Владыка битвы (СИ) - Алекс Хай Страница 73

больше прислушаюсь к словам бывшего наставника. — Таким, что и двух простейших рун не сможет увязать воедино. Боги будут глухи к тебе, а ритуальная чаша вылетит из рук и расколется, если ты посмеешь взять её в руки. Такова цена за то, что ты себя не уберёг и не распорядился своим могуществом мудро. Там, где следовало остановиться и подумать головой, призвать на помощь язык и голос, ты обратился к богам. Слишком часто стал пользоваться их расположением. Боги этого не терпят.

Но почему? За что? Что я сделал, чтобы снова оказываться в таком дерьме? Да, я знал, что Скегги нельзя будить, пока брат не проснётся сам. Выходит, мне не следовало обращаться к рунам, а убедить хускарлов голосом? Почему же меня наказывали лишь за то, что я применял навыки и знания начертателя?

Сейчас, именно сейчас, я больше всего нужен Скегги и хирду. На носу битва за Омрик, сражение с мерглумцами и жрецами мёртвого бога. Я должен быть там, сражаться мечом и посохом!

— Тебе повезло, — продолжил голос Ормара. — Отдав всю силу, колдуны умирают, ибо больше нечему поддерживать в их телах жизнь. Но в тебе текут остатки крови богов. Пусть и жидкая, но кровь Химмеля смогла удержать тебя на земле людей. Ты показал, что можешь быть хорошим колдуном, явил могущество и справился с тяжёлыми ритуалами, но отчего-то решил, что отныне сможешь помогать себе лишь колдовством. Это ловушка, и ты сам себя в неё загнал. Теперь учись жить заново без рун и силы, как обычный муж. И когда ты сможешь достигнуть желаемого без колдовства, сила к тебе вернётся. Помни, Хинрик Фолкварссон: когда бессильны руны, наступает время браться за ум и сталь.

Голос Ормара снова обрушил на меня жуткий хохот. Я закричал — вернее, вопил мой разум, едва державшийся за воспоминания и образы прошлого. Этот нечеловеческий смех давил, размазывал меня по бесконечной тьме, пока я не покорился и не забылся окончательно. Тьма взяла надо мной верх, поглотила, размыла сознание и растворила в себе. Начертателя Хинрика Фолкварссона больше не существовало.

И когда я осознал это — то была моя последняя мысль, последнее горькое чувство, — тьма разорвалась в клочья, и я сделал первый вдох.

* * *

— Ыагх!

Я распахнул вылезающие из орбит глаза и, хрипя, принялся жадно глотать холодный воздух. На грудь словно положили наковальню. Пальцы были чужими — скрючились, скребли сломанными ногтями землю. Тело, которым я некогда так хорошо владел, извивалось от боли. Мышцы одеревенели, ноги свела судорога, и кому-то пришлось подскочить ко мне, чтобы придавить к земле и не дать покалечиться.

— Хинрик! — Выдохнул кто-то мне в ухо. — Во имя Всеотца, ты жив!

Я бился ещё какое-то время, давая телу привыкнуть к тому, что мы снова живы. Понемногу моё дыхание начало выравниваться, сердце перестало так исступлённо колотиться, а глаза снова могли различать свет, тьму и цвета.

— Говорить можешь? — спросили меня откуда-то сверху. Я повернулся на голос и увидел Скегги.

Жив, здоров, бодр и в полном сознании. Та же залихватская ухмылка на лице, какую я всегда помнил и любил в брате. Та же медвежья хватка — выходит, это он держал меня и не давал удариться головой о землю. Только глаза у него стали другими. Не было в них больше тревоги или смятения. Лишь холодный блеск и невозмутимое спокойствие. До того невозмутимое, что меня пробрал холод.

— Скегги… — улыбнулся я. — Получилось…

Брат кивнул.

— Ты спас меня, но, видать, дорогой ценой. Мы уже думали, что ты оставил нас. Вива объяснила, на что ты пошёл ради хирда… — Брат аккуратно отпустил меня и виновато развёл руки в стороны. — Прости, что обрядили тебя в погребальные одежды. Ты не дышал. Сердце не билось. Мы собрались тебя хоронить.

— Как долго?

Я взглянул вниз и вздрогнул. Действительно, нарядили меня так, словно собирались класть в землю.

— День, ночь и день, — ответила брат. — Я проснулся на следующем рассвете после вашего собрания.

И они тащили моё бездыханное тело всё это время? Ну Скегги, ну и ну… Но если я провалялся в беспамятстве так долго, то наш хирд опоздал с атакой.

— Значит…

Скегги, угадав мои мысли, кивнул.

— Мы упустили момент, о котором говорила Гулла. Действовать решили так же, но теперь придётся молить богов, чтобы этот священный праздник мерглумцев тянулся подольше.

Оглядевшись, я понял, что не узнавал местности. Это не было лагерем. Стояла ночь. Костров не разжигали. Среди черных стволов деревьев я видел лишь тени крадущихся северян.

— Где мы?

— На пути в Омрик. Йирдман, Вива и ещё пять воинов ушли на хутор. Мне повезло проснуться, когда остальные ещё не покинули лагеря. Поэтому три десятка я оставил в лагере с Кьеллом — чтобы помогли взять Цепную башню на нашем берегу. А всех прочих веду брать мост через Улу.

— Но где мы сейчас? — повторил я.

— Переправились через ручей и остановились на ночлег. Так что, можно сказать, мы уже не в Свергло, а в Мерглуме, — сладострастно улыбнулся Скегги. — Наконец-то.

Я умолк, обдумывая рассказ брата. То, что Кьелл остался с подкреплением для взятия башни — хорошо. Йирдману я не то чтобы не доверял, но считал его чрезмерно заносчивым. Мог начать тянуть одеяло на себя, но при Кьелле вряд ли распетушится. Да и за Виву так всё же было спокойнее: если нам удастся перебраться через Улу, вокруг Омрика начнётся побоище, и я не хотел рисковать жизнью единственной колдуньи в хирде. От меня толку никакого, Гулла ждала нас в Омрике.

— Здесь задерживаться нельзя. Пройдём через лес — здесь есть быстрые тропы. Возьмём мост сегодня же ночью. Я хочу, чтобы к рассвету мы все оказались на другом берегу и ждали нужного момента.

Судя по всему, закат наступил совсем недавно. На небе уже виднелся тонкий серп растущей луны. Хоть это радовало — сила Вивы и Гуллы набирала рост.

— У меня не получится колдовать для тебя в битве, Скегги, — хрипло сказал я, стаскивая погребальную рубаху. — Вообще я должен был погибнуть, но боги на время просто лишили меня силы.

Брат задержал на мне взгляд, и отчего-то я ощутил беспокойство. Странное чувство. Вроде всё было как прежде — но Скегги стал иным. И от этого его внимательного, но холодного взгляда мне стало не по себе. Словно в этот момент он обдумывал, а стоил ли вовсе оставлять меня в хирде, раз я стал беспомощным.

— Надолго? — наконец спросил он.

— Этого не знаю.

— Скверно. Впрочем, главное ты