Ксения Медведевич - Сторож брату своему Страница 2

Почему-то вокруг было тихо и пусто. Сквозь серую пыль равнодушно глядело белесым глазом солнце. Джарир поднялся на ноги и оскользнулся на хлюпком и мокром.

Некоторое время он просто стоял и смотрел. Даже стонов не слышал – а может, и не было здесь живых. Сапог оскользнулся на мокрой спине мертвеца: вата халата торчала из множества ран, словно кто-то исступленно молотил ножом, как в пьяной драке. Лежавшей рядом женщине разрезали горло, голова запрокинулась. Они лежали – друг на друге, вцепившись в запястья, в рукава, в волосы, закрываясь в последнем страхе ладонями, все в темных пятнах, в больших и маленьких лужах. Все мертвые. Жители Куфы. Пленные.

По ковру из торчащих руками и ногами тел, мокрых от крови волос, разинутых в последнем крике ртов колченого и омерзительно быстро скакали наснасы. Одноногие уродцы скалили из животов зубки, единственная рука решительно сжата в кулачок – пожива. Свежая кровь. Как вкусно.

Джунгара шатнуло, он упрямо шагнул вперед. Где же карматы?

Убитый им лежал железной кучей. Коняга его – в тоненько звенящем бляхами нагруднике – бестолково бродила, оступаясь на трупах, возила поводьями. О, точно, зацепилась за чью-то согнутую в локте мертвую руку, замотала башкой, панически задергалась.

Джарир нагнулся к железному забралу на лице мертвеца. Непонимающе прищурился.

Его стошнило. Рвало недолго – поутру не брал в рот ничего, кроме кумыса.

Под шлемом копошилось что-то перевитое, красно-синее, как вывернутые наружу кишки. Петушиные лапы торчали из опавших рукавов.

Сплюнув горькую слюну и проморгав выбитые рвотой слезы, Джарир глянул кругом – и снова с трудом сглотнул. В сдувшихся, опавших, ставших в смерти плоскими кольчугах и кожаных панцирях лежали серо-зеленые ящеры – в рост человека. Хотя нет, вон у того, слева, сапоги нормально торчат – значит, только башка ящериная, а ноги – ноги человеческие?.. Кто это?!..

И где все?!

Над мертвым полем тихо сеялась пыль.

Смех он услышал сразу, просто сначала не понял, не осознал, что это. Откуда здесь взяться смеющейся женщине?..

Копье в ее руке сверкало собственным, не отраженным блеском. На острых изогнутых рогах короны тоже полыхало золото. Она вся была золотая, нестерпимо яркая. Огромная. Копье утыкалось прямо в солнце в зените.

Золотая обнаженная женщина ехала на гигантском, в человеческий рост, льве.

И смеялась.

Смеялась.

Лев мягко ступал по трупам, а женщина встряхивала золотыми волосами и хохотала – скаля острые, длинные, треугольные, как у акулы, зубы.

Наконечник копья нестерпимо полыхнул, от острейших рогов взялись невозможного блеска искры.

Джарир закричал от ужаса.

И исчез для себя – надолго.

Потом услышал над ухом мерное звяканье бубна и низкий горловой рев.

И открыл глаза.

Оказалось, он лежал на расстеленной попоне. А над ним стояли и смотрели – с беспокойством. И чесали в затылках.

Старый Даваци-шаман пожевал морщинистыми губами над провалившимся, беззубым ртом и сказал:

– Долго ты в нижнем мире ходил, хан. Однако так заблудиться можно…

И, кряхтя, передал бубен ученику. Потом медленно-медленно привесил обратно к поясу лошадиное копыто – в нижнем мире не надо оставлять собственные следы.

– Видел ее? – тихо спросил Джарир шамана. – На льве рогатую?

Тот снова пожевал заросшими седыми волосенками губами. И наконец сказал:

– Да.

А потом подумал и добавил:

– Никому не говори. Повелитель проснется – ему скажешь.

– Да, – согласился Джарир.

– Карматов всех до единого мы порезали, хан, – присел на корточки Толуй.

– Это хорошо, – прикрыл он глаза.

– Однако быстро-быстро уходим, – твердо сказал шаман.

– Да, – согласился Джарир. – Да.

В год 465 на аш-Шарийа обрушилось бедствие из бедствий: на ведомый предводителем хаджа караван паломников напали люди, называвшие себя карматы. Двадцать тысяч человек погибли или были уведены в плен. Кого-то продали бедуинам Неджда – и таких сумели через несколько лет отыскать и выкупить родственники. Но многих увели в аль-Ахса, земли карматов.

С тех пор нечестивые еретики каждый год совершали набеги на земли ашшаритов. Захваченных в походах людей они обращали в рабов, заставляя трудиться на полях и мельницах. Побывавшие в аль-Ахса путешественники рассказывали, что карматы не платят налогов и не работают, а живут как бы в земном раю, как братья и сестры по вере, пользуясь плодами труда своих невольников. Управляет ими совет старейшин, и у каждого кармата есть обширный дом или усадьба, с прислугой и прочими удобствами.

