу мог перейти, не представляешь?

— Да я не думаю, что он конкретно за мной охотился. Просто понял, что его засекли, и пальнул, якорный бабай, по измене. А потом смылся.

— То есть у тебя никаких подозрений?

— Ни малейших.

— С Кавказа?

— Не тот почерк.

— Ну ладно, отдыхай пока, следакам нашим потом всё распишешь ещё раз.

— В леденящих душу подробностях. Распишу. Во сколько?

— А сейчас спросим…

Не сразу, но выяснилось, что Юре нужно будет появиться в РОВД в пять часов у следователя Колесниковой. С чем он и был отпущен.

По идее, до конца смены оставался ещё час, но Митрофаныч уже прислал сменщика — сегодня был понедельник, и база не работала. Сменщик передал, что Митрофаныч Юру ждёт для разговора. В этом Юра как-то и не сомневался.

Идти пешком от базы до «Базиса» было двадцать две минуты. Улицы ещё не были полны утренней публикой, спешащей по многочисленным делам, но и пустыми их бы тоже никто не назвал. Дворники деловито шаркали мётлами. Кучи палой листвы воздвигались — как предтечи зимним сугробам…

Вдруг Юру остановило. Если бы у него росла шерсть на хребте, она встала бы сейчас дыбом. Знакомый запах — вымоченной в болоте, а потом высушенной собачьей шерсти — тонко-тонко распространялся в утреннем воздухе. Юра медленно осмотрелся. Справа — бетонная стена с железными воротами, там бывший завод телерадиоарматуры, а сейчас — мебельный цех. Напротив же…

Напротив, наискось от ворот проходной, за плотной стеной сирени стоял явно нежилой дом, заваленный справа и слева строительным мусором. И вот от него и тянуло запашком.

Хуже того: Юра вдруг понял, что из дома, из его выбитых окон, из подвальных отдушин на него смотрят. Без глаз. С холодным равнодушием, как бы мимо. Но смотрят и видят. Видят, что ему не по себе. Что он как голый под этим рассеянным взглядом. Что он не знает, что делать…

Юра переступил с ноги на ногу — и заставил себя идти дальше, не сбивая шаг, не оглядываясь и вообще насвистывая про себя какую-то пошлую песенку.

Митрофаныч, человек бессемейный, иной раз и ночевал в офисе, была у него за кабинетом берлога, которую подчинённые именовали почему-то «вертепчиком». Там он спал, там, случалось, и пил в одиночку. Было в прошлом Митрофаныча какое-то «белое пятно», что-то неоткрываемое никому; конечно, может быть, старые друзья знали, что там за скелет прячется в шкафу, и наверняка знал Ваха, второй совладелец «Базиса», но это никогда не становилось предметом обсуждения для подчинённых.

Сегодня, похоже, Митрофаныч вертепчиком воспользовался в полной мере: и спал в нём, и пил (хотя, конечно, слово «пил» для Митрофаныча всегда следовало применять с большим запасом: пьяным его никто никогда не видел). В кабинете пахло большим вспотевшим зверем.

— Садись, салага. — Митрофаныч кивнул на обшарпанное и продавленное, зато из натуральной рыжей кожи кресло. Кроме того, оно имело какую-то историю, но Юра в своё время просто пропустил её мимо ушей. — Говоришь, имел рукопашную?

— Было дело.

— Мне оттуда позвонили, когда ты уже ушёл… Осмотрели твою собачку.

— И что? — Юре вдруг стало не по себе.

— Слепая собачка. Глазок нет. То есть совсем. «Мне мама в детстве выколола глазки, чтоб я компот в буфете не нашёл. Я не рисую, не читаю сказки, зато я нюхаю и слышу хорошо…». Слышал про таких?