Алексей Филиппенков - Воронка Страница 8

— Я Вас понимаю, до свидания.

— Может быть, я все же могу Вам как-то помочь? — спросил Вернер.

— Нет, не можете, — тихо сказала женщина, — прощайте.

— Ваш муж вернется, вот увидите.

В ответ девушка ему только улыбнулась, уходя, и Вернер разглядел, как она при выходе из парка выкинула конверт в урну. Он дождался, пока она окончательно не скрылась из виду и, добежав до урны, засунул в неё руку, вытащив смятый конверт. Раз она его выкинула, то значит, это что-то не срочное. Однако любопытство Вернера пересилило его, и он ради интереса готов был прочитать чужое письмо. Раскрыв конверт, он вытащил очень странный листок бумаги: он был весь грязный и в каких-то бурых кляксах. Вернер развернул и прочитал следующее:

«Я пишу это, хотя знаю, что никто это никуда не доставит. Меня наполняет только надежда, что в подвал кто-то зайдет, и нас вытащат отсюда или, по крайней мере, заберут почту.

Ты должна принять это как должное, любимая. Когда-то на перроне я обещал тебе вернуться, но, видимо, я не смогу сдержать свое обещание. Я очень хочу, чтобы ты меня поняла и простила. Этот подвал — последнее мое пристанище. Посреди комнаты на стуле горит свеча, а в помещении запах гноя, горелого мяса и кисловатый запах крови. За нами никто не ухаживает, армия в полном расстройстве. Здесь темно, и только маленький свет в центре, освещающий малую часть этого склепа. Здесь лежит много людей, кто-то бредит, а у кого-то тошнотворная икота, кто-то гниет заживо, а смотреть на это — еще большее преступление. Я не могу спокойно думать об этом, я один из немногих, кто здесь еще соображает что-то, и последние свои дни, а может, и часы, я хотел бы провести с тобой, любовь моя. Я знаю, что ты, возможно, не захочешь принять меня таким, какой я стал, но я хочу, чтобы ты знала правду. Я ранен, мои ноги раздроблены. Я очень хочу пить, мой язык раскален как железо, а ступни уже начинают гнить, я хожу под себя. Это конец. Я больше никогда не буду таким же, как прежде. Тебе всегда придется нянчиться со мной, как с ребенком, я не могу больше ходить. Мне становится легче, когда я думаю о тебе, о твоих прекрасных волосах, в которые мне хочется окунуться и утонуть в них, но этому, наверное, уже не суждено случиться Я так хотел бы увидеть, как растет наша дочь, и мне было бы приятно отвести ее в школу. Я всегда буду тебя помнить, родная моя, поцелуй за меня нашу малышку. Прости меня за все. С вечной любовью и преданностью, твой любящий муж, Йозеф».

Вернер сразу почувствовал резкий жар, и ему стали чудиться различные фигуры в парке. От прочитанных строк ему стало неимоверно страшно. Он быстрыми шагами пошел домой, надеясь не встретить эту женщину, потому что после прочтения письма ему стало боязно увидеть ее снова. Страх охватил Вернера настолько, что всю дорогу его словно кто-то преследовал, и из-за каждого угла виднелись силуэты. Казалось, вот прямо сейчас огромная тень покажет свои очертания на стене дома и схватит его, утащит куда-то в глубины его страхов, где полусгнившие раненые просят его о помощи, а он не может никак им помочь. Он с опаской оглядывался назад, боясь, что эта женщина была призрачным видением, и в этот момент она следит за ним. Он видел раненых с фронта, которые гуляли по городу, но он никогда не чувствовал запаха гноя и крови, он никогда не видел человека в таком состоянии, и мог ли вообще человек написать такое? Может ли человек вынести такие страдания и сохранить здравый рассудок, чтобы написать подобное письмо? Если армия такая, какой её описывает автор письма, то он совсем туда не хотел, но было уже поздно. Вернер буквально вбежал домой и быстро прошел к себе в комнату. В окне висела ночная луна, которую они с женщиной видели в парке. Заснуть у него никак не получалось, но только тогда, когда он полностью обнадежил себя утешением, что он-то будет служить в тылу, его сознание постепенно стало мутнеть, и он погрузился в глубокий сон.

Вечером, во второй декаде мая 1916 года, Вернер Гольц вышел из дома с узелком в руках, в котором было только самое необходимое. Темными улицами он шел в сторону вокзала, где и был общий сбор всех добровольцев. Идя по пустынным аллеям, проходя по обезлюдевшим переулкам, слыша только треск сверчков, он задумывался о собственных ошибках, о планах, которые не успел реализовать. Думал об Агнет, о том моменте, когда она ему улыбнулась. Теперь эта улыбка станет для него миром в разгар войны. То страшное письмо он сохранил и взял с собой как некий талисман. Весь прошлый день он думал о знаках свыше, и женщина в парке казалась ему неким посланием от Господа, который предупреждал его об опасностях.

