Сергей Зайцев - Куэнкэй Страница 8

С того дня, как Куэнкэй вылупился из яйца, его неуемное любопытство, сильно выделявшее его среди прочего молодн яка, предпочитавшего больше думать о еде, чем учиться думать вообще, доставляло наставнику немало хлопот. Изредка наставник даже шлепал его окостеневшими лапами по спинному гребню, напоминая юнцу о его месте в племени. Какой спрос с неразумного? Никакого. Но в этот раз, заглянув за грань жизни и смерти, неосторожный юнец познал иссушающий разум ужас, едва не увлекший его в темную пучину за агонизирующим наставником.

Вот и сейчас он испытал нечто подобное. Состояние кулака и так ужимало мефа – полноту ощущения мира, до пугающей пустоты, а лишившись прямого зрения, Куэнкэй-Ну почувствовал себя почти мертвым. Охотник поспешно прекратил пытку, убрал лапы от глаз, и мир словно заиграл новыми красками.

Этот чужак – жалкое создание, пришел к выводу Куэнкэй-Ну.

Нет, с такими глазами чужак не способен его обнаружить. Куэнкэй-Ну – часть семенного дерева, его узловая ветка. Его, молодого охотника, сейчас не существует. И чужак не способен увидеть.

И все же Куэнкэй-Ну не оставляло неприятное ощущение, что незаметным для чужака он не остался. Ощущение лишало его храбрости, подтачивало его выдержку, и толкало на опрометчивую атаку на чужака. Куэнкэй-Ну не понимал, как чужак может его чувствовать. Каким-то непонятным куарай способом. Или…

Или видение его пары глаз лучше, чем у всех глаз куарай?!

А ведь это вполне возможно. Мысль была ошеломляюще новой, захватывающей. То, что Куэнкэй-Ну почти не чувствует чужака, легко можно объяснить – он, как и куарай, умеет сворачивать сознание в кулак. Значит, он гораздо опаснее остальных… недаром на нем панцирь из непонятной скорлупы…

Собравшиеся недалеко от входа в гнездо чужаки позвали стража-йнвук звуковым сигналом, тот нехотя подошел, его внимание к лесу ослабело, для наблюдения ему приходилось поворачивать голову. Ужасно неудобно…

Куэнкэй-Ну напряженно размышлял.

Эти существа совершенно незнакомы племени куарай. Да, на вид они медлительны, неуклюжи, их поведение большей частью еще непонятно… но они поймали пожирателя веток, огромного могучего зверя. Эта пища могла достаться племени куарай, или мантулис, а досталась чужакам. Такая поимка уже сама по себе немало говорила о способностях чужаков… И все же их легко можно убить. Куэнкэй-Ну прекрасно помнил, как оглушил сознание одного из чужаков в прошлый раз, еще бы он этого не помнил, наказание за поступок по прежнему висело на нем давящим бременем, не позволяя угаснуть бешенству, загнанному в глубокие норы сознания. Как быть с этим обстоятельством? То ли в тот раз ему попался слабый гацу, то ли он был не готов к ментальной атаке, то ли… А может ему попался безголосый, увечный, лишенный естественной защиты, почему бы в племени чужаков не водиться таким, если они имеются у куарай?

Или…

Вот оно что. Гацу охотятся вместе со своими неживыми, большой стаей, так? Значит, в одиночку на охоту они не способны. Следовательно, в одиночку они менее защищены и менее опасны. Поэтому тот чужак и поддался его воле. Интересно, как эти гацу сумели подчинить своей воле этих странных созданий? Куарай так не умели. Они подчиняли зверей лишь для того, чтобы использовать их для выведения потомства. Но заставить себе служить иное существо? Заставить охотиться за себя? Впрочем, куарай и не пробовали. А стоило.

Очень много новых мыслей. Очень много. Грызут череп изнутри, словно молодые куарай, пробивающие себе дорогу к свету сквозь пищу. Череп скоро лопнет.

Сейчас чужаки сидели в тесном кругу, словно спящие самки куарай во время сезона Сна в родовой пещере, и обменивались звуковыми сигналами. Видимо, это что-то сродни языку жестов у самих куарай, решил Куэнкэй-Ну. А двое из гацу передавали друг другу какой-то предмет. Каждый раз, когда предмет подносился ко рту чужаков, их сознание все сильнее менялось, мутнело, утрачивая двойственность, словно оглушенное. Очень похоже на то, как меняется сознание охотника, жующего чхой … Чхой – травка, помогающая самкам куарай вырабатывать фиссу. Но охотники тоже находят ей применение. У жующего чхой притупляется чутье, но быстро восстанавливаются силы и увеличивается подвижность. Это важно в сражении. Но чужаки не сражались. Тогда зачем они это делали? Неужели готовились к сраж ению? С кем? Они что-то почувствовали?

