Николай Буянов - Опрокинутый купол Страница 71

Малх улыбнулся. Только глаза остались прежними – темные озерца безумия…

– То, что ты задумал, – впечатляет. Войти в доверие к княгине и заставить ее открыть тоннель, соединяющий два мира. Пройти по нему туда, где хранится Шар, и взять его…

– Что ты несешь! – крикнул Олег.

– Но как сделать так, чтобы Переход открылся? Очень просто. Нужно устроить в доме пожар. Что предпримет всякая женщина в этом случае? Ринется спасать то, что ей особенно дорого. Своего сына, своего возлюбленного, своих подданных. ОНА ОТКРОЕТ ДВЕРЬ. И тогда…

Олег стремительно развернулся. Знаменитый сарматский меч с коротким посвистом вылетел из ножен и описал серебристую мерцающую дугу – такой удар невозможно было увидеть, не то что защититься от него…

Он снова был один в горнице, в своем тереме. Держа меч перед собой и шаря глазами по углам, князь спиной вперед отошел к дверям и, не глядя, ударил в них кулаком. Никто не отозвался. Будто вымерли все и он остался один в целом свете, он и его боль.

–Я не предатель, – крикнул Олег неизвестно кому. – Слышишь, ты? Я не предатель!!!

Глава 20

A3 ВОЗДАМ

Длинные-длинные улицы и короткие более или менее грязные переулки, заставленные узкими трех– и пятиэтажками с обновленными фасадами (на которые только и хватило денег), а за ними, за свежеотштукатуренными вывесками, за выбеленными парадными с лепными колоннами, игрушечными балконами и полукруглыми окнами – те же проходные дворы, любимые с детства и ненавидимые сейчас, череда мигающих светофоров и неоновые витрины, окрашивающие мокрые тротуары в причудливое пастельное разноцветье…

Обычно он останавливал машину там, где она стояла в тот день, наискосок от здания прокуратуры, у аллеи, усаженной старыми акациями и каким-то гнусным колючим кустарником с шарообразной поверхностью. Сейчас аллея выглядела неуютной и мокрой – затяжная весна еще спорила с зимой, и та весьма успешно огрызалась, насылая холодный дождь пополам со снегом на едва проклюнувшуюся траву. Лавочки тоже были сырыми, поэтому Борис не садился, а прохаживался взад-вперед с видом замшелого пенсионера. Потом, словно повинуясь некой внутренней команде, срывался с места, прыгал в машину и – опять носился по городу, вроде бы бессистемно… Да и на самом деле бессистемно, в глупой надежде среди миллионного населения отыскать женщину, которую видел трижды: на съемочной площадке, между трейлерами, в обличье древнерусской княгини, на ступеньках какого-то учреждения (то ли больницы, то ли нотариальной конторы), на экране кинозала, за минуту до убийства. Он не мог дать даже точного описания (челка и светлое пальто – отнюдь не приметы).

Потом следовал очередной визит в прокуратуру – он садился на стул в кабинете Славы Комиссарова (бывшем своем), распахивал плащ, безучастно просматривал протоколы допросов, свидетельские показания по делу, отчеты лаборатории… Верный сподвижник при необходимости давал краткие комментарии – разговор тек вяло, не покидало ощущение, что они бьются головой о стену… Или бегут бесконечный марафон по знакомому до омерзения стадиону, хотя и флаги давно спущены, и трибуны опустели, зрители благополучно разошлись по домам пить пиво и смотреть телевизор.

– Что с кассетой? – спросил Борис.

– Кассета обычная, «ТДК», двухчасовая. Запись качественная, произведена на хорошей аппаратуре. Судя по меткам времени в нижней строке, последняя. Ты уверен, что женщина на ней – та самая?

Борис пожал плечами.

– Сходство поразительное. Однако на старой записи – той, которая исчезла, – она была в кадре всего несколько секунд. К тому же в другой одежде, в гриме, возможно – в парике. Ответы с киностудий пришли?

Слава кивнул с грустным видом. Борис даже не стал спрашивать подробности, и так ясно.

– Ни одна студия женщину не опознала. Да это могла быть и не студия, а, к примеру, театральная труппа. Глеб нашел Ольгу Баталову как раз в театре (Машенька Куггель просветила)… Ты полагаешь, она до сих пор в городе? – Он недоверчиво покрутил головой. – После всего, что произошло, самое разумное – уехать на другой конец страны.

– Это если ты – преступник, – возразил Борис. – Я не верю, что эта женщина – убийца. Она (теперь нет сомнений) звонила мне из квартиры Бронцева в день убийства. Точнее, звонила Глебу, а наткнулась на меня.

