Владимир Контровский - Саракш: Кольцо ненависти Страница 9

— Но ведь излучатели — зло, — осторожно начал Максим. — Разве можно активировать их снова? А если кто-то захватит эти установки и использует их не для лечения больных, а для превращения здоровых людей в больных?

— Абсолютного зла не существует, — отрезал Зеф. — Ты знаешь, почему речка, за которой мы с тобой уничтожали старое боевое железо, называется Голубой Змеей? Не только потому, что извилистая, синяя вода и все такое… По ее берегам гнездятся змеи — вероятно, мутанты, шкура у них этакого сине-стального цвета. Так вот эти змеи страшно ядовиты, их яд действует не хуже нейротоксина — он убивает почти мгновенно. Но из него еще до войны мы сделали лекарство от эпилепсии. И как, голубые змеи — зло? А если кто-то из недобитков или из новых властолюбцев захочет протянуть к излучателям свои грязные лапы — пусть только попробует, стрелять я, хвала Мировому Свету, не разучился. Излучатели…

Он несколько раз прошелся по кабинету от окна к своему рабочему столу и обратно, резко поворачиваясь на каблуках, потом сел, взъерошил бороду и задумчиво посмотрел на Максима.

— Не все так просто с этими излучателями, Мак. Я думал об этом, много думал. Страна Отцов походила на поле, которое непрерывно опрыскивали ядохимикатами. Там, на этом поле, росла трава — чахлая, правда, но росла. Ее подстригали по ранжиру, пропалывали и собирали какой ни есть урожай. А потом вдруг опрыскивание ядом прекратилось, агрономы поразбежались, поле пришло в запустение, и полезли на нем сорняки — сорняки ведь более жизнеспособны, чем пшеница или другие какие полезные злаки. Пропалывать поле некому, буйные сорняки разрослись и глушат всю прочую поросль, такая уж у сорняков природа. И не получится, я так полагаю, хорошего урожая: пшеница стала хлебом только после того, как начала расти под надзором человека. Ты не подумай, что я ратую за включение башен, я этими башнями во как сыт, — он провел ребром ладони по горлу, приподняв этим движением рыжий веник своей всклокоченной бороды. — Но надо что-то делать, иначе скоро мы получим олигархию или новую диктатуру.

Аллу Зеф помолчал, как будто подбирая слова, чтобы почетче выразить свою мысль.

— Три дня назад ко мне приезжал Дэк Потту — Генерал, ты его знаешь.

— Он жив?

— Живехонек и рвется в бой. Во Временном Совете не обрадовались его появлению, он им задницы поджарит. Но я хочу рассказать о другом. Генерал навещал Илли Тадер, мать Орди, — любил ее Дэк, Орди-то, такие вот дела, и погибла она на его глазах, можно сказать.

Да, я знаю, подумал Мак. Я сам вынес ее мертвое тело, а Генерал сказал мне: «Только раненых», и я оставил Орди в том проклятом мокром лесу. И про его любовь к ней я тоже знаю — это было видно…

— Генерал приехал в деревню Утки, где живет старая Илли, виделся с ней. Помянули они ее дочь, отдавшую жизнь за свободу народа, а потом старушка рассказала Генералу одну мерзкую историю — очень мерзкую, Мак.

— Что там случилось?

— В деревне появился некий штымп с замашками, как понял Генерал, воспитуемого из привилегированных, из уголовников. Приехал на роскошной автомашине, как рассказывала Илли, увешанный золотыми цепями, с эскортом из громил. Приехал он в деревню, созвал крестьян и заявил, что он законный наследник какого-то там имперского баронета или графа и что все эти земли — его законная собственность. Потрясал бумагой, залепленной печатями, — мол, Временный Совет восстановил меня в правах, так что будьте любезны. И сказал, что они, крестьяне, будут работать на этой земле — пожалуйста, он не против, — но за право пользоваться его собственностью они должны теперь платить ему, хозяину, арендную плату. Все онемели, а потом кто-то робко спросил, мол, а где нам взять деньги? Мы же нищие, мы в долгах перед банками, и вообще…

— А он? — спросил Максим, чувствуя, как голова начинает кружиться.

— Расхохотался, а потом, — Зеф скрипнул зубами, — вытащил из багажника сумку с деньгами, высыпал их на землю — дорожкой — сел за руль и проехался по этой дорожке, вмял купюры колесами в грязь, грязи там было по колено. Вот вам, говорит, деньги, берите! Но с условием: каждую купюру очистить от грязи — языком. Я проверю, и тогда она ваша, — Зеф замолчал, лицо его зачугунело от прихлынувшей крови.

— Меня там не было, — тихо сказал Максим.

