Мила Коротич - Терракотовые сестры Страница 29

Машу водрузили на коня, усадив боком, как если бы она сидела в женском седле, и закрепили предусмотрительно припасенными ремнями, чтобы не свалилась и не сбежала. Развязывать «невесту» никто не собирался. Степняк, умыкнувший девушку, вел лошадь под уздцы. Еще один придерживал жертву за ноги, чтобы не свалилась. Третий шел с другой стороны, четвертый замыкал шествие.

Солнце село за горизонт, и с последними его лучами умолкли и хлопки. Давсны глазами провожали маленький караван, не проронив ни слова. Вскоре сумерки скрыли гору Богдо. У ее подножия вымирающее племя засветило костры надежды.

Вместе со светом уходило и тепло, воздух быстро остывал, и Маше стало зябко. Ветер из степи освежил ее сознание, курения выветрились из головы, только радости этот факт не прибавил. Ощущение оказалось сродни похмелью, и еще Казакова через какое-то время ясно почувствовала, что за ногу ее не держат, а поглаживают.

– Вот иго татаро-монгольское! Произвол! Убери руки! – гневно замычала девушка, задергавшись. Слов, конечно, никто не разобрал. А сопровождающего ее потуги только позабавили и распалили. Он добрался рукой до коленок девушки. Казакова замычала еще громче и попыталась лягнуть нахала. На затянувшуюся возню отреагировала кобыла, заржав и зафыркав. Тогда-то оглянулись на невесту и остальные мужчины.

– Даже не думай, Шовшур, – пригрозил глава каравана нахалу. – От нее зависит судьба племени, а ты решил развлечься!

– Она все равно умрет, как и мы все. – Шовшур и не думал бояться. Даже руку не убрал из-под платья пленницы. – Дэв насадит ее на свою ургу, не почувствовав даже удовольствия. А мы сдохнем от голода, когда доедим коней и друг друга. Так хоть немного приятнее будет.

Двое других молчали, но тяжелое дыхание мужчин, давно не знавших женской ласки, говорило громче слов.

– Ты, Асит, сам думаешь о том же. – Шовшур не унимался. – Когда тащил ее в стойбище, едва сдержался ведь? Или у тебя уже все совсем отсохло?

Быстрее молнии сверкнул кинжал Асита. И Шовшур тотчас ощутил его сталь на своем горле, хрипя от страха.

– Я давал клятву служить твоему народу, – шептал Асит. – Давсны выкупили меня из рабства и вылечили, и я буду держать свое слово, пока жив. Ты ее не тронешь. Понял, похотливый мул?

– Да, – прохрипел Шовшур, и противник ослабил хватку. – Но недолго ты проживешь. Тут в соли мы тебя и зароем. Скажем, дэв и тебя забрал.

Нож Шовшура вошел в бок защитнику девичьей чести. Он согнулся от удара и инстинктивно отшатнулся назад, а затем упал набок, выпустив поводья. Кобыла почуяла свободу, затрусила вперед. Казакова едва удерживалась на костлявой спине, рискуя переломать ноги или свернуть шею. Ошалелый конвой догнал Казакову через пару минут, и вот уже мужские руки сдернули девушку с коня, затрещала легкая ткань одежд, лопнули от удара путы на ногах. И нет никакого спасения. Она не видит их лиц, едва различимы сквозь проклятую кисею только черные фигуры на фоне темного неба. Вот сейчас ей будет больно, но…

– Соль закончилась триста локтей назад, – с усмешкой сказал незнакомый голос. – Добро пожаловать на мою свадьбу, мясо!

И тут же земля задрожала от гулких ударов, а по поверхности поползли сполохи синеватых зарниц. Гул шел из-под земли прямо в том месте, где лежала девушка. Словно гигантские сваи пробивались из недр наружу, сотрясая все вокруг. Дрожь земли отшвырнула насильников от жертвы, почва под ними продолжала пульсировать. И ритм ее повторял тот, которым провожали давсны караван из стойбища. Только теперь в призрачном неживом свете недобрых огней проступали другие силуэты.

Похожие на тех, кем были при жизни, большие и маленькие, мужские и женские, они сохранили тот вид, в котором застигла их смерть. Размозженные головы, перерубленные шеи, рассеченные тела и вывалившиеся кишки – вот украшения обитателей Мертвого города. Маша кричала бы от ужаса и отвращения, если бы не завязанный рот. Тонкая кисея избавила ее от излишних подробностей, но и так увиденного было достаточно, чтобы поседеть. Мертвецы собирались в круг, а степь отдавала и отдавала их. Ряды множились, но можно было рассмотреть каждого в отдельности. Умертвия словно поднимались по подземной лестнице, рассекая собой почерневшие травы. Кто-то выбирался стоя, утыканный стрелами наподобие дикобраза, кто-то лез на почерневших руках, волоча едва держащийся на куске кожи торс, были и те, кто соединился навечно, пронзенные одним копьем. Старики, женщины, дети в истлевших одеждах. Кто-то в парче, кто-то в холщовых рубахах, нашлись и те, кто, похоже, еще при жизни обрядился в похоронные наряды. Почти нет мужчин, способных носить оружие. И все они с вожделением, рожденным желанием отомстить, смотрели на троицу.