– …Не перестарайся, Нук, эта водка настояна на травах, хорошо бьет по мозгам. Рецепт моей бабули, да будет земля ей пухом…

– Угу, кэп, горло и впрямь хорошо дерет…

– Не следовало бы вам сейчас пить…

– Да успокойся ты, Гэн, нет же никого, все сканеры молчат, а стражи на стреме… и братишка твой вроде молчит, ребята ставят портал и в ус не дуют, нет никаких проблем, кроме выдуманных… хватит уже тревогу нагнетать на пустом месте… наши стражи кого угодно в решето превратят, их пулеметами целую армию можно остановить, а вы все руки заламываете, как бы чего не вышло…

– Потише, Нук. Так, ему больше не давать, вон как развезло.

– Да я в порядке, Мэл, чего ты цепляешься, как маленький. Я сам о себе могу позаботиться …

Куэнкэй-Ну немного расслабился, поменял позу среди ветвей. Он мало что понял, но старательно собирал, копил сведения. Пока же он понял главное – нет, чужаки не готовились к схватке. И они совсем перестали следить за лесом. Непростительная беспечность. Все-таки граница охотничьих территорий племен недалеко, как куарай, так и мантулис. А месть за потерянного охотника еще не свершена, мантулис уже должны спохватиться и отправиться на поиски умолкшего полноценного первогодка, умолкшего вместе с самкой – а потеря самки даже важнее потери первогодка. Но откуда гацу об этом знать? Они могут стать легкой добычей для мантулис раньше, чем прибудут охотники куарай. Это плохо.

Новизна впечатлений и непривычных мыслей взбудоражила охотника сверх меры. Не найдя в себе силы оставаться на месте, Куэнкэй-Ну ловко соскользнул с дерева на мягкую травяную почву. Затем низкими бесшумными прыжками удалился поглубже в лес. И только после этого помчался во всю силу, не опасаясь, что гацу заметит его. Густые заросли куарай-кустов надежно скрывали малый рост первогодка.

Куэнкэй-Ну отправился к полустае чужаков, отделившейся от гнезда. Не мешало узнать, чем они заняты сейчас. Он не покидал пост, он лишь менял место наблюдения…

Глава 6

Бег давался легко, длинные стелящиеся над землей прыжки следовали один за другим без малейшей паузы, лапы Куэнкэй-Ну едва касались почвы, острые когти срезали травяные побеги в момент касания. Дальше, дальше…

Нетерпение, любопытство, беспокойство, сомнения…

Бег выжимал все лишнее, оставляя эмоции за гранью скупого грациозного движения…

Весенний лес вокруг дышал деятельной активностью, заполняя охотника ощущением своей причастности к мефа – только сейчас, отбежав на достаточное расстояние, он позволил себе наконец развернуть сознание и насладиться полнотой жизни, полнотой ощущений. Кроны семенных деревьев были полны суетливых, гомонящих стай древоптиц, вьющихся вокруг ветвей, увешанных родильными мешками: малые создания снабжали дерево необходимой для жизнедеятельности фиссу, как самки куарай – пищу после оплодотворения, для развития потомства, а семенное дерево вынашивало в своих почках детенышей древоптиц. Древний, надежный, замкнутый цикл. Но жизнь гнездилась не только в кронах – из нор, проточенных в толстой коре водяных деревьев, шевеля клешнями, настороженно выглядывали червотоки, провожая охотника свисающими с усиков темными блестящими бусинками глаз. Червотоки – злобные, жесткие, несъедобные для куарай создания, всегда с яростным безрассудством отстаивающие свои водяные владения внутри древесного ствола. В той части леса, где Куэнкэй-Ну сражался с пожирателем ветвей и охотником мантулис, червотоки еще не пробудились, а здесь уже повылазили из своих нор, поэтому следовало перемещаться осмотрительно, не приближаться к водяным деревьям, укусы тварей весьма болезненны.

Неожиданно Куэнкэй-Ну заметил многолапа. Бег прервался прыжком, когти всех лап вонзились в оказавшийся на пути древесный ствол, охотник замер, превратившись в камень, слившись телом с древесной корой.

Многолап – воплощение ужаса для охотников.

Огромное мохнатое тело зверя, исходившее характерным мертвящим зловонием, свисало с толстой серовато-сизой паутины, натянутой среди группы деревьев, совершенно неподвижно, часть его когтистых лап касалась земли. По всему выходило, что многолап заснул внезапно для самого себя, и свалился вниз, наполовину порвав собственные сети и обломав часть ветвей в падении. Наверное, еще не сумел полностью пробудиться после сезона Сна. Крупная злобная тварь, предельно защищенная от жоэстэ, многолап охотился без разбору на все, что шевелилось в округе, умело загоняя крупную дичь в расставленные заранее гигантские сети. Одолеть такое существо могли лишь несколько старших охотников, напав одновременно, но в пищу ядовитая плоть многолапа непригодна, поэтому охота на него лишена смысла и подвержена крайней, неоправданной опасности. С таким врагом лучше не связываться.