– И убежала оттуда…

– Все равно. Ее поведение говорит об испуге, об импульсе, но никак не о холодном расчете. А оба убийства совершены очень расчетливо, я бы сказал… Словом, я почти уверен: убивал мужчина. Слава, подумав, согласился:

– Да, пистолет в первом случае, арбалет во втором – деяние явно мужское.

– Кстати, о мужском деянии: что там с Вайнцманом?

– Сердечный приступ. Оклемался достаточно быстро, я справлялся по телефону, с ним уже можно беседовать.

– Как он себя ведет?

– Бежать не пытается. Уходить домой тоже не изъявляет желания – впечатление такое, что он считает больницу самым безопасным местом.

– Безопасным?

Слава пожал плечами.

– Хочешь съездить туда?

«Безопасное место» располагалось в здании бывшей духовной семинарии – узкие гулкие коридоры, массивные двустворчатые двери палат, высокие потолки и окна, напоминавшие то ли окна старинного собора (разве что вместо цветных витражей на библейские сюжеты – вполне современные деревянные переплеты), то ли бойницы крепостного укрепления. Все здесь дышало покоем, безопасностью и (всплыло в памяти словечко) – патриархальностью: впечатления не портили даже автомобильные гудки за вычурной оградой.

– Только недолго, – предупредила пожилая врачиха. – А то знаю я вас: довели старичка мало не до инфаркта.

– Я здесь ни при чем, уверяю вас, – сказал уязвленный Борис.

– Конечно, он увидел мышь и схватил сердечный приступ от испуга. Вы кто, родственник?

– Из милиции.

Он накинул на плечи белую простыню с завязками и в сопровождении врача поднялся по каменным ступеням наверх, на второй этаж, где лежали «сердечники». В нос ударили запахи, заставляющие вспомнить нехитрую истину (от которой, однако, мороз прошел по коже), что все мы смертны, все созданья божьи и юдоль наша земная – страдания и старение…

Яков Арнольдович, впрочем, имел вид не страдающий, а скорее, испуганный и виноватый. Соседи по палате, повинуясь безмолвному жесту все той же врачихи, покорной вереницей выползли в коридор. Вайнцман, до того дремавший с газетой в руках, тут же очнулся и сделал неудачную попытку спрятаться с головой под одеяло. Вздохнул, сел, свесив вниз худые ноги, и стал похож на старого печального воробья. Розоватая бумазейная пижама на фоне темно-зеленой больничной стены вызывала мысль о покинутом детьми театре-балагане.

– Вы ко мне? – потухше спросил он.

Борис присел на стул, выложил на тумбочку нехитрое подношение, купленное в ближайшем ларьке: пару апельсинов и упаковку с импортным соком.

– Как вы себя чувствуете?

Художник снова потянулся к одеялу, хотя в палате было почти жарко.

– Марья Петровна говорит, обошлось. Я уж думал, все, последний звонок.

– Какой звонок?

– Оттуда. Инфаркт то есть. У Витюши вон, – он кивнул на опустевшую койку, – третий, у Савельича-второй…

– Марья Петровна – ваша лечащая?

– Нет, она только замещает. Лечащая у нас другая. Он замолчал, глядя в пол.

Почувствовав внезапную жалость, Борис спросил:

– Что же случилось, Яков Арнольдович? Кто вас так напугал?

– Я много раз силился восстановить в памяти тот день. По минутам, по секундам. Особенно здесь: у меня, видите ли, бессонница, страшное наказание. Ничего не помогает, а ночи длинные. Все события перепутались – мы были в шоке, я наговорил невесть что… Потом, в спокойной обстановке, стал раскладывать по полочкам.

– И что вы обнаружили?

– Странности, – мрачно ответил Вайнцман. – Массу странностей. А все потому, что я смотрел не на экран, как другие, а в основном в зал: мне хотелось видеть зрителей.

– Но вы сидели рядом со мной, а с моего места видны только спины…

– Вот именно! Человек может научиться владеть лицом, но спина, напряженные мышцы плеч, затылок… Вы понимаете? Это очень трудно проконтролировать.

– И что вы заметили, наблюдая за спинами?

– Ничего, – вздохнув, сообщил он. – Только одно: все действительно не отрывали взгляд от экрана.

– Значит, на самом деле вы не видели, как Ольга Баталова выходила из зала?

– Там, в дверях, был ее силуэт, я уверен. Я приглядывался к остальным: кроме нее, ни один человек не подходит…

– Что она делала?

Вайнцман прикрыл глаза, совершая короткое путешествие во времени.

– Сейчас… Вот она постояла, зачем-то нагнулась, выпрямилась… Что-то отставила, будто оттолкнула от себя.

– Может, открыла дверь?

– Дверь была открытой. Она сама открывается, если не запереть на задвижку.