Мила Коротич - Терракотовые сестры Страница 35

– Я решила такой вопрос легко: все дело в моей особенной крови. Так дракон мне сказал. Ты его видела уже. Во мне частица этого мира. От отца, видимо. И вообще тут полно всего, что я прятала в своем сознании далеко-далеко. Вы, европейцы, называете это «призраки прошлого». А мы – «память предков».

– Да? – оживилась Маша. – Ну, тогда все понятно. Я – твоя сестра, похоже. Мне тут дэв тоже заявил, что кровный родственник.

– Какое у меня богатое родство, – засмеялась Мэй. – Была-была безродной сиротой, братья-сестры умерли в младенчестве, папа – мифический персонаж. А тут – и сестра, и злой дух в родных нашлись.

Но обе почувствовали, что в смешном, невероятном их предположении – правда. Обе замолчали, задумавшись.

Но через несколько минут до Маши дошло, что идут они совсем не в сторону горы Богдо.

– А мы разве к давснам не зайдем? – спросила она, когда уже точно поняла, что означает «не знаю, кто такие».

– Нет, а зачем? – Спасительница не переставала удивлять.

– Сказать, что все, они свободны, мы победили врага. Это же очевидно.

Мэй снова пожала плечами:

– Тебе не все ли равно? Они сами догадаются когда-нибудь. Наверное. А кто такие эти давсны?

Что ответить? Племя у солеваров, принесшее тебя вчера вечером в жертву злому духу? Отдавшее на растерзание? А ты им: «Я вас освободила, живите и будьте счастливы!» Мэй скривила губы, прекрасно понимая, похоже, почему молчит ее словоохотливая подруга.

– Но если не сказать, они же… им же плохо будет! Еще кого-нибудь в жертву принесут. И вообще…

Китаянка не двинулась с места. Такой ответ скорее напугает, чем побудит к действию.

– Осторожность и справедливость говорят мне, что таких знакомств стоит избегать, а не поддерживать их, – произнесла женщина вслух то, что уже передала изгибом брови.

Но Казакова закусила удила. Как на планерке главреда, когда отстаиваешь свой материал, и не в гонорарных деньгах дело, а в принципе. И пусть сколько угодно смеется старый хмырь в свою седую бороду или выставляет ее энтузиазм дуростью, мол, эк она на танк да с сабелькой. Зато потом говоришь себе банальное про предпочтение жалеть о сделанном, чем грустить о несделанном, с чистой совестью и спишь спокойно.

– Не по-людски как-то. Если я давснов просто брошу и уйду с тобой, то я не лучше того дэва, которому солевары тоже были без надобности. Он просто хотел, чтоб они сдохли. Под руку подвернулись.

– А меня учили, что Инь и Ян в борьбе сменяют друг друга в вечности. И нет смысла вмешиваться в вечный порядок вещей. – Мэй дружелюбно улыбнулась.

– И ты не вмешивалась, вытащив меня и чуть не загубив своего дракона. Просто мимо пролетала.

– Это судьба. Я видела ее в водяном зеркале. И ты нужна мне для равновесия. Но это долго рассказывать…

– Не хочешь идти, жди здесь, раз я тебе нужна. – И Казакова, развернувшись, зашагала в сторону горы. Девушку покачивало от усталости и хотелось есть, но, как говорится, вожжа попала под хвост, и сдаваться Маша не собиралась. Молодость – максималистка. За несовременную принципиальность мама подтрунивала над дочкой: «Тебя такую замуж никто не возьмет!» – «И не надо, – огрызалась обычно Казакова, – и так проживу. Ты же прожила!»

Мэй догнала ее бесшумно и быстро. Привычная к долгим переходам, она даже не запыхалась и не повернула голову в сторону возмущенной девицы.

– Мы возьмем коней у твоих давснов – так легче путешествовать. Говорить буду я, – только и сказала она.

Казакова кипела в душе, как чайник, но хранила гордое молчание. Но где-то в глубине ее «чайника» заваривалась мысль, что хорошо идти не одной.

Когда же они подошли к озеру, покрытому солью, как снегом, солнце уже палило вовсю. Пахло дымом и какой-то едой. Конечно, у Казаковой громко заурчало в животе. Мэй сочувственно улыбнулась:

– Покормят?

– У них самих еды… – Казакова хмыкнула. – Не важно. Страшно мне что-то: как я скажу, что пятеро погибли, а я жива?

Мэй огорошила ее спокойствием:

– Значит, на пять ртов меньше. И тебя можно тоже не считать.

Такой практицизм снова покоробил Машу, но оказался очень кстати, когда пришлось объясняться с народом. Когда счет муки идет на пригоршни, количество едоков имеет значение. Мэй повела переговоры, так и не выпуская меча из рук. Это выглядело очень солидно и аргументированно.

– Два коня и запас еды на день – не большая плата за освобождение. – Голос ее звучал спокойно. – Можете идти с нами до границы солевых копей, если не верите. Проверьте сами, ступив на очищенную землю.

Все видели отблески сражений в степи. Обветренные лица давснов казались бесстрастными. Но люди не расходились, смотрели на говорящих в упор, не отрываясь.

– Два коня и запас еды – смешная цена, – согласился старейшина. – Но как докажешь, что тебе можно верить? Четверо воинов ушло в ночь, вернулась одна девица. Я прикажу сейчас – и вы обе станете подарком дэву. Сохраню своих людей. Эй! – и большой синий перстень сверкнул на пальцах руки.

Две шелковые кисти на рукояти меча Мэй дрогнули. Наверное, не одна Маша поняла значение этой дрожи. И поспешила вступить:

– Дэва больше не будет, я видела, как твой сын, вместилище злого духа, влился в поток мертвых, гнавший нас до солончаков. Молодой шаман не вернулся утром, как обычно, ведь так? – Слова ее, словно стрелы, достигли цели. Лицом отец шамана потемнел еще больше, но и бровью не повел. Молчали и остальные, но девушка спиной чувствовала, как сгущается это молчание в тучу. В черную тучу.

– А вот этим я сожгла войско черного тумана, – и Мэй молниеносно бросила в ближайший костер последний мешочек с фейерверком. Когда дым от взрыва рассеялся, каменный меч упирался в грудь старейшины. – Я действительно намерена рассказать вам, что делать, чтоб успокоить остатки тумана. И хочу просто уехать с моей новой подругой. Твой сын погиб, пытаясь спасти вас. Она тоже чуть не погибла. Ты хочешь, чтобы его жертва оказалась напрасной? К тому же мы избавим тебя от лишних ртов. Подумай, правитель.

Маша испытывала стыд и страх, обильно замешанные на усталости. Может, поэтому не злилась она на бедных солеваров, которым судьба была мучительно умирать, истаивать, как кусок соли в воде. Зато резкие слова попутчицы, ее напор и агрессия кололи слипавшиеся уже глаза Казаковой. А Мэй продолжала:

– Если заботишься о людях, то не решай за племя единолично. Мудрый правитель уважает свой народ, а не жертвует им. Останетесь здесь, не поверив мне, – умрете с голоду. Если я лгу, у границы соли малой кровью откроется правда, и возьмите мою голову, если захотите. А если я права и правитель смел и прозорлив, ваши несчастья закончатся уже сегодня.

Что убедило старейшину: каменный меч ли у горла или словесные аргументы, но не меняя выражения лица, старик сказал ритуальную фразу.

– Будьте моими гостями до полудня, – проскрипел старейшина. И возвысил голос, чтоб слышали все вокруг. – Никто из нашего стойбища не тронет гостей и пальцем. А в полдень все, кто захочет, пойдут с вами и со мной до границы солончаков. Там откроется правда. Мать Цаган вас примет.

Мэй поклонилась и закинула меч на плечо. И все разошлись молча, только самые маленькие дети оглядывались на гостей. Не нормальное это было молчание. Тяжелое, как соль, такое же жгучее. Дорогу в белую юрту Маша запомнила, пришла туда «на автомате». И тут же отрубилась, прислонившись к нагретой солнцем стене.

Пара часов сна не столько вернут силы телу, сколько поставят на место мозги. Вот пригрело тебе щеку, напекло голову, и ты просыпаешься, потягиваясь, морщишь нос, еще не открывая глаз. Протягиваешь руку, стараясь нащупать походную сумку с косметичкой – там должны быть зеркальце и салфетки. А рука наталкивается только на щепки и какие-то камешки. И вот тогда ты уже жмуришься сильнее, понимая, что не проснуться тебе в командировочной гостинице и не в казенном кресле ты заснула. Память подсовывает фантасмагоричные образы, которые видела вчера в ночной степи, остается только набраться смелости и признать: это случилось. Жизнь изменилась так резко, что вряд ли станет прежней. Пусть даже удастся вернуться назад, в тот мир, где есть кино, ты уже навсегда – хоббит, ходивший туда и обратно.

Что-то просвистело у лица. И тут Казакова наконец открыла глаза. Юрта. Соленая степь. Солнце почти в зените. Старая женщина в белом сидит рядом с ней, на земле. Топча собственную тень, прямо перед ними танцует Мэй. Двигаясь плавно, словно под музыку, слышимую только ей одной, она играет мечом, выписывая затейливые фигуры. Меч то резко рассекает воздух, то описывает сложные фигуры. Две шелковые кисти, короткая и длинная, летают вокруг женских запястий, каждая играет собственную партию, но никто не мешает друг другу. Нельзя не залюбоваться.

– Ты проснулась? – не поворачиваясь, спрашивает женщина. Даже говоря, она не прерывает танца. – Готова идти на запад?

Меч сделал последнюю сложную дугу и замер наконец в руках владелицы. Та обернулась и сдернула с глаз белую повязку. Спокойно и чинно Мэй подошла к девушке. Тут Казакова заметила возле своих ног несколько наконечников стрел. Мать Цаган испарилась тут же, как будто и не было. Мэй тоже посмотрела на воинственные находки.