Сергей Зайцев - Рось квадратная, изначальная Страница 8

– Не будешь драться?

– Не буду, халваш-балваш…

И дед рассказал. Как пришёл русый слав, как взял в прокат бегунка, как хаял его снаряжение, и как после его ухода все бегунки уснули мёртвым сном. Для него же, старика, все славы – на одно лицо. Вот и обознался.

Не дослушав, поникший и совершено растерянный Благуша поплёлся прочь из загона. Для него уже всё было ясно. Выжига. Только он мог устроить ему такую подлянку. Похоже, раз оступившись, Выжига уже не мог остановиться. А Махина уже ушла, лишая его последнего шанса. Так что проиграл Благуша Отказную, ещё и не начав её.

Всё. Каюк…

Ноги сами понесли слава в трактир, в котором он гулял с торгашами-сотоварищами прошлым вечером, не подозревая, как посмеётся над ним судьба-злодейка. У дверей привычно толклись несколько человек, кто входил, кто выходил: тверёзые и навеселе, озабоченные и уже осчастливленные. Это было легче всего – в пьяном угаре забыть свою тоску и горе, а средств у него хватало, чтобы веселиться здесь, не просыхая, пару декад, ежели не целую монаду…

…И боль в груди,И бесконечно жаль,Что, сердцем не моряк,Я предал сушу…

Приглушённые закрытой дверью, берущие за душу слова знаменитой песни заставили Благушу остановиться перед входом, чтобы прочитать ещё одно объявление. Сегодня выступал романсер Коло Мийц, знаменитый бас, слава которого гремела по всем доменам, а гвоздь программы, романс «Как лист увядший падает на душу», занесённый с водных доменов Океании, в данный момент уже услаждал слух завсегдатаев.

Как раз в этот момент его и перехватил Обормот.

– Ну, слав, халваш-балваш, теперь у меня есть личный счёт к твоему другану! – грозно заявил стражник, опуская тяжёлую руку на плечо слава и выводя того из созерцательного настроения. – Теперь мы просто обязаны его уделать, сто тысяч раз халваш-балваш!

– Как? – Слав безнадёжно пожал плечами.

– Как? Ты забыл про коняг, слав, халваш-балваш?

– Не поможет. Мне что, всю конюшню скупить, оторви и выбрось? Да и не выдержу я такой скачки, не приучен.

– И не надо! Тебе просто нужно догнать Махину, а для этого и пары коняг хватит!

– Да уже прошло два часа, как она ушла! – вспылил торгаш, задетый дудацким предложением явно не подумавшего стражника.

– Верно, халваш-балваш, – спокойно согласился Обормот. – Но за эти два часа у неё было три остановки по двадцать минут каждая, уж что-что, а расписание я знаю, как никто другой. Понял теперь?

Благуша встрепенулся, чувствуя как сердце снова наполняется надеждой. А ведь верно! Как это он забыл?! Значит, отъехала Махина всего на час!

– Вижу, вижу, что понял, – самодовольно усмехнулся стражник и решительно рубанул воздух ладонью. – Всё, хватит болтать, двигаем в конюшню!

– Да ты меня снова спас, дружище!

От полноты чувств слав бросился кряжистому мангу на шею, как девица бросается на шею суженому. Манг не растерялся – нагло ухмыляясь в рожи зевак возле трактира, пялившихся на двух безо всякого стыда обнимающихся мужиков, он добродушно похлопал Благушу по спине свободной от алебарды рукой. Впрочем, зевак было немного и проводившие Махину, и просто любопытствующие миряне в этот час почти все уже покинули Станцию, разбрелись кто по неотложным делам, а кто в трактир, насладиться культурным времяпрепровождением, коли время и бабки позволяли.

Затем, больше не обращая ни на кого внимания, случайные приятели устремились к выходу со Станции, за которым конюшня и располагалась.

Глава седьмая,

где нет ничего, кроме бешеной скачки

В любви единственная победа – это бегство.

Лихо неслась дорога под копытами двух скакунов, ведущего и заводного, рассыпаясь дробным топотом, стелилась быстро и гладко да уносилась вперёд, вдоль рельсового пути, сквозь лёгкий утренний туман, мимо холмов и рощ, фруктовых садов и рукотворных долголёдных озёр, эти самые сады орошавших. Да и просто по голой степи стелилась, когда и сады, и рощи, и холмы кончались, открывая взгляду бескрайние просторы трав, волнующихся до горизонта, ещё не освоенных местными жителями оседло-мангами, но уже наверняка испробованных на зуб их конячими табунами. Велик центральный домен лесостепного мира, велик и просторен, впрочем, как и любой другой домен – сорок тысяч квадратных переходов, – это вам не шутка. Так что беги, беги, путь-дорога, торопись навстречу, родимая, потому как должен Благуша догнать Махину и, хоть кровь из носу, укатать сотню переходов её железными колёсами, или кранты его свадьбе!

