Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром Страница 83

— Так в чем вопрос? Может, и вправду не стоило велосипед изобретать?

— Потому я об этике и заговорил. Это ведь уже будет кража или даже грабеж? Кому-то расплачиваться придется за наши дела, люди пострадают.

«Надо же, — подумал Воронцов, — у Олега еще и на нравственные размышления время остается». Сам он, честно сказать, этот аспект в виду не имел совершенно. Велика ли беда, если у классовых врагов позаимствовать кое-что? Тем более, что на общечеловеческое, в конце концов, дело. Он настолько уже ощущал себя участником пусть и не объявленной, но войны, что считал реквизицию необходимых для ее ведения средств вполне законной.

— А в твоем варианте откуда товар берется?

— В принципе оттуда же. Только подсказанная твоим приятелем схема, обнаружив нужный предмет, дублирует его, снимает копию на молекулярном уровне. И запоминает. Так что в дальнейшем копирование раз найденного изделия происходит автоматически. По мере надобности.

— Так это ж какой объем памяти нужен? Чтобы по молекулам запомнить один только компьютер?

Левашов усмехнулся.

— Тут совсем другие принципы.

Когда в мастерской появились Новиков с Шульгиным, подготовка к экспедиции была уже в полном разгаре.

Шульгин вошел первым, веселый и чем-то возбужденный, остановился на пороге, стряхивая капли дождя с потертой кожаной куртки, и вдруг замолчал, увидев установку, пол вокруг которой был завален ящиками, коробками, палатками, спальными мешками и прочими необходимыми в дальнем путешествии вещами.

— Так, — сказал он, оборачиваясь к Новикову. — Как видишь, они здесь времени не теряли. Судя по всему, решение принято без нас…

Подошел, сдвигая ногой в стороны мешающие ему предметы, прочел вслух надпись на ящике с консервами, поцокал языком.

— Ну и что тут у вас? Рог изобилия? Скатерть-самобранка? Полевой синтезатор «Мидас»? Или шкатулка Пандоры, наконец? — спросил он, демонстрируя сообразительность и умение оценивать обстановку. Правда, особых способностей и не требовалось, чтобы догадаться, что импортные товары двух десятков наименований и в таких количествах естественным образом в квартире среднего советского гражданина появиться не могут.

Левашов в двух словах ему все объяснил.

— Годится, — кивнул Шульгин. — Но желаю видеть лично. Блок сигарет «Данхилл» можешь?

— Прошу… — Олег, словно пианист-виртуоз, пробежал пальцами по кнопкам.

Шульгин повертел упаковку перед глазами, распечатал, вытащил сигарету и с сомнением закурил. При этом он, вдыхая дым, поднимал лицо кверху и прикрывал глаза. После третьей затяжки он кончил валять дурака и нормальным голосом сказал:

— Без обмана, разницы никакой…

А Воронцов в это время наблюдал за Новиковым. Тот отчего-то в разговоре не участвовал, смотрел на происходящее со смутной улыбкой, будто его здесь вообще ничего не касалось. И поводов для ажиотажа он не видел.

И с неожиданным раздражением Воронцов подумал, что слишком все здесь похоже на провинциальный театр. Каждый не живет, а старательно исполняет раз навсегда избранное амплуа. И вдобавок переигрывает. Чтобы зритель, упаси бог, не перепутал, кто есть кто. Нормальный, без затей, человек никогда не следит за каждым своим словом и жестом, он может и глупость сказать, и повести себя неадекватно… А эти ребята — нет. Самоконтроль — как раковина у рака-отшельника.

Он подошел к Новикову и спросил, чем он так озабочен.

— Я просто просчитываю, сколько и чего нам еще потребуется по максимуму. На случай, если в ближайшее время нам не удастся вернуться.

— По максимуму нам нужно практически все, что бывает на свете. А вот на полгода автономного плавания потребность рассчитать стоит.

И тут же переменил тему, спросил, не произошло ли за минувшие сутки с ним или Шульгиным чего-нибудь необычного, что можно истолковать в известном смысле.

— Нет. Насколько я могу судить — ничего. С Сашкой — тоже…

— Вот и слава богу. Возможно, они нас пока потеряли. Но отрываться пришлось с боем.

Выслушав рассказ об эпизоде в метро, Новиков только покрутил головой, не выразив вслух своего отношения. И Воронцов не стал дальше развивать тему, тем более, что Левашов громко сообщил, что готов к выходу на режим перехода.

…И вот снова открылась дверь из московской квартиры в иной мир, неизвестно где расположенный, в сотнях световых лет или нескольких миллиметрах от нашего мира, и оттуда задувал теплый, пахнущий цветами и лесом ветер, и в пасмурной мастерской сиял луч чужого жаркого солнца. Олег перегнулся через край рамки и коснулся рукой густой зеленой травы на той стороне.

Пересечь границу и ступить на почву чужой планеты довольно долго никто не решался. Все четверо стояли и смотрели, не говоря ни слова. Войдешь туда, а дверь вдруг захлопнется, и где тогда искать обратный путь? Армстронгу на Луне было, наверное, все-таки проще…

Первым проявил решимость Шульгин. Он переступил черту и замер на расстоянии вытянутой руки, по колено в густой траве. Где он был в этот момент?

Он постоял там с полминуты, и вдруг быстро шагнул обратно. Вытер рукавом пот со лба.

— Нет, ребята, это не дело. Хоть я и гусар в душе, но не до такой степени. Надо по науке. Проверить там все. На радиоактивность, наличие или отсутствие ядовитых газов, вредной микрофлоры…

— И микрофауны, — вставил Новиков.

— Именно. Это я беру на себя. Анализы мне наши институтские биохимики и микробиологи сделают, а остальное мы и сами… Радиометр возьмем, мышей белых можно запустить, не сдохнут ли.

— Дилетантство все это, — сказал Новиков. — Три-пять параметров ты проверишь, а их там еще сотня, таких, что и в голову не придет… Начиная от спектра солнца.

— Любое дело можно считать хорошо соображенным, если предусмотрено хотя бы тридцать процентов возможных последствий, оставив остальные семьдесят на волю случая… Это Наполеон так считал, — вскользь заметил Воронцов. — Что можно проверить — давайте проверим.

Экспресс-анализы не показали ничего такого, чего можно было бы опасаться, и экспедиция, которую Новиков назвал, совершив небольшой плагиат, «Путешествием дилетантов», началась.

На планете было великолепно. И пейзаж, и воздух, пахнущий горячим от солнца сосновым лесом, и ощущение беспредельного простора, первозданности, нетронутости нового для людей мира. Такой, возможно, была Америка пятьсот лет назад.

Но стоило большого волевого усилия заставить себя отойти от квадрата, очерченного светящейся каймой, проема в бесконечности, за которым осталась полутемная мастерская, заплаканные дождем окна и Олег перед пультом.

Новиков, Воронцов и Шульгин прошли около километра, путаясь ногами в высокой траве, распугивая многочисленных прыгающих насекомых, похожих на кузнечиков, достигли первых высоких деревьев, под которыми косо торчали три каменных клыка, как три противотанковых надолба, и остановились.

Толстую чешуйчатую кору сосен прорезали совсем свежие, еще не заплывшие смолой царапины очень неприятного вида.

— Не нравится мне это дело, — сказал Шульгин. — Как бы саблезубый кто-то когти точил. Не с нашим снаряжением здесь бродить…

Воронцов оттянул затвор автомата «Узи». Он предпочел бы держать в руках нечто более надежное, вроде крупнокалиберного карабина, но выбор оружия определялся размерами камеры.

— А все равно здесь здорово, — продолжил Шульгин, покосившись на металлический лязг. — Гляньте вон туда — совсем как у Шишкина «Лесные дали».

Действительно, ландшафт наводил на такие ассоциации. К северу обширная поляна, плавно понижаясь, упиралась в стену мачтового соснового, а может, и кедрового леса, который простирался во все стороны за черту видимого горизонта. А видно было отсюда километров на пятнадцать, не меньше. На юг поляна, сужаясь клином, заканчивалась обрывистым мысом, вновь густо покрытым высоченными, метров по пятьдесят, а то и больше, двухобхватными соснами. А внизу, изгибаясь и взблескивая солнечными искрами, сливались две реки.

Левая, главная — пошире, чем Нева перед стрелкой Васильевского острова, за ней на восточном, пологом берегу — всхолмленная равнина, покрытая зеркальцами озер, рощами и перелесками.

Правый приток — втрое уже, его противоположный берег покрыт непроходимой и непроницаемой для глаз стеной зарослей.

— Для базы местечко уникальное. Специально ищи — и не найдешь… — сказал Воронцов, подходя к краю обрыва и заглядывая вниз. Стена красноватого гранита, кое-где прорезанного глубокими расселинами, почти отвесно уходила в прозрачную темную воду.

Воронцов поднял вверх автомат и дал три короткие очереди.

— Салют в честь прибытия…

— Что тут у вас? — раздался вдруг голос Левашова.