Ксения Медведевич - Сторож брату своему Страница 34

Старый воин кашлянул и сделал большой глоток из пиалы.

– Джарир, – Тарег перевернул свою чашку и выплеснул остатки вина в траву.

И перешел на джунгарский:

– Давай, не тяни коня за яйца, спрашивай, что хотел.

Хумаравайх не ответил. Но свое вино вылил тоже. И со вздохом сел в траву – по-степняцки, на корточки. Пожав плечами, Тарег опустился рядом, подвернув ноги на ашшаритский манер.

Сопя и дергая травку, как мальчишка, обдумывающий покражу лошади, ибн Тулун хмурился и мялся.

– Мне надоело ходить вокруг табуна, Джарир, – предостерег Тарег. – И надоело слушать, как ты мучаешься в своей голове. Она у тебя и так туго соображает, а хмель не добавляет остроты мысли, поверь мне.

– Я не знаю, как спросить, о повелитель, – шумно выдохнул, наконец, отставной полководец.

– Спроси меня, потом я спрошу тебя, и мы будем квиты, – пожал плечами Тарег.

– Да, – обрадовался Хумаравайх.

И снова замолчал.

Зазудели первые комары – в низине, в которой стояла усадьба, было сыро. На соседнем холме в темнеющем небе колыхались платаны. На крыши домишек выходили люди, встряхивали одеяла. В крохотном окошке альминара зажегся одинокий огонек.

Наконец, ибн Тулун грузно осел задом в траву.

– Я за дочку думаю, сейид.

Тарег молчал.

– Что делать мне? Вазир, подлюка, велел породниться с халифом. Думаю, чтобы джунгарские тумены, ежели что, на поддержку аль-Мамуну из степи не двинули. В заложницы хочет взять мою Юмагас – иной причины не вижу.

– Никуда вы из степи не пойдете, – лениво отмахнулся Тарег.

– Ну уж теперь-то да! – рассмеялся джунгар. – Но договор о женитьбе мы два года назад подписали – до того, как тебя разбудили, сейид. Теперь вазир загривок грызет – выполняй, мол.

– Я думаю, породниться с тобой посоветовал лекарь, – усмехнулся Тарег.

– Как это? – искренне изумился джунгар.

– Не именно с тобой, просто с какой-нибудь неашшаритской семьей, – пояснил нерегиль. – Умейяды в последнее время слишком часто женились и выходили замуж за двоюродных. Кровь стала загнивать, Джарир. Они хотят ее разбавить новой и свежей.

– Чего-то мне от этого, сейид, не легче, – пробормотал Джарир.

Тарег промолчал.

– Я знал, сейид, что вы мне ничего не скажете, – вздохнул Хумаравайх.

– Ты недоговорил, Джарир, – холодно ответил нерегиль.

Джунгар вздрогнул и тихо сказал:

– Боюсь я за дочку, сейид. Смотрел я в уголья – и нехорошее видел.

– Про нее нехорошее? – так же тихо спросил сумеречник.

– Про аль-Амина, – неохотно выдавил джунгар. – Что-то за ним охотится. Такое плохое, что хуже не бывает. Ползет за ним, как привязанное, и наливается черной, черной злобищей.

– Это аждахак, – спокойно ответил Тарег. – Кто-то натравил на него южного дракона, о Джарир.

– Вот оно как, – пробормотал джунгар и принялся гонять во рту травинку.

Потом сплюнул и снова спросил:

– Так что же мне делать?

– Я не понял тебя, Джарир, – поднял брови нерегиль. – «Что мне делать?» – это не ко мне вопрос. Это ты сам должен себе сказать.

– А если я не могу? – Ибн Тулун нехорошо прищурился.

– Ты же свободен, Джарир, – презрительно усмехнулся Тарег. – Ты – свободен. Что тебя здесь держит? И кто найдет тебя и твою семью в степи?

– Ты, мой повелитель, – тихо ответил ибн Тулун.

Нерегиль расхохотался:

– Ты слишком высоко себя ценишь, Джарир! Поверь, карматы будут занимать халифат еще слишком долго, чтобы войско отвлекалось на одного-единственного тайши, который решил откочевать подальше к Хангаю!

Ибн Тулун помотал усатой, как у сома, головой и хмыкнул.

– У меня две дочери замужем в столице, сейид. Сыновья – один в Балхе, при наместнике. Другой в Васите, каидом служит. Они плюнут мне под ноги, если я их в степь позову. У них семьи, сплошь ашшаритские. И жизнь – другая. Не моя уже. А если я… без них… Не хочу, чтобы их смерти или несчастья на мне были, сейид…

Тарег молча кивнул.

– Так вот я сижу и за дочку думаю, сейид. Что мне делать? – в третий раз спросил Хумаравайх и шумно засопел.

Нерегиль покосился на собеседника. Помолчал. И наконец ответил:

– А ты Юмагас не пробовал спросить? Что она-то думает по поводу замужества?

Степняк враз просиял лицом:

– А ведь вправду, сейид! Какой ты умный, умней шамана, однако! – и азартно хлопнул себя по коленям.

И крикнул в сумерки:

– Эй, Толуй! Сходи в комнаты, позови Юмагас-ханум! Давай-давай, шевели задом, старый мерин!