Эти люди считали себя истинными последователями Всевышнего, остальных же верующих полагали отступившими от истины. Суть их учения мало кто постиг, ибо карматы ревностно оберегали его от посторонних.

Халиф аль-Хади дважды ходил в поход против карматов. Однако ни разу войскам верующих не удалось преодолеть пустыни Дехна и Руб-эль-Хали и достичь земель этих нечестивцев. Приведя к покорности бедуинов и разбив передовые отряды зловредных порождений шакалов, армии халифата каждый раз отходили в Куфу. В 470 году карматы напали на священный город Медину и разорили его, перебив и угнав в плен жителей. Не выдержав подобного, халиф аль-Хади слег и вскоре умер, оставив царствовать после себя своего брата Харуна, прозванного ар-Рашидом.

Карматы же продолжали свирепствовать и нападать на караваны паломников, а в 473 году снова разграбили Медину и разорили – да проклянет их Всевышний! – Ятриб, в 479-м взяли и сожгли Куфу, а в 482-м дошли до Васита и перебили и угнали в рабство всех жителей города и оазисов вокруг него.

Халиф ар-Рашид усилил охрану караванов, и стараниями супруги его, госпожи Зубейды, была расчищена дорога в священные города верующих и вырыты на всем ее протяжении колодцы. Людям не приходилось больше пить свою и верблюжью мочу, если хадж приходился на засушливое время года. Славный полководец халифа Абдаллах ибн Хамдан совершил множество походов против бедуинов и дважды отбивал их атаки на караваны паломников, за что удостоился почетной куньи аль-Хайджа, «герой».

В 484 году халиф ар-Рашид покинул этот мир в преклонном возрасте 59 лет, и на престол взошел его сын Мухаммад аль-Амин, от Ситт-Зубейды, а наследником был назначен Абдаллах аль-Мамун, младший сын от невольницы-парсиянки.

На следующий год случилось страшное: бедуины спустили воду из водоемов вдоль дороги паломников, а колодцы забросали камнями и горькими колючками. Пятнадцать тысяч паломников погибли от жажды или были уведены в плен. Храбрый Абдаллах ибн Хамдан вторгся в пустыни Ямамы и истребил множество бедуинов, а пятнадцать их вождей привез в столицу для наказания. Тех привязали к столбам на берегах Тиджра и кормили солью, от чего они вскоре умерли. Но едва смолкли звуки барабанов и флейт и славословия поэтов, как в Мадинат-аль-Заура пришло известие: карматы ворвались в священный город Ятриб и сожгли его дотла.

Высоко к небесам поднялся тогда скорбный вопль ашшаритов. В столице начались волнения: жители Мадинат-аль-Заура требовали покончить с набегами карматов и вернуть мир на дорогу хаджа.

1

Замок Вечности

485 год аята, осень, Каср-аль-Хульд

– …Да сжалится надо мной Всевышний и приберет меня! За что мне такой позор, такое поношение, такое бедствие из бедствий! Посмотри на себя, поганец, напасть, несчастье матери! Ты пьян с утра!

Всплеснув унизанными браслетами руками, Ситт-Зубейда плюнула и села на подушку.

Меж тем одаренный всеми этими нелестными прозвищами халиф Мухаммад аль-Амин зевнул и, смаргивая красными после утренней попойки глазами, расплылся в благодушной улыбке. Пошатнувшись и ухватившись за плечо гуляма, он отмахнулся:

– Да будет вам, матушка!..

И икнул.

Его снова мотнуло, мальчишка тоже зашатался. С трудом восстановив равновесие, аль-Амин икнул еще раз, отмахнулся куда-то в сторону – видимо, от еще одного укоряющего собеседника – и жалостно пробурчал:

– Что ж вы, матушка, мне и сесть не предло… иии-ип!.. – Предательская икота одолела снова.

Подушка, которую метнула Ситт-Зубейда, попала ему точно в лицо. Аль-Амин пошатнулся – и грохнулся на спину, плашмя растянувшись на ковре.

– Гаденыш! Пропойца! Чтоб тебя джинны взяли! – потрясая звенящими руками, заорала мать халифа.

Хихикая, аль-Амин присел и, нашарив слетевшую с левой ноги туфлю, надел ее обратно. И опять икнул.

– Вы бы лучше умыться подали, матушка, – заметил он и, прижав руку к груди, выпучил глаза и задержал дыхание.

Поборовшись с икотой несколько мучительных мгновений, аль-Амин с шумом выпустил воздух и поправил на голове новомодную, с левым хвостом, чалму. Почесал под ней, брезгливо отряхнул с рук волосы.