Елена Ершова - Неживая вода Страница 8

— У Кривцевых старшая-то так похорошела, — масляным голосом отозвался с лавки дед Ермолка.

— Молчи! — Агафья снова замахнулась рушником.

Игнат разулыбался.

— Да какой же я добрый молодец? Дурачок я.

— Был дурачок, да весь вышел, — отрезала Агафья. — Хотя, коли еще с пьяницами о ерунде речи вести будешь, то и совсем поглупеешь.

— Гонишь, бабуль?

Игнат не был обидчив от природы, и боевая Агафья нравилась ему. Чем-то она напоминала ему бабушку Стешу.

— Гоню, — подтвердила Агафья, сердито отбросила прилипшую на лоб прядь. — Я вон пирог испекла. В сенях остывает. Поди, возьми.

— Зачем же вы так? Расстарались для меня…

— Да не для тебя, дурень, — махнула рукой Агафья. — Ты, поди спасительницу свою так и не отблагодарил?

— Это кого же? — удивился Игнат. — Так я только намедни тете Раде плетень починил.

— Плете-ень, — передразнила бабка. — Все ж дурень ты, как есть дурень. А докторица-то? Марьяна Одинец? Ей ты что сделал?

— Ничего, — убитым голосом признался Игнат.

Совесть вдруг поднялась в нем приливной волной. Щеки налились румянцем.

"А ведь и правда, — сконфуженно подумал он. — Только спасибо и сказал… Только что ей это мое спасибо?"

— Вот красней теперь, красней, ирод, — беззлобно журила Агафья. — Стыдно, да?

Игнат только вздохнул тяжко. Принялся вставать с лавки.

— Вот я за тебя побеспокоилась, — более примирительным тоном сказала бабка. — Пирог возьми.

— Что ж… пойду я тогда, баба Агафья, — вздохнул Игнат. — Тебе за заботу спасибо.

— Иди, иди. Да смотри, не вырони по пути. Все вы, мужики, как дети малые.

Уже находясь в дверях, Игнат услышал тоненькое блеянье деда Ермолы:

— И заботливая же ты у меня, Агафьюшка…

— Молчи, окаянный! — прикрикнула бабка.

Последующий за этим звонкий шлепок заверил Игната в том, что экзекуция деда на этом не закончилась.

6

Пирог был еще теплый, от него исходил чудесный аромат яблок и корицы.

"Совсем как в детстве", — подумал Игнат.

Бабка Стеша не часто баловала его пирогами, в основном, на большие праздники вроде Рождества или Пасхи. Но уж если бралась за дело — то со всей серьезностью. Потому и пироги ее славились по всей Солони. Видать, перед смертью науку передала…

Игнат почувствовал, как к горлу снова подступает комок, и мотнул головой.

"Негоже себя грустными воспоминаниями изводить".

Он немного потоптался перед избой Марьяны Одинец. Фонарик, раскачивающийся над ее дверью, освещал двор мягким золотистым светом, и в наступивших сумерках казалось, что это зацепился за крюк отколовшийся кусочек луны.

Звонок почему-то не работал. Игнат несколько раз нажал черный западающий кругляш кнопки, но вместо резких переливов слышались только сухие щелчки.

"Да и кто обрадовался бы гостям в такое время?" — подумал он.

Вздохнул и постучался в крепкую, обитую дубовыми рейками дверь. Раз. Другой.

"Если после третьего раза не откроет, не буду надоедать", — загадал Игнат.

Но в сенях послышались шаги.

— Кто там?

Голос, приглушенно раздавшийся из-за двери, был немного настороженным, усталым, но не злым.

— Это Игнат Лесень, бабы Стеши внук! — отозвался парень, как привык представляться всегда. И вспомнил — Одинец была чужачкой, а потому могла не знать его умершую бабку.

Тем не менее, замок повернулся на два оборота, дверь раскрылась, выпустив из недр избы желтую полоску света.

— Ах, привет!

Марьяна была одета в махровый, почти до пят, теплый халат. Тяжелая коса перекинута через плечо, на губах улыбка.

— Никак снова температура поднялась? — спросила она заботливо.

И голос ее был теплым, как парное молоко.

Игнат смущенно заулыбался, выставил неумело пирог, будто предлагал подаяние древним языческим богам.

— Вот… за заботу поблагодарить хочу…

Он глядел исподлобья, немного настороженно, ожидая, что строгая лекарница отчитает его то ли за позднее появление, то ли за неуместный подарок. Но Марьяна только рассмеялась легко и радостно, как прозвенело серебряное монисто.

— Ну что ж, входи, Игнат, бабки Стеши внук, — в ее голосе была лукавинка.