А впереди стоял и наслаждался зрелищем шаман. Скрестив руки на груди, уперев ноги крепко в степную твердь, он удовлетворенно улыбался. Казакова опять мало что могла рассмотреть в подробностях, но зато ощущала всем телом, как шевелится под ней земля. Круглый каменный постамент вырастал под ней, и через минуту она уже лежала, как блюдо на столе.

Трое давснов встали спина к спине и обнажили спрятанное доселе оружие: против – три кривые тонкие сабли, два кинжала и черный монгольский лук. Бурая волосяная кисточка на его конце взлетала вверх при каждом гулком ударе, а костяные накладки на концах светились неживым беловатым цветом. Тускло блеснул наконечник стрелы, уже наложенной на тетиву.

На мгновение замерли обе стороны. А потом вой и скрежет взорвали ночную степь. Волны мертвых пришли в движение. Они вдруг затрепетали, задергались, их разорванные тела сгибались пополам, вертелись из стороны в сторону, хватая друг друга и тыча целыми и оторванными конечностями в отчаянную троицу. Некоторые даже упали на землю и дергались конвульсивно. Не сразу до живых дошло, что мертвые просто смеются над ними. Истерически хохочут при виде жалкой группы воинов с оружием, бесполезным против тех, кого уже однажды убили чем-то подобным.

– Фас! – щелкнул пальцами шаман, и мертвое воинство с ревом бросилось на людей. Как вышколенные сторожевые псы, рванули они вперед, потекли, как синий поток, окружая, отрезая путь к солончаку.

«Фас?» – резануло ухо безмолвной, но живо барахтающейся на алтаре жертве. Усиленно болтая освобожденными ногами и извиваясь что есть мочи, Казакова пыталась сползти с постамента, но тот, словно живой, приподнимал край, как только она приближалась к нему. Девушка соскальзывала снова к центру, и ничего нельзя было с этим поделать. Не оставляла Маша свои тщетные попытки сбежать, но отчаяние уже запустило свои холодные мертвящие когти в ее еще живое сердце. Белая кисея сползла с головы, и теперь легко можно было видеть весь ужас происходящего.

Тысячи изуродованных призраков неслись на отбивающихся степняков. Потоком, буранным ветром. Напрасно люди разили саблями – сталь проходила сквозь тела нападавших, не причиняя вреда. Духи невинных жертв из Мертвого города лишь распалялись еще больше в своей ярости, вспоминая, как их убили такие же клинки, и с еще большей злостью впивались в тела воинов. Нет, кровь не залила жертвенник, но каждый из неживых уносил из человека часть дыхания, и слабели руки, замирало сердце, путались мысли. Тысячи, тысячи обозленных душ, не похороненных по должному обряду, не слышавших погребального плача о себе, погибших бесславно, как скот на бойне, рвали сейчас силы из давснов, дырявя их тела, как капли воды – рыхлый снег.

Первым свалился, закашлявшись, самый высокий из троих, Лучник. Только его стрелы с серебряными наконечниками, остатки былой роскоши родного племени, причиняли мало-мальский вред духам. Но что такое пара десятков стрел, когда тебя пронзают тысячи алчущих?! Лучник упал, захрапев, словно захлебывался, потом стал ловить ртом воздух, как рыба на берегу, и умер с широко раскрытыми глазами. Казакова готова была поклясться, что видела, как его душа, душа воина, погибшего, сражаясь с оружием в руках, ушла куда-то вверх к звездам, равнодушно перемигивающимся в темном небе.

Шовшур, однако, не растерялся. Он тоже заметил, как исчезали те, кто напарывался на наконечник из серебра. Кочевник выхватил лук и стрелы из еще не остывших рук соплеменника и, превозмогая боль, сделал точный выстрел прямо в грудь шаману.

Рассекая поток мертвецов, стрела звенела, неся неминуемую гибель их главарю. Шаман успел лишь резко выбросить руки ладонями друг к другу, и стрела застряла в синем сиянии между его пальцами. Он сломал ее, как соломинку, и отбросил в сторону, невредимый.

А второй товарищ Шовшура уже упал на колени, зайдясь в приступе кашля. Так и умер он, коленопреклоненный, упершись лбом в любимую степь.

Но Шовшур не сдавался. Запрыгнув на постамент с жертвой, он схватил Машу за косу и поднял рывком, приставив кривой клинок ей к горлу. Духи не смели влетать на постамент, заметил он и это.