– Да иду уж, иду, хан, чего глотку дерешь, – заворчали из сгущающейся темноты.

– Не бей ноги, Толуй! – насмешливо откликнулся голос девушки. – Я тут рядом гуляю!

– Паршивка, опять подслушивала, – пробормотал Джарир, хмурясь и одновременно улыбаясь.

– Вот она я, батюшка! – пропел нежный голос, и они обернулись.

На Юмагас переливалось синим атласом ханьское платье с золотыми драконами, в высокую, тоже ханьскую, прическу с валиками вплетены были надушенные розы из шелковой материи. Девушка улыбнулась и поклонилась, сложив руки в замок перед грудью:

– Живи десять тысяч лет, Повелитель!

Тарег засмеялся и сказал:

– Ну, раз ты все слышала, Юмагас, отвечай прямо и без уверток – не боишься за халифа идти?

Темные раскосые глаза на фарфоровом личике прищурились, и девушка решительно проговорила:

– Не хочу идти за толстого ашшарита, он меня на женской половине запрёт! Не хочу обычного мужа, батюшка!

– Эт я знаю, – поскреб в бритом затылке Джарир. – А за кого ж ты хочешь, дочка? За Повелителя, что ль? Так он тебя не возьмет, боюсь тя разочаровать!..

На этот раз рассмеялись все трое – правда, девушка закрывалась длинным, почти до земли свисающим ханьским рукавом.

– За халифа пойду! – вдруг серьезно сказала Юмагас, оборвав смех.

– Аждахак, – тихо напомнил Тарег. – А еще я чувствую, что против аль-Амина плетут заговор. Думаю, кто-то из приближенных его брата. Возможно, даже сам аль-Мамун.

– Рядом с тобой, Повелитель, мне нечего бояться… – как-то не очень решительно проговорила Юмагас.

Тарег помолчал.

А потом негромко сказал:

– Моя опала – не случайность. Кто-то восстанавливает аль-Амина против меня. Боюсь, вскоре этот кто-то добьется успеха. Халиф труслив и боится собственной тени. А меня он боится больше всего. Страх рождает гнев, и вскоре этот гнев на меня изольется.

– Что ты хочешь этим сказать, сейид? – нахмурился джунгар.

– Что меня очень скоро уберут от двора, Джарир. И я не смогу быть рядом с тобой, Юмагас.

Девушка сморгнула и опустила взгляд. А потом резко вскинула темные ночные глаза и проговорила:

– Что ж, в таком случае я и мои скромные способности будут единственной защитой халифа. Да и тебе, сейид, из дворца я помогу лучше, чем из юрты в степи. Я не оплошаю, Повелитель. Юмагас – дочь великих ханов и великих волшебников, не пристало ей показывать спину опасности!

– Дочка… – начал было Джарир.

Но девушка вскинула легкий синий рукав:

– Батюшка! Не ты ли учил меня: джунгары обращаются лишь в притворное бегство?

Старый полководец вздохнул и покачал головой.

– А если Юмагас победят в бою, в степи сложат песни о ее последнем бое, – твердо сказала дочь Джарира.

Отдала низкий поясной поклон, развернулась и пошла к усадьбе.

Глядя ей вслед, Тарег улыбнулся:

– Хорошая у тебя дочка, Джарир. Хотел бы я иметь такую.

Старый военачальник вдруг всхлипнул – и тут же вытер рукавом глаза:

– Приказывай, Повелитель!

– Да что тебе приказывать, Джарир. Ты и сам все знаешь.

– Эх, знаю, сейид…

– Ну, раз знаешь, Джарир, тогда сам и рассказывай. Что такого шесть лет назад ты увидел в карматской пустыне, что с тех пор, как хряк, засел на сытой должности и не ходил в военные походы?

Джунгар вздохнул.

А потом вытянулся и четко отлаял:

– Разрешите доложить, сейид?

– Разрешаю.

– В пустыне под Куфой тумен под моим командованием, имея двойное численное преимущество, атаковал силы противника, навязал ближний бой, но не сумел выполнить боевую задачу!

– Почему, Джарир?

– Во главе армии противника стояла демониха женского полу! На голове – золотая корона с рогами, в руке – копье, между ногами, чтоб они у ей отсохли, – лев величиною с корову! Сама армия состояла из тварей, лишь внешним обликом напоминающих людей! Это все, что я имею сказать, сейид!

Тарег помолчал и, наконец, выдавил:

– Рехнуться можно, Джарир. Ты еще кому-нибудь об этом рассказывал?

– Что ты, сейид! Они б меня на цепь в городской больнице посадили, как умалишенного!

– Понятно… – горько пробормотал нерегиль.

И вдруг зло выдохнул:

– Ашшариты двадцать лет мудохаются с карматами и до сих пор не поняли, что им противостоит нечисть. Боги, как я устал от человеческой дури!..

Харат, дворец наместника,

несколько дней спустя

Иса ибн Махан невозмутимо отряхнул с рукава невидимую пылинку. Изразцовые цветы на стенах – колокольчик, трилистник, снова колокольчик, сердечко – рябили и расплывались. Голова побаливала, и извивы потолочной резьбы – прожилка за прожилкой, грозди и грозди желто-зеленых соцветий – садняще путались в его старых глазах.