Руслан Бирюшев - "X-UNIT" Страница 96

Маркус сглотнул. Он, кажется, понял в чём дело. А Мишель вновь вскинула голову и встретилась с ним взглядами:

— Я дура и эгоистка. Я тогда только начинала карьеру, горела энтузиазмом защищать весь мир от чего угодно, думала о том, что обязательно выполню то ребяческое обещание, данное родителям — стать генералом… И я сделала всё, чтобы Энн не комиссовали. Мне и о себе тогда пришлось позаботиться, моя рана тоже была не из лёгких. — Она коснулась пальцами ключицы. — В общем, у меня всё получилось. Энн должна была вернуться домой, но осталась в армии, как моя вечная напарница.

Минуту они оба сидели в тяжёлой, липкой тишине. Потом капитан произнесла надтреснутым голосом:

— У меня были напарники до неё. Двое из них погибли. Я пережила их смерти, и не то, чтобы с трудом. Но Энн стала мне больше чем напарником, и больше, чем подругой. Высокопарно, наверное, но я будто раны в её душе залатала кусочками своей, стежок за стежком, несколько лет… И она была благодарна. Она мало говорила, но дел было достаточно. Я заботилась о ней, она опекала меня, и мне это даже казалось немного забавным. Я не думала о том, что варианты, вставшие передо мной тогда, не были для неё равнозначны. Первый был несравнимо лучше. И для неё, и для меня. — Мишель вдруг криво усмехнулась. — Маркус, я эгоистка не только потому, что тогда думала о своей карьере. Я эгоистка потому, что мне необходимо, чтобы меня любили.

— Любому человеку… — Начал Штреллер, но девушка перебила его:

— Да, да, знаю. Но мне было нужно, чтобы меня любили все и постоянно. Потому я сближалась со всеми, кого знала, как могла. Отвечала взаимностью, старалась дарить тепло… Но не ждала — требовала в ответ того же. Требовала тепла, доверия, верности… Искренних. И не замечала. А Энн обеспечила мне всё это и с лихвой. И постоянно была рядом. Только теперь… Такое понадобилось, чтобы я смогла признаться себе и сказать вслух, облечь в слова… И теперь понимаю, что правы те, кто говорил мне, что я не туда пошла. Помнишь наш разговор в отеле, на том островке? Мне действительно стоило стать учительницей. Там это свойство было бы полезно, не стало бы недостатком. — Она покачала головой. — У меня слишком хорошее воображение, и теперь я слишком ярко вижу, что было бы, уйди я тогда с Энн… Как было бы хорошо… И ей, и мне…

Штреллер пересел к девушке, немного помолчал. Утешать Мишель лживыми фразами о том, что она ни в чем не виновата, было неправильно, но и видеть, как чувство вины толкает девушку к саморазрушению, сил у Маркуса не нашлось. Он заговорил негромко, но жёстко:

— Глупости, твоё воображение тебя обманывает. Не стоит считать Энн безвольной куклой, она этого не заслужила. Да, ты подтолкнула ее к продолжению службы, но, я уверен, ей самой это было нужно. Поверь мне. — Немец взял Мишель за руку, стараясь быть как можно более убедительным — Как ты думаешь, кто идёт в наёмники? Чаще всего это люди, искалеченные войной. Нет, есть и искатели приключений, и любители пострелять по живым мишеням. Но большую часть подопечных Вермеера когда-то сломала война. Большая, маленькая — неважно. Ты когда-нибудь спрашивала наших парней из «Дельты» о их прошлом? У покойного Гурама в боях погибло трое младших братьев, Алексей — единственный из каравана с гумпомощью пережил атаку душманов в Афганистане… У многих есть подобные раны, и они не хотят заживать. Каждый из таких солдат возвращается домой, бежит от прошлого, и только потом понимает, что его кошмар остался рядом, навсегда. Единицы способны вернуться к нормальной жизни, остальные спиваются, кончают с собой… или становятся наёмниками, потому что только армия даёт им относительный покой. — Штреллер внимательно посмотрел в глаза Хенриксен. — Не будь такой наивной, МакГрин не смогла бы спокойно зажить обычной жизнью, даже с твоей поддержкой. А здесь… — Маркус бросил взгляд на фото улыбающейся Энн, всё ещё украшающее тумбочку. — Мне кажется, ей было хорошо, было о ком заботиться и во что верить. Да, Мишель, ты виновата перед неё, и забыть об этом не удастся. Но и жила полной жизнью всё это время она именно благодаря тебе, и ей бы очень не понравилось, что её лучшая подруга пытается объяснить дружбу своей эгоистичной прихотью.