Три часа с лишним уже минуло, как пустился вскачь от Станции, и притомиться успел до полного изнеможения, и пылью дорожной покрыться с головы до ног, и едким потом изойти – и своим, и лошадиным, пропитав новую, вот только что купленную на кону рубашку насквозь. А, да что говорить, какой из него ездок, ежели на конягу раз в сто дней садиться доводилось, и то больше по пьянке озорной, чем по необходимости, перед дружками покочевряжиться, а тут как-никак больше ста пятидесяти вех пришлось отмахать – геройский подвиг, не иначе! По крайней мере, для него лично…

Хоть бы только не зазря.

Скачи, скачи, Благуша, лови ветер в лицо, подставляй щёки насмешливым оплеухам избалованного дитяти воздуха! Слезились от ветра глаза, зудела кожа, а пересохшее горло молило о глотке водицы… Управляя одной рукой, осторожно, чтоб не выронить, Благуша достал из кармана туесок с кубиком суточного долгольда и, откинув плотную крышечку большим пальцем, минуты на три запасся терпеливым ожиданием. Долголёд на свету сразу зашипел, потёк светлыми талыми струйками, и вскоре туесок наполнился доверху. Благуша залпом выпил, с удовольствием крякнул, словно после стопаря, плотно закупорил тару и спрятал обратно. При экономном расходовании этого кубика с лихвой хватит на всё путешествие… А может, глоточек бодрячка хряпнуть? Благуша задумался, но решил, что не стоит. Сим дурманом следует пользоваться только в крайнем случае, а то не успеешь оглянуться, как привыкнешь, и покатится твоя жизненная дорожка вниз по наклонной…

Снова поползли-полезли мрачные мысли.

Нет, но за что же ему такая невезуха-то, а? Ведь никому в жизни ничего плохого не сделал, ну разве что по малости – а кто не без грешка в этой грешной жизни? Многое теперь виделось и вспоминалось по-другому, с иным смыслом. Ну Выжига, ну засранец, и бегунков ведь сподобил, мало ему браги с настойкой на сон-траве оказалось… А ведь лучшим друганом всегда его считал, с детства голопузого вместе росли, радости и печали делили, синяками от потасовок и занозами в задницах с соседских заборов друг перед другом хвастались, да вот разошлись пути-дорожки, когда девица пригожая промеж ними встала. Угораздило же обоих в одну, в Милку, влюбиться… Впрочем, что тут удивительного – вкусы у них всегда совпадали, а Милка девчонка и вправду славная, милая, хорошей хозяйкой ей быть, а тому, кто её в жёны возьмёт, – быть счастливчиком до конца дней своих…

На миг бешено несущуюся под копыта дорогу перед глазами затмило, и привиделась ему Милка словно наяву стоит возле крылечка дома своего родительского, лебединую шею изогнув, головку прелестную набок клоня, и глядит на него озорно и многообещающе… А тело ладное, стройное, манящее своей истинной зрелой женственностью, а грудь упруго налилась, словно яблочко спелое, в ладони так и просится, а бёдра крутые, великим скульптором отмеченные: глянешь, дух захватывает, и ещё кое-что, кроме духа, захватывает тоже, но то уже дело сугубо личное…

Благуша помотал головой, избавляясь от сладкого наваждения, сглотнул подступивший к горлу шершавый комок, хрипло крикнул, выталкивая из горла коварно подбирающееся прямо к сердцу отчаяние, – прочь, прочь! Нет, не бывать Милке женой Выжиги. Никак не бывать!

Острые каблуки кожаных сапог снова вонзились в тяжко вздымающиеся конячьи бока, да только скакун и так выкладывался полностью, аж морда в мыле, и скорости сверх отпущенной природой прибавить был уже не в силах. Пора было пересаживаться на заводного, а этому дать отдохнуть… Опять потеря времени на остановку, на ходу ведь не перемахнёшь, не обучен простой торгаш таким фокусам… ладно, чуть погодя…

Мимо по обочине пронёсся очередной веховой олдь – двухголовый каменный истукан высотой в человеческий рост, кажется, сто пятьдесят второй…

Точно!

Вот и Тополиный полустанок! Показался-таки наконец – значит, ежели расчёт верен, то до Махины уже недолго осталось, может, совсем рукой подать, выдержал бы только коняга гнедой, друган четвероногий, надежда и спасение…

А полустанок уже стремительно тёк навстречу из киселя утреннего тумана, бежал сбоку перроном, хозяйственными пристройками и…