Ближе к вокзалу народ стал подтягиваться, и безлюдность сменилась многолюдным потоком молодых людей в сопровождении своих родителей. Матери прощались с сыновьями, не зная, что те уже не вернутся домой. Судьбы тысяч людей… каждое прощание с родными — трагедия, и обратной дороги уже нет. Вернер был одинок в толпе, его родители были дома, спали, а он тихо ушел, поцеловав их на прощание во сне. Ему одновременно было и страшно и спокойно, это состояние трудно передать: в душе царят спокойствие и пустота, но одновременно есть и легкая тревога внизу живота, дающая о себе знать небольшими нервными спазмами. Состояние полного равнодушия ко всему вокруг, хочется просто лечь и ничего не делать, тело отказывается от быстрых движений.

Не хочется радоваться, смеяться, хотя некоторые от неосознанности, что они отправляются не на отдых, все же вели себя довольно резво и весело, грозясь выиграть войну за два дня и вернуться с полной победой, но в основном так вели себя компании, ехавшие вместе, или чуть подвыпившие. Поезд уже плевался клубами дыма, разогревая топку, готовясь отправиться в путь, родители стояли на перроне и, размахивая руками, провожали своих отпрысков. Вернер смотрел на это все с пониманием, но ему не хотелось, чтобы мать и отец провожали его. Он стоял в проходе между вагонами, высунувшись из тамбура, и волосы его развевались, а глаза слезились от ветра, врезавшегося в них на скорости. И вот наконец город скрылся за горизонтом. Им предстояла долгая дорога до учебного лагеря, где унтер-офицеры будут ломать их, чтобы они не сломались в окопах. В этом вагоне прекращалось детство, прекращалась юность и начиналась взрослая жизнь, где необходимо было принимать решения и не бояться, а Вернер боялся их принимать. Вместо шестнадцатинедельного курса молодого бойца их будут готовить всего месяц, после чего они станут полноправными защитниками своей родной Германии.

Его уход не был для него самого мужским поступком, он не думал о родине и о ее защите. Это был вызов, вызов всем им, этому злому обществу, этому бешеному социуму, желание доказать свое превосходство и смелость. Уходя в армию, Вернер знал, что с таким телосложением и в столь юном возрасте его не пошлют на передовую, а посадят в штаб клеить конверты или принимать почтовых голубей с передовой, а возможно, он станет курьером в тылу, и у него будет возможность почувствовать себя героем в форме. Он будет расхаживать по улицам городов, чувствовать на себе взгляды — ведь он считал, что если ты в форме, то ты схож с рыцарем в доспехах и все окружающие смотрят на тебя с восхищением. Но уже через два месяца Вернер Гольц окажется в центре самой кровавой бойни за всю историю войны — в битве на Сомме. А Агнет в эти огненные дни, наверно сидела на лекциях, изучая философию или историю древних кельтов, и получала записки от любвеобильного Хайнца.

«Здравствуйте, мама и папа. Спешу сообщить, что у меня все хорошо. Часть попалась неплохая. Каждое утро мы встаем очень рано, и сразу тренировки, построения, обучение обращению с оружием. Хотя все, чему я научился, — это быстро ползать под кроватями через всю нашу казарму и хорошо заправлять постель. Вы зря волновались за меня. Я теперь служу в пятой роте, и вчера нам сообщили, что нас не отправят в окопы, а будем где-то в тылу. Все ребята вздохнули с облегчением. Друзей у меня здесь почти нет, потому что со мной мало общаются. Вы берегите себя и не волнуйтесь за меня. Ребятам в университете передавайте привет и мои наилучшие пожелания. Скажите им, что я служу нашей родине. Не грустите без меня. Скоро я уже буду дома».

Глава 2

Сомма

27 сентября 1914 года немецкая армия начала окапываться на полях перед Соммой. Через полтора года отдельные траншеи превратились в эшелонированную оборону, захватить которую, казалось, было невозможно ни для одной армии. Все участки обороны были обнесены колючей проволокой. Укрепленные пункты в деревнях были оборудованы пулеметными позициями и оплетены несколькими линиями колючей проволоки, каждая из деревень напоминала маленькую неприступную крепость. К 1916 году Германия потеряла уже около миллиона человек, но это никак не сказывалось на ее боевом духе — наоборот, он только сильнее крепнул. Наибольшие потери были именно среди молодежи, по возрасту равной Вернеру. Свыше миллиона человек не вернется обратно домой, к своим семьям. Битва при Сомме отнимет у Германии еще полмиллиона молодых парней.