— Хех… — Короткий смешок Мишель был совершенно нормальным — не хриплым и не сдавленным. Она улыбнулась краешком рта и кивнула. — Наверное, даже я не знала Энн настолько, чтобы сказать — прав ты или нет. И сейчас поздно гадать. Оставим… Энн решать самой. Да и плакать о ней всё равно не выходит. Знаешь, я вдруг поняла, что вообще никогда раньше не плакала — и сейчас не смогла, даже когда захотела. Так что… — Она вдруг повернулась к Маркусу, взяла его ладони в свои, заглянула немцу в лицо. — Но себя-то я знаю хорошо. И я уверена, что ошиблась. Может тогда, может раньше. Поддалась упрямству — ты же знаешь, что я упрямая. Ведь помнишь наш разговор в отеле? Я выбрала и упёрлась. Решила до конца верить себе. Я добилась многого на этом пути, и, пожалуй, больше смелости нужно не чтобы идти дальше, а чтобы бросить всё и начать сначала.

Девушка неожиданно сняла очки и положила их на тумбочку. Прижавшись плечом к плечу Штреллера, тихо сказала:

— Когда всё закончится, я уволюсь со службы. Поищу другой путь. Наверное, и правда попробую работать с детьми… И научусь не требовать от людей слишком многого. Но одиночкой мне уже не стать. Нужен будет кто-то рядом… Как была Энн. Даже сейчас мне просто страшно находиться в комнате одной… И знать, что никто не придёт. — Канадка запнулась. — Маркус, ты… можешь остаться сегодня на ночь? Со мной?

— Если ты правда этого хочешь. — Штреллер крепко обнял девушку, будто пытаясь защитить её, наверно от неё самой. — Ты никогда не будешь одна.

— Спасибо… — Прошептала Мишель, обнимая его в ответ. Когда их губы соприкоснулись, Маркусу показалось, что он целует Мишель впервые…

В комнате было темно, её освещал лишь ночник в виде хоккеиста, стоящий на тумбочке, и Штреллер не знал, сколько времени осталось до побудки. Можно было найти на полу свои часы или дотянуться до будильника, чтобы лучше рассмотреть скрытый тенью циферблат, однако немец не решался этого сделать — ведь Мишель спала рядом, положив голову ему на плечо, прильнув всем телом. Маркус чувствовал её тёплое дыхание, прикосновения её нежной кожи, за время службы загрубевшей лишь на ладонях, ощущал запах её чистых волос — до его визита девушка всё же успела сходить в душ. Вместе им было спокойно и уютно, и он боялся неосторожным движением разрушить эту иллюзию, помня, что осталось за дверью их тёплого гнёздышка. Отгоняя мысли о промозглых бетонных коридорах, иссечённых осколками, испещрённых выбоинами от пуль и попаданий плазмы, Штреллер легонько погладил Мишель по боку, потом по животу, и с горьким весельем подумал, что канадка его обманула — тогда, когда обещала, что будет кричать… Как вдруг прикосновение влаги заставило его вздрогнуть. Словно капелька летнего дождя упала на плечо. Чуть наклонив голову, Штреллер увидел, что Мишель… плачет во сне. Слезы текли ручьём, а сама девушка улыбалась. И слёзы эти, без сомнений, были слезами счастья. Кто знает, что она видела в грёзах? Отчего-то Маркус был уверен, что снится ей отнюдь не он, и тем страшнее было думать о том, что ощутит Мишель, проснувшись…

Было ещё довольно рано, но фельдшер Возняк успел обойти всех пострадавших и вернуться в лазарет, к своим основным пациентам. Однако стоило ему усесться на привычное своё место у стены, откуда все три койки с тяжелоранеными были хорошо видны, как кто-то отдёрнул занавесь, подвешенную в дверном проёме вместо выбитой створки.

— Кто там ещё? — Недовольно пробурчал поляк, поднимая взгляд от старой, пожелтевшей газеты. Выронив её, вскочил и вытянулся. — Простите, госпожа капитан.

Голос он при этом всё же не повысил, и вошедшая Мишель Хенриксен тоже ответила полушёпотом:

— Да что вы, сядьте… Я просто проведать. Смотрите, на мне даже рубашка гражданская.

Белая шёлковая блузка в самом деле странновато смотрелась с форменной тёмно-оливковой юбкой канадки, однако Константин не стал комментировать внешний вид офицера — просто молча кивнул и опустился обратно на сиденье.

— Как они? — Поинтересовалась Хенриксен, вставая рядом с ним и кладя руку на спинку стула.

— Лёгких мы отослали в казармы, здесь только тяжёлые. Сейчас все спят после завтрака, под медикаментами. — Всё также тихо сказал фельдшер. — Более-менее неплохо. У рядового ранение в грудь обработали как следует, будет заживать. Придёт в порядок. У лаборанта из биологического тоже всё будет хорошо… — Он запнулся.

— А Доминика? — Спросила Мишель, глядя на укрытую одеялом польку. Без массивных круглых очков, наполовину закрытое кислородной маской, лицо её было бледным и даже во сне не казалось умиротворённым — светлые брови были сдвинуты, по лбу пролегла морщинка.