Без права на подвиг - Андрей Респов Страница 80

немецкого населения, хорошо развитая сеть коммуникаций. Короче, в одиночку я бы ещё рискнул, а с Демиургом в довесок — так себе приключеньице. Это не в 1915 по польским лесам-рекам с Адольфом Алоизычем на закорках марш-бросок изображать. Тут крепко подумать стоит. Есть вариант — захватить грузовик, на котором отвозят пленных арбайткоманды и через Саксонскую Швейцарию (какие-никакие, а горы-леса всё-таки!) перебраться в Чехию, а там и до Польши с её лесами рукой подать.

Но тут неминуемо вылезают «в-третьих» и «в-четвёртых». Эмиссары Хранителей дали чёткие инструкции по получению точки рандеву. Оно и понятно. Демиург ещё гуляет на свободе. А ту ещё со своими вводными Орден Смотрящих влез, которые отнюдь не упрощают диспозицию.

Ясно одно, начинать следует с выхода на местное подполье. А ключик к нему — Сёма Родин. Подобный сценарий со Сталиной и её подругой ещё на кухне мы обговорили в первую очередь. Если сообщить Семёну все подробности его пленения, рассказать о судьбе родных и односельчан, можно вполне рассчитывать на кредит доверия. А остальные подпольщики? Есть у меня для них тоже парочка сюрпризов. Например, подробные сводки Совинформбюро за июль-август 1942 года. Судя по различным архивным данным и воспоминаниям очевидцев, в это время у них ещё нет поддержки со стороны местных антифашистов и выхода на радиоприёмник. Возможно, придётся предложить услуги палача. Не особенно хочется, но это пока единственное, что у меня неплохо выходит.

Цинично? Возможно. Но не в моей ситуации быть щепетильным. Они должны мне довериться. И в кратчайшие сроки.

В который раз отметил для себя, что настоящие реалии этой эпохи существенно отличаются от представлений, сформированных семьёй, школой и государством, особенно, что касалось событий и людей в силу обстоятельств, оказавшихся на лагерных задворках великой войны. Постперестроечная вакханалия и пляска на костях истории в значительной степени принизили важнейшую составляющую зарождающейся победы: вот этих самых людей, их способность выстоять, несмотря ни на что, верить, когда в общем-то ни остаётся ни сил, ни желания, оставаться людьми, когда всё человеческое вырывают у тебя с мясом, а душу втаптывают в грязь. Когда же всё это дерьмо ты сам начинаешь ощущать на собственной шкуре ежесекундно, ежечасно и ежедневно приходит истинное понимание.

Конечно, часы общения со Сталиной Моисеевной и погружение в архивные документы, что пришлось изучать перед миссией, были невероятно полезны. Но главного они так толком и не дали мне осознать. Характера, образов, потрясающей внутренней сути окружающих меня людей. И не важно какая это реальность. Общие слова и лозунги, литературные описания, кино, подвиги и цифры — всё это, конечно, замечательно. Но как же всего этого мало. Мало, мать его так!

Бесспорно, я всё ещё далёк от чаяний и стремлений этих людей. Возможно, сотворён из другого теста. Прости дед, не знаю… Но с каждым днём всё отчётливее осознаю, какие же картонные проблемы волновали меня в нашем времени! И большая их часть не стоит и сотой доли того, что происходит со мной сейчас.

Тем не менее недопонимание не освобождает меня от необходимости ввязываться в местное противостояние. Поэтому свою цель я должен плотно связать с интересами товарищей деда по плену. Ибо, если отбросить эмоции, я явно рискую в одиночку выступить не только против немцев, но и против своих же, что снижает шансы на успех миссии до нуля. Тем более что я просто уверен, дед бы ни за что не одобрил, если бы я пустил на самотёк дело по спасению его правнучек.

А он ведь так и поступил. Может, для кого-то настоящий подвиг — это кинуться с гранатой под танк, закрыть собственным телом амбразуру. Достойно, спорить не о чем. Считать ли подвигом полужизнь в течении года в плену, без надежды, без права на прощение, понимая, что своим трудом ты помогаешь врагу. И медленное угасание тела, уставшего сопротивляться болезням и голоду. Бесславное забвение в общей могиле среди миллионов, таких же бедолаг. Без права на подвиг.

Наверняка у подполья есть несколько заготовленных вариантов побега, с которыми я мог бы помочь, учитывая способности аватара. А ведь я ещё не проверял его по полной программе. Двое полицаев в мастерской Шурки-Механика не в счёт. Я там даже и не начинал, по большому счёту. Разобрался с ними, даже не воспользовавшись кодовой фразой запуска программы нейроактивации. А ведь, по словам Лукреция, перестройка узлов нейротрона позволит значительно усилить боевой потенциал. Получается, я смогу отмачивать номера покруче, чем под Перемышлем в 1915-м?

Эх, жаль, нельзя опробовать способности хотя бы немного! Придётся целиком положиться на заключение Смотрящего. Ведь ему нет никакого смысла меня дезинформировать. Орден заинтересован в том, чтобы Хранители не получили Демиурга. Вернее, в первую очередь, чтобы очередной Демиург был лоялен Смотрящим. Вон как ловко подогрели мой интерес к нему. Окрутили, ничего не скажешь.

Если я использую способности Демиурга с помощью Ордена, то спасу семью. И немедленно стану врагом Хранителей. И пожизненным должником Ордена. Лихо, нечего сказать.

Мда…поживём — увидим. Если доживём.

Другое дело, что за всей этой чехардой я постоянно пропускаю один интересный момент. Исходя из сообщённой Смотрящим информации, планируемые мной действия, неизбежно приведут к серьёзному изменению реальности. Которая, как совсем недавно отметил Лукреций, теперь полностью интегрировалась с моей временной линией. Из чего вытекают довольно неприятные логические выводы.

Массовый побег, даже удачный, повлечёт за собой большие человеческие жертвы. Как во время самого бунта заключённых, так и впоследствии, при попытке прорыва и бегства на территорию СССР. Сколько народу сгинет по дороге? Скольких выдаст ненавидящее Советы население сопредельных государств. А преодоление линии фронта? Да и у своих не с пирогами встретят! Ёшкин кот…

Можно, конечно, себя успокаивать тем, что подавляющее большинство нынешних узников Цайтхайна и так обречены сгинуть в безвременье на долгие полвека. Кстати, разберёмся, так ли это плохо? К примеру, что будет с их родными в СССР, когда станет известно, что их мужья, сыновья или братья — предатели Родины и подпадают под Указ усатого? И почему тогда я уверен, что имею право решать за них?

От потока нахлынувших вопросов внезапно похолодело внутри.

— Что, Петро, живот прихватило? — вопрос Родина вернул меня в реальность.

— Никак нет, господин старший писарь, душновато тут.

— А…ну, есть такое. Вот, держи, — он передал мне стопку одежды, что вручил ему кладовщик. Поверх неё он водрузил ношенные, но добротные сапоги, солдатский ремень и пару портянок. Всё обмундирование было советским, со склада.

— Свою старую одёжку не выбрасывай…слышь? Занеси потом! — засуетился Карлуша.

— Хорошо, — ответил я,