Вилка Еретика - Роман Шмыков Страница 8

«..по прибытии отряда 5481 на место зачистки была обнаружена свежая кладка с огромным количеством самцов Анухе. Командующий взял на себя обязанности по устранению и личному руководству операцией, в ходе которой доблестно погиб, уничтожив последнюю кладку яиц насекомых…»

В Городе через семь Отсчётов его объявили героем и посмертно наградили Пурпурным орденом. Семья «погибшего», и без того не обделённая материальными средствами, получила дотации и дополнительные субсидии. Так же отец командующего обрёл дополнительный вес к своему голосу на выборах. Мы тогда всем отрядом ещё долго мусолили правильность своего поступка. Да, территория освобождена и полностью перешла во владение Города, но внутренний его строй не изменился. Всё ровно наоборот, держатели силы стали только могущественнее.

Я думал о личной добродетели, которой хотел изменить общество, однако реальность оказалась уж слишком долгой перспективой. Судя по темпам войны, всё должно было закончиться лет так через пять после тех событий. Но в моменте меня сгибало от чувства вины. Вот бы тогда у самого себя забрать пистолет, чтоб выстрел так и не прозвучал. Сложно думать об общей победе, когда твои личные достижения основаны на жестокости и убийстве своих сограждан. Троебожие не похвалит, а Совет уже наградил другого. Так я и остался рядовым, уйдя в увольнение, когда гусеницы были загнаны так далеко от Городов и так глубоко в недра Плутона, что их полное уничтожение перестало иметь смысл.

Сидя на лестнице у входа в бордель я вспоминал, как на меня смотрели жители Города, когда после окончания основных военных действий началась ассимиляция Анухе в обществе людей. Никто не видел в них опасности, поэтому каждый воин Пурпурной армии, что действующий, что бывший, превратился в единичного тирана и истязателя. Начались волнения, и Совет единственный раз поступил по совести. Он взял на себя большую часть ответственности за отстрел насекомых, оперируя тем, что когда-то самцов Анухе было куда больше, и они намного опаснее податливых самочек.

И то верно, теперь в Городе всего пара гусениц мужского пола, содержащиеся в лаборатории лишь с целью оплодотворения женщин насекомых, пригодившихся чуть ли не в каждой сфере существования города. Как выяснилось, они любую жидкость могут переварить в энергоёмкие ячейки. Те же яйца, только без зародыша. Общество в итоге осталось довольно. Убийства насекомых практически прекратились. В пределах стокилометрового радиуса вокруг Городов уж точно. Лишь отдалённые базы ещё функционируют, но больше как дань былым временам и во имя военного искусства.

Однако внутренние предрассудки у людей долго не могли рассосаться. Около десяти лет прошло, как я больше не в рядах Пурпурной армии, только всё равно собираю злобные взгляды. Знали бы они, как я полюбил Анухе, так прекратили бы вести себя подобным образом. Надеюсь, следующее поколение мужчин будет избавлено от этого. Слишком уж тяжело чувствовать себя чужим среди тех, чьи жизни защищал в риске своей жизнью. Они попросту не понимали, что я делал и зачем. Времена сменились, и до обидного малое количество это по-настоящему осознали. Вот и трагедия — когда люди не хотят принимать друг друга, живущие в слишком разных мирах даже в пределах одного и того же Города.

Я беспомощно тонул в своих воспоминаниях, которые не вытравишь никаким количеством Экса. Тут ко мне на ступеньке присоединился Хоп. Сел рядом, крякнув по приземлении, и достал сигарету. Табак Плутона был горче красной синтетики, но действовал мягче. Я попросил папироску, Хоп не стал противиться. Нервная затяжка вырвала из комка мыслей, задавившего большую часть положительных эмоций, я даже встрепенулся. Сколько ни сопротивляйся, а порой и правда блуждаешь по своей памяти словно по тонким улицам ярусов. Одного за другим, и чем глубже, тем более отвратительные образы всплывают со дна. Подавленные эмоции, так и не нашедшие выхода. Законсервировались лишь на время, чтоб однажды рвануть так сильно, что из запоя не выползешь никогда. Тут и Экс не спасёт, остаётся только выстрел в висок или Троебожие. Не знаю, что из этого хуже.

— Как ты? — Хоп спрашивал с опаской, хоть и чувствовал себя более уверенно. Оружия у меня теперь нет, да и запал погас. Если для кого-то представляю опасность, то исключительно для себя самого.

— Не могу понять, — я пнул камушек, валявшийся у ботинка. Лестницы мало-помалу разваливались, их останки разбросаны тут и там. Слишком много постояльцев тут было, — тоскливо. Единственное, что даже себе могу сказать.

Хоп промолчал. Он понял, что я нуждаюсь в тишине. Докурил и оставил меня, бросив бычок куда-то в сторону. Маленький кружок догорающего табака пропал во тьме, недостаточно яркий, чтоб привлекать внимание. Город же светился как мог. Даже Солнце в небе не смогло перебить неоновые отблески центра, напичканного разными цветами. Отсюда он выглядит глупо, изрядно похожий на попытку победить другие Города в высоте своих небоскрёбов. Каждое поселение на Плутоне будто старается достать до звезды, когда та столь далека он нас, что выглядит ненастоящей. Только чудом добирающийся свет от неё ещё заставляет поверить, якобы тепло, которое ощущаю, не выдуманное, что оно не является плодом работы Города. Солнце — последняя ценность.

Я не знал, что мне делать с собой. Кроме бара идей не было, а он так опостылел, и от мнимого запаха алкоголя стало дурно. Задница затекла, я поднялся лишь бы кровь пробежала по всему телу, не только в верхней его части. Неприятные уколы прокатились по коже, я чуть не завалился набок, отряхиваясь и готовясь отправляться домой с проигрышем. Опять же о нём не будет знать Пим, однако она догадается, она умная женщина. И ещё ей точно хватит ума не допытывать, от чего мне сегодня так паршиво.

Ярус притих, я словно оказался один в Городе, и весь он предоставлен мне одному. Я растягивал шаги, специально погромче топал каблуком, чтоб хотя бы моё эхо поговорило со мной. А вокруг никого, рабочие смены спрятали людей, а безработные беззвучно живут свои жизни далеко отсюда. Даже их крики не доходят до третьего яруса, не говоря уже о втором и тем более первом, где расположился нелепый центр.

Ощущение, что я смертельно застрял здесь, и не знаю, как дальше поступать. Из очевидного — через