И те же лукавые огоньки зажглись в серых, умных глазах. Это напомнило Игнату ту, другую, оставшуюся далеко в прошлом, провалившуюся в туман небытия, в черную могильную землю…

Игнат мотнул головой, чувствуя, как по его плечам рассыпаются бисеринками мурашки.

— Да я что же… время-то позднее, — смущенно проговорил он.

— Входи, говорю, раз пришел! — Марьяна засмеялась снова, показав ровные белые зубы. — Что ж, мне с тобою тут до полуночи мерзнуть? Не лето на дворе!

— Не лето, — согласился Игнат.

Он неуклюже обогнул девушку, и долго топтался в сенях, стряхивая с залатанных пим налипший снег. Марьяна наблюдала за ним все с той же лукавой улыбкой. Наконец, подступила решительно, взялась за расписанный под хохлому поднос.

— Давай-ка сюда пирог, быстрее будет!

Игнат послушно передал подношение в руки девушки, и почувствовал прикосновение ее теплых рук к своим, задубевшим и грубым от мороза.

— Согрею-ка я нам обоим чаю, — сказала Марьяна, и удалилась в недра избы, пока гость с сопением стягивал пимы.

Игнат думал, что в доме врача ему тотчас ударят в нос запахи лекарств, как пахло в приютском медицинском блоке, или сушеных трав, как пахло в избе у бабки. Но его ожидания не оправдались. В доме пахло теплом, душистым чаем и свежей сдобой. Наконец, избавившись от обуви и верхней одежды, Игнат прошел дальше, в гостиную, где на круглом столике была аккуратно расстелена кружевная салфетка. Там же стояли две чашки, плетеная корзинка с конфетами и уже знакомый Игнату поднос с яблочным пирогом.

Он скромно присел на краешек дивана, оглядывая аккуратную комнатку с минимумом мебели, но оттого еще более светлую и чистую. В углу тихонько тикали ходики, резной маятник, изображающий солнечный диск, мерно покачивался из стороны в сторону. На краю дивана лежала толстая книга, на обложке которой Игнат прочел название "Клиническая фармакология". Рядом с нею лежали пяльцы, меж которыми была натянута канва с еще незаконченной работой. Не решаясь взять ее в руки, Игнат вытянул шею, разглядывая вышивку. И сердце в одночасье рухнуло вниз.

Голубыми нитками по белому была вышита сидящая на одиноком побеге птица с человеческой головой. Перья и волосы будто растрепал налетевший порыв ветра. Глаза волшебной птицы были серьезны и черны.

"Вьет она гнездо за семью морями, на острове Буяне, на хрустальной горе, и по левое крыло бьет мертвой воды ключ, а по правое — воды живой…"

— Нравится?

Игнат вздрогнул, поднял встревоженные глаза на вошедшую Марьяну. Она успела переодеться в флисовый домашний костюм с аппликацией смешного плюшевого медведя на сорочке.

— Кто это? — спросил Игнат, снова переводя на вышивку завороженный взгляд.

— Репродукция с картины, — девушка поставила принесенный чайник на деревянную подставку. — Вышиваю вот на досуге… Нравится?

— Нравится, — честно ответил Игнат. — Искусница же вы, Марьяна.

Та усмехнулась.

— Да уж можешь мне не "выкать", не намного тебя старше-то. Двадцать мне.

— И уже лекарница? — не поверил Игнат.

Он придвинулся теперь на самый краешек дивана, словно боялся, что вышитая птица оживет и утянет его с собой в неизведанное и темное небытие.

— Фельдшер я. Сюда по распределению направлена.

Марьяна разлила по кружкам золотистую заварку, выложила на блюдца по куску пирога.

— Сама-то я не здешняя, — пояснила она. — Из Новой Плиски. Слыхал?

— Не, — Игнат качнул головой. Подхватил заваливающийся с блюдца бисквитный кусочек. Край ложечки с хрустом проломил упругий глазированный бок.

— Да я и сам приехал недавно, — сказал он. — Бабушка Стеша меня на учебу в интернат направила. Говорит, хоть какое образование получу, да профессию. А здесь — какое образование? Была раньше школа, так теперь нету.

— Почему? — спросила Марьяна.

Игнат поежился. Он должен был ожидать этого вопроса, но все же не предугадал его. И теперь корил себя за свой длинный язык.

— Так уж случилось, — туманно сказал он, не придумав ничего путного, и поспешил переменить тему. — И надолго ты к нам врачом-то?

— Вот уж не думаю, — усмехнулась девушка.

Она отхлебнула чая, смахнула упавшие на лоб темные волосы. Игнат вдруг поймал себя на мысли, что в открытую любуется ее красотой — не той идеальной красотой, что он не единожды видел в журналах, которые его друзья прятали под матрасами. Красота Марьяны была другой — спокойной, чистой, естественной. Нарядить ее в сарафан — и будет вылитая лесная богиня-берегиня.