Джей Эм - Убийца теней Страница 44

Попытаться бежать?.. Пока ты на свободе, сохраняется маленький шанс что-то придумать, предпринять… хотя бы видимость возможность.

Но было поздно.

Из караульной будки, возле которой происходил разговор, показались ещё двое стражников. Напрасно мгновение назад Лорк радовался, что перед ним отворили тюремные ворота. Он-то это хорошим знаком посчитал – значит, без всяких проволочек к Талвеону пропустят. А их для того отворили, чтобы схватить его сподручнее было.

Ну, не то чтобы схватить… Вид у остальных стражников был такой же слегка озадаченный, как у первого – всё-таки, двухбережный брат перед ними, не кощунство ли вот так на него посягать? Но приказ есть приказ, и руки за спиной связали Лорку:

– Вы уж не сопротивляйтесь, святой брат, не заставляйте нас силу не применять, грех брать на душу… Теперь в обитель вашу идёмте.

И пошли. Стражники по бокам, Лорк посередине. Прямо как преступника настоящего повели… Но не по самым главным улицам, окольными путями, мимо домишек с огородами, на которых если и есть кто, то из-за заборов не выглядывают, работой заняты. Видно, велено стражникам лишних зевак не привлекать.

«А если бы пошла со мной Ярла, – подумалось Лорку, – да увидела такую вот картину, как меня под конвоем ведут, что бы делать стала?» Может, и не сдержалась бы, полезла отбивать. Нажила бы неприятностей… Уж больно отчаянная она. От этих мыслей потеплело на сердце. Даже чуть было улыбка на губах не появилась. И понял Лорк, что после того, как с ней познакомился, меньше одиночества стало в его жизни.

Вот и дошли до братства. Узорные стены храма, жилой дом и подсобный с его высокой башней, в нижних этажах которой мастерские переписчиков рукописей и художников, делающих образа, а в верхнем – библиотека. В потемневшее, полное сгустившихся туч небо уходит башня, кажется выше, чем на самом деле есть. Сколько лет братство ему, Лорку, домом было? Чем теперь станет? Тюрьмой?..

У входа в дом первого священника, выстроенный за общим жилым, с кельями братьев, Лорка передали «на попечение» брату Эйлолу. Вот уж кого меньше всего хотелось видеть – брат Эйлол и в прежние-то времена без малейшего дружелюбия относился к Лорку, а сейчас и вовсе хмуро, с осуждением посмотрел. Заговорить с ним Лорк даже не пытался.

Эйлол привёл пленника в кабинет отца Воллета. Эта комната могла бы показаться аскетичной – тут была только самая необходимая мебель простых форм, никаких украшений вроде картин, ковров или статуэток. Но бросалась в глаза позолота на канделябрах, ручках шкафов, на огромном знаке веры Двух Берегов, что висел на стене над письменным столом. Мебель, при всей своей простоте, была из дорогого дерева. Стоящие в шкафу за стеклянными дверцами шкатулки для реликвий и переплёты священных текстов сверкали драгоценными камнями. Но это совсем не та роскошь, какую можно видеть во дворцах вельмож, лёгкая, несерьёзная, самодовольно-жизнерадостная, а какая-то мрачная, тяжеловесная. Она как бы говорила: да, я имею право здесь быть, пусть злословят враги. Я здесь во славу Творца.

В углах кабинета собрались тени, словно сумерки тут наступили раньше времени.

Лицо первого священника было бледнее и строже обычного, а взгляд его глаз почти ощутимо обжигал. Лорк попробовал представить, что видят такие, как Ярла Бирг, когда смотрят на таких, как отец Воллет. И ему стало не по себе, лёгкая волна дурноты подступила к горлу. Кто, кроме троих двухбережных братьев, сейчас в этом кабинете? Сколько их? Как они выглядят? Что нужно, чтобы они потеряли связи со своим хозяином, чьей энергией питаются, и превратились в чудовищ, которым потребуются жизни других людей? От этих мыслей даже невольный страх за собственную судьбу почти оставил Лорка.

Брат Эйлол, доставивший пленника, повинуясь повелительному движению руки Воллета, поклонился и вышел за дверь. Первый священник помедлил ещё немного, потом заговорил:

– Видит Творец, Лорк, я не хотел, чтобы дошло до такого.

Лорк не ответил. Разговаривать бесполезно… Ярла права: этого человека невозможно ни в чём убедить или разубедить. По крайней мере, другому человеку это не под силу. А смог бы подвигнуть его к каким-то переменам бывший его ларв-паразит, если бы в виде ночной твари предстал перед ним?.. Но что об этом думать, если шанс упущен.

– Я доверял тебе. Я надеялся, мне удалось победить ту злобную природу, что от рождения в тебя проникла.

Доверял. Теперь Воллет говорит о доверии, хотя приказ пойти к Талвеону после происшествия с книгой был явной провокацией.

«Он всю жизнь искал предлог позначительнее, чтобы со мной расправиться. Но почему? Чей я на самом деле сын, что сделали ему мои родители? Ответ скрыт где-то в их прошлом, потому что я не причинял ему никакого вреда. Само моё существование не даёт ему покоя, вот и всё».

Лорк не знал, как режет глаза Воллету золотой цвет его волос, такой же яркий, как был у его матери. Зато он явственно ощущал произошедшую с ним перемену. Три дня назад он если не полностью, то во многом признавал власть Воллета над собой и чувствовал перед первым священником благоговейный ужас. Теперь он стал свободнее сердцем. От благоговения не осталось и следа. Но за духовную свободу пришлось поплатиться физической.

Что же, дать Воллету лишний повод для обвинений? Промолчи сейчас Лорк – свою участь не облегчит, это уже ясно. Даже если о сочинении Талвеона первый священник не подозревает, и оно неприкосновенным хранится у Ярлы, Воллету самовольных визитов Лорка в библиотеку и тюрьму хватит, чтобы приписать ему все мыслимые и немыслимые грехи. Так что молчать и с покорностью принимать необоснованные нападки смысла нет.

– Я не сын злого духа, отец Воллет, – голос прозвучал на удивление твёрдо.

Но Воллет только скорбно улыбнулся:

– Ещё бы ты это признал, когда злой дух полностью завладел твоей душой.

Снова мелькнула мысль о побеге. Дверь не заперта. Конечно, со связанными руками чувствуешь себя беспомощным, но если удастся уйти подальше от братства, можно будет сообразить, обо что перепилить верёвку.

Но первый священник прочёл намерения Лорка словно открытую книгу:

– Лучше не пытайся.

Ну да. Наверняка брат Эйлол не убрался, а стоит под дверью. Удаляющихся шагов слышно не было.

– Я всё-таки дам тебе ещё время на раздумья, Лорк. Я взываю к человеческой части твоей души, если демон ещё не окончательно пожрал её: борись и победи. Поговорим завтра. У тебя будет возможность отказаться от слов, которые ты сейчас произнёс, и покаяться. В том, что внимал речам еретика и сам впал в ересь, и во всём прочем. После чего добровольно согласиться на вечное покаяние во имя спасения.

Вечное покаяние во имя спасения. Это значит, что его засунут в одну из тех рукотворных пещер под стенами главного городского храма, тесных подвальных клетушек, которые связаны с миром только крошечными зарешечёнными окошками. Засунут и замуруют там наглухо, заложат камнями вход. Есть он станет то, что милосердные горожане бросят ему в окно, как подаяние. И единственный свет, который он будет видеть до конца своих дней – свет из этого же окошка. Единственной одеждой и в жару и в мороз послужит жалкий клочок тряпья на бёдрах. В тесноте, в смраде собственных испарений он будет сидеть и молиться… молить о смерти?

Такое заточение некоторые действительно принимают добровольно, ищут в нём спасения души. Считают себя достаточно стойкими для этого – и, может, таковы они и есть. Но другие… провинившиеся братья – они каются, признают свою вину и тоже как будто соглашаются на плен по своей воле. Как будто… то есть, другого выбора у них нет. То есть… один-то другой выбор есть всегда, но больно уж он страшный. Не у каждого духу хватит…

Через какое время все эти узники, и добровольные, и не очень, теряют рассудок? Лорк вспомнил, как, проходил мимо главного храма, бросал на окошки подвальных убежищ мимолётные взгляды или просовывал сквозь прутья кусок хлеба. Иногда при этом только и видел, что эти тёмные окошки да прутья, но иногда обитатели подземелий призрачными тенями мелькали за ними. Лорк убеждал себя, что должен восхищаться величием подвига вечно кающихся, но в действительности ему было страшно смотреть на них. На мужчин с лицами, заросшими бородами и завешанными спутанными волосами, на женщин, чьи тела иссохли, превратились в живые мощи, сплошь покрылись морщинами. Страшно и – он не мог побороть этого – неприятно, потому что изнутри каменных нор исходил отвратительный запах.

Добровольные заключённые сами надеялись в подземельях спасти свои души от власти левобережных духов, полудобровольных сажали туда для того же – для спасения. Значит, так будет и с ним… в случае, если он принесёт покаяние. А если нет, что тогда? Воллет объявит его таким же отступником, как Талвеона? Клетка или виселица. Отличная перспектива.

И этот человек не раз повторял, что питает к нему, Лорку, милосердные, чуть ли не отцовские чувства. Порой действительно проявлял доброту и почти заставлял себя полюбить. Но всегда оставалось это «почти». В его доброте вечно сквозила принуждённость. Инстинктивно Лорк чувствовал, что Воллет его не выносит. И вовсе не потому, что первому священнику не хочется якшаться с демонским отродьем. Тут другое, что-то не связанное с верой, очень… человеческое. Бывают странные примеры, когда один человек с трудом терпит другого рядом с собой, но и в покое отставить, вычеркнуть из своей жизни его не может.