Ксения Медведевич - Сторож брату своему Страница 42

Масуд принял в рукав еще один сверток с золотом и выволок скулящую Пакизу за волосы.

Кабихой Фархад занялся сам.

В этот раз он бил ее сильнее. Хлестал по животу и ягодицам тяжелым влажным полотенцем – чтоб прочувствовала. Девка сучила ногами, крутила связанными локтями и кусала платок во рту.

Фархад отвешивал удар за ударом и приговаривал:

– Сука, – шлепок, – дура, – шлепок, – жопа. Тебя, – шлепок, – сюда, – шлепок, – определили для дела, – шлепок. – А ты, о скверная? – шлепок. – Хочешь, чтобы тебя утопили в Герируде?!

Наконец, утомившись, он отбросил мокрую тряпку и сказал:

– Чтоб больше никаких шашней, о дочь греха.

И вытащил из складок пояса перстенек с пиритом.

Присел над тяжело дышащей Кабихой и вытащил ей изо рта полотенце:

– С сегодняшнего вечера будешь носить не снимая. Понятно?

Девка скривилась на дешевое колечко:

– Это? – плаксиво взвякнула она. – Меня ж засмеют! Это ж немодно!

Фархад улыбнулся и отвесил ей оплеуху. Потом еще одну.

Невольница взвыла:

– Хорошо, я буду, буду!

– Дура мерзкая, – пробормотал Фархад, вставая. – Узнаю, что сняла – а я узнаю, мразь, – руку отрежу.

Кабиха заскулила, пытаясь отползти по коврам на заднице.

Потом Фархад вытащил из-за поясного платка исписанный клочок бумаги. И поднес к носу Кабихи:

– Читай.

Та ссутулилась, задергала связанными руками.

– Читай, сука, – он шлепнул ее по щеке.

Слизывая текущую из носа кровь и дрожа, Кабиха водила глазами по строчкам.

– Запомнила?

Рабыня кивнула.

– Попросишь об этом во время попойки, перед которой наставник Бишр передаст тебе перстень с рубином.

Кабиха снова кивнула и еще сильнее залилась слезами.

Фархад ударил ее еще раз, перевернул на живот, надел на палец кольцо, развязал локти, по традиции дал пенделя в зад и вышел из комнаты.

Бумажку он кинул в стоявшую на галерее жаровню. И проследил, чтобы от нее не осталось даже пепла, старательно разворошив угли стоявшей у стены кочергой.

Харат, дворец наместника, следующий день

Верховой сильный ветер сносил дождевые струи – они били в туго натянутый провощенный плотный шелк. Пока занавес в арке выдерживал напор мокрой стихии.

Абу аль-Хайджа сидел, устало прислонившись к по-зимнему холодной стене. Поди ж ты, весна называется… Изразцы за спиной прямо-таки леденили позвоночник. Бедуин мрачно отлепился от сине-голубой плитки и сунул за спину подушку. Голова неудобно откинулась. Тьфу ты, сюда бы седло его любимой верблюдицы, белой красавицы Саибы! Тогда бы он устроился как положено, а не вертелся, как червяк в мелкой луже…

– Отец!

Голос Абида скакнул в гулком зале, как шарик для игры в чауган. Единственная приличная игра у этих горожан. А то выдумали – шахматы. Воистину, только парсы, и то покоренные, способны часами сидеть друг против друга на заднице и, как скоты, таращиться в эту клетчатую доску. Ему еще пробовали доказать, что шахматы – азартная игра и игроки делают ставки. Азартная, как же…

– Отец, я забыл, такиф заходят в Хиджаз?..

Потирая затекшую – или застуженную? Ну и холод, ну и холод у них в этом поганом Хорасане, – спину, Абдаллах поднялся и поплелся к разложенной на полу карте Пустыни Али.

На самом деле на полу лежала даже не карта, а целое громадное покрывало, по которому свободно прогуливались Абид, Тарик и двое богато одетых бедуинов из племени кайс. Подойдя, Абу аль-Хайджа наступил прямо на лаонскую границу.

Нерегиль, задумчиво шевеля ушами и покусывая нижнюю губу, смотрел на волнистое изображение горной цепи – Паропанисады четко разгораживали земли верующих и Сумерки.

– Скажи мне, Абдаллах, – наконец разродился вопросом самийа, – а вам не приходило в голову попросить прохода через лаонские земли?

Кайситы переглянулись – и расхохотались. Абид тоже засмеялся, хлопая себя по ляжкам и пританцовывая. Абу аль-Хайджа не удержался и тоже хмыкнул.

– Что такого смешного я сказал? – настороженно поднял уши нерегиль.

– Через лаонские земли… Проход… – Один из кайситов аж перегнулся пополам и вытирал выступившие слезы. – Проход… через лаонские земли…

Абид тоже вытирал глаза рукавом.

– Это невозможно, сейид, – пояснил Абдаллах любопытно раскрывшему глаза самийа. – В Лаоне уже второе столетие все воюют против всех. А сейчас там и подавно идет такая свалка, что наши междоусобицы по сравнению с ихними – как куст аладжаны против финиковой пальмы.

– С нами кочевала одна их семья, сейид, – покивал отсмеявшийся кайсит. – Ихний клан весь вырезали, под корень. Они ждали, когда верх возьмет какой-то из союзных родов. Дождались, так обратно бросились, как те львы.

– Они часто забредают к нам в кочевья, – усмехнулся Абу аль-Хайджа. – У них пожар, так они, как искры и головешки, вылетают в Большую пустыню. Свои им ненавистнее, чем мы, чужие.

– Понятно, – вздохнул нерегиль. – В Лаоне, получается, тоже хлам, а не государство… Нигде нет порядка.

И ушел к зеленому пятнышку Таифского оазиса.

– А большая была эта священная роща? – присев над картой, поинтересовался Тарик.

Абдаллах не успел ответить – со стороны перехода в Большой двор донесся быстрый топоток, и в низенькую арку влетел гулямчонок:

– Сюда идет эмир верующих!

Из перехода уже долетал звук множества шагов – шаркающих туфель и цокающих набойками каблуков. И высокий манерный голос, пришепетывающий и гортанно раскатывающий «р»:

– О мой эмир! Ты как всегда прав…

«Прр-аав» – Кавсар по столичной моде растягивал гласные. Счастливый смех аль-Амина вторил словам евнуха.

Не дожидаясь, пока халиф покажется в зале, все опустились на колени и прижали лбы к полу. Абу аль-Хайджа снова проклял здешний климат – проклятый мрамор леденил ему даже глаза.

– Ну что у вас тут…

Шаги остановились.

– Разрешаю поднять головы и смотреть на нас!..

Голос подозрительно ломался. Абу аль-Хайджа оценивающе поглядел, как халиф опирается на плечо высокого безбородого красавца: так и есть, пьян. Запинаясь и пытаясь не шататься, аль-Амин высоко вздернул голову в роскошной многоцветной чалме – его, естественно, мотнуло. Халиф крепче сжал локоть на шее Кавсара, теснее прижимаясь к евнуху. Тот, улыбаясь, запрокинул белое смазливое личико и что-то зашептал аль-Амину на ухо. Блестя нетрезвыми глазами, халиф улыбался и слушал.

Бедуин покосился в сторону нерегиля: тот продолжал, как и все, стоять на коленях, опустив голову. На шепчущегося с евнухом аль-Амина он не смотрел. Порыв ветра бросил в натянутую ткань занавеса мощную дробь капель. На дворе монотонно бурлило и шелестело – дождь и не думал прекращаться.

Наконец, халиф счастливо оглядел любимца и запечатал ему рот длинным поцелуем. И легонько оттолкнул от себя – подожди, мол, потом договорим.

И сделал несколько неверных шагов в сторону нерегиля. Тот недобро прижал уши.

– Ну? Мне тут докладывают, ты и не думаешь идти в поход! Что молчишь, говори!

«Докладывают». Конечно, докладывают. Вторая неделя уже пошла со дня торжественного въезда эмира верующих в город, и только сегодня у нашего повелителя нашлось время, чтобы увидеть главнокомандующего. Видимо, оттого, что третьего дня пришли истошные донесения из Ракки – да что там Ракки, из Белых селений под Нисибином: карматские отряды свирепствовали по всей аль-Джазире и даже севернее. Людей сотнями уводили в плен, гнали, как собак, со сворками на шее. Исчадия ада появлялись, как призраки, в одном месте – чтобы нанести ошеломляюще кровавый удар и сгинуть, как кутрубы поутру. И тут же появиться в другом месте, в десятках фарсахов от разоренного накануне вилаята – и снова жечь, грабить, убивать, угонять в рабство.

– Я спрашиваю, почему не идешь в поход! – Аль-Амин капризно топнул ногой в изящной туфле.

С трудом выговаривая слова и то и дело откашливаясь – словно его что-то душило, – нерегиль, наконец, выдавил:

– У меня еще недостаточно сведений… о мой халиф.

– Сведений? Недостаточно?! – топнул снова и свирепо разорался аль-Амин. – Каких тебе еще нужно сведений, тварь ты поганая, они сожгли Гаусин!

– За ними бесполезно… – снова раскашлялся, да что с ним такое, – …бесполезно гоняться, мой повелитель. Нужно уничтожить их… гнездо.

– Вот и иди туда! – пуще прежнего взъярился халиф. – Иди в поход, ты, старый ленивый кошак, дармоед, я приказываю тебе идти в поход!

– Куда ты приказываешь мне идти, о мой халиф? – явственно скрипнув зубами, спросил нерегиль.

– В поход! На карматов! Вот сюда! – И халифская туфля – остроносая, на высоком деревянном каблуке – топнула в карту.

– Это пустыня Руб-эль-Хали, о мой халиф, – холодно отозвался Тарик. – Там нет карматов.

– А где ж они есть? – удивился аль-Амин.

И вдруг присел и принялся заинтересованно разглядывать тоненькие линии, отмечающие подземные каналы и вади, зеленые пятнышки оазисов и точки колодцев. И десятки, десятки надписей и стрелок, показывающих передвижения кочевых племен.