— Нас с тобой много где не было, Мак. Такое творится по всей стране, эти поганки радиоактивные так и лезут изо всех щелей, откуда только что взялось… Генерал, конечно, за автомат, искать взялся этого помещика новоявленного, но того, похоже, кто-то предупредил — исчез. А на въезде в город в машину Дэка стреляли — к счастью, обошлось. Вот так, Мак, а ты говоришь — излучатели. Я тоже думал, что как не станет этих проклятых башен, так сразу и начнется жизнь райская, старый я дурак. А оно вон каким боком поворачивается… Ладно, — Аллу Зеф снова встал и встряхнулся, — заболтался я с тобой, а у меня работы непочатый край — меня больные ждут, горец.

— Как я рад вам, дети, — дядюшка Каан по птичьи дернул головой, и по его щеке скатилась слеза. Слеза была маленькой и бледной, почти прозрачной, она быстро затерялась в морщинах дядюшкиной щеки, но Мак все равно ее заметил. — Как хорошо, что вы пришли!

Дядюшка Каан изо всех сил старался быть веселым и радостным, и он действительно был рад появлению Максима с Радой, Мак это видел, но веселье старика было натужным, и это Максим тоже видел. Ему было стыдно — ведь эта квартира была его первым настоящим домом на обитаемом острове (медицинская палата во владениях незабвенного Бегемота не в счет), и дядюшка Каан был хозяином этого дома, и Мака он любил искренне, как родного. А ведь Максим, если разобраться, принес в этот дом несчастье: не появись он в этом доме, Гай служил бы себе в Легионе, и не был бы разжалован (из-за него, из-за Максима), и не попал бы в штрафники, и не погиб бы на хонтийской границе среди холмов, обожженных атомным ударом. Мак посмотрел на постель Гая — суконное одеяло, покрывавшее койку, было ровно натянуто, на нем не было ни единой морщинки, только чуть заметной сединой лежал поверх темного сукна тонкий слой пыли: судя по всему, кровать никто не трогал с тех пор, как Гай, уходя из дому, заправил ее в последний раз. И еще Максиму было стыдно оттого, что ему и в голову не пришло навестить старика (и не навестил бы, если бы не Рада). Да, подумал Мак, очень легко оправдать все невероятно важными делами, которыми я все время занят, — мне надо спасать всю эту планету, до визитов ли тут к одиноким старикам.

Дядюшка Каан был жалок, как бывают жалкими никому не нужные старики, всеми забытые и доживающие свой век тихо и незаметно. У него, помнившего еще старые добрые имперские времена, все было в прошлом: и слава, и достаток, и семья. Теперь все это ушло, сметенное ядерной войной, хаосом, переворотом Неизвестных Отцов, монотонными годами их правления, новым переворотом, именуемым почему-то народной революцией, и новым хаосом, из которого мучительно медленно выкристаллизовывалось нечто неуклюжее. Все ушло, растворилось, припорошенное пеплом сгоревшего времени, оставив дядюшке Каану неухоженную квартиру, мизерную пенсию, заношенный пиджачок, стоптанные домашние туфли и старые книги о древних зверях, кости которых никого уже не интересовали. И сам дядюшка Каан походил на такого доисторического зверя, каким-то чудом еще не вымершего и топчущегося в гулкой пустой квартире в ожидании того часа, когда время наконец-то спохватится, вспомнит о нем и присоединит зверя по имени дядюшка Каан к мириадам его ископаемых собратьев. Старики — это первые жертвы всех переломных эпох, подумал Мак, глядя на дядюшку Каана, жернова перемен перемалывают их в первую очередь.

И все-таки старый ученый был рад. Он сидел за накрытым столом, уставленным едой, настоящей едой, вкус которой он давно позабыл, и украшенным пузатой бутылкой коньяка с серебряной этикеткой — такой коньяк он пробовал только на торжественных приемах Е.И.В. Академии наук, устраиваемых по особо важным случаям. Он смотрел на свою племянницу, священнодействовавшую вокруг этого стола, — молодую, красивую, лучившуюся счастьем, — и думал, наверное, что девочке повезло: она стала женой очень важного человека, по старым меркам — генерал-губернатора, не меньше! Официальный обряд пока не проводили, но она любит и любима, и от нее исходит тепло, которое греет и его старые кости. И еще он, наверное, вспоминал бедного Гая, который не дожил до этого дня — как бы он порадовался за сестру.

Гастрономические чудеса целиком были заслугой Рады. Департамент Странника имел некоторые дополнительные возможности в снабжении продовольствием. Сам Максим Каммерер об этом не задумывался. Но Рада на правах жены полномочного представителя Временного Совета по упорядочиванию очень быстро разобралась в статусных нюансах «кому что положено» и перед визитом к дядюшке загрузила в машину целую кучу свертков, пакетов, бутылок, банок и баночек.