Виктор Кузнецов - Пленники Долины Страница 64

Обыска Адсон не боялся. Большинство стражников относилось к бывшему ополченцу с пониманием, а некоторые даже проявляли что-то похожее на сочувствие. «Ну а Берт, – вспомнил Адсон происшествие, – что Берт? Флэа ему судья». С детских лет отец внушал маленькому Адсону мысль, что в мире нет плохих людей. «Люди – они все хорошие», – не уставал напоминать он сыну. Однако в последнее время узнику Таниевой Долины все чаще хотелось дополнить отцовскую мудрость весомым окончанием: «…если, конечно, они люди».

Адсон и раньше порывался написать Лие, но каждый раз подолгу сидел над чистым листом, не зная с чего начать. После разговора с Натаном все встало на свои места, ставшая почти привычной внутренняя пустота уступила место воспоминаниям, мысли обрели форму и укладывались друг за другом ровными строками:

Здравствуй, Лия. Я уже давно не вижу снов. Не знаю почему, но последние месяцы одна ночь похожа на другую, как две капли воды. Полгода назад я уставал больше, но стоило мне закрыть глаза, и весь мир раскрашивался цветными красками – словно по мановению руки доброго волшебника. В этом мире ночных грез я радовался солнцу, как радуется ему ожившая весной природа, в этом безбрежном мире жили мои родители, в нем мы были вместе. Ты и я. Всегда. Теперь все иначе. Ночь обволакивает непроницаемым покрывалом темноты, и за ним нет ничего: ни солнца, ни облаков, ни неба.

Вчера я вновь видел тебя во сне. Я не хотел просыпаться. Само пробуждение оказалось мучительнее действительности. Я просил, умолял ночь не уходить, упрашивал оставить мне хотя бы еще один миг прошлого. Только теперь я понимаю, как мало человеку нужно для счастья.

Адсон отложил перо и задумался. Воспоминания уводили его в тот теплый вечер, когда Лия отправилась к Гретте за солью, а он вызвался ее проводить. Впервые Адсон убедился, насколько оно может быть красноречивым… молчание. Потом были слова. Слова, причинившие боль.

Адсон заметил, что по недописанному письму ползет муравей. Небольшой лесной муравей, каких можно увидеть в любом лесу. Букашка суетливо сновала между строк, не решаясь спрыгнуть на землю. «Ну что, не понимаешь, куда попал? – подумал узник. – Вот и я также не понимаю, где я и что мне делать. Хотя почему не знаю? Еще несколько дней, и меня здесь не будет. Возможно, меня вообще не будет, – подумал он с горечью».

Адсон потер лицо ладонями, пытаясь отогнать внезапно нахлынувшее наваждение, осторожно стряхнул муравья на землю и продолжил:

Но ночь ушла. Ушла, забрав мои надежды и мечты. Как же я не хотел возвращаться в реальный мир! Первый раз за много лет я почувствовал, что он мне совершенно безразличен. Этот дивный мир, украшенный зеленью травы, заполненный журчанием ручья, шумом листвы, на поверку оказался всего лишь миражом. Стоит протянуть руку, и он растает. Я не хочу так! Я не могу так!

Почему-то мне кажется, что нам не суждено встретиться. Прости меня, если, конечно, можешь. Прости за всю боль, которую я тебе причинил. Я ни на что не рассчитываю. Я хочу, чтобы ты знала: в моем сердце всегда будет жить одна-единственная девушка – золотоволосая Лия. Пока бьется мое сердце, будет так!

Услышав звук приближающихся шагов, Адсон поспешно спрятал письмо за пазуху и едва успел накрыть плошку с чернилами висевшим у изголовья полотенцем, как в дверном проеме появилось сверкающее от радости лицо Джонни, человека из его десятки. Среднего роста, сутулый и длиннорукий, Джонни попал в колонию двумя месяцами позже Адсона. Он и по жизни-то не был упитанным, а теперь и подавно выглядел как обтянутый кожей скелет. Ходячий ворчливый скелет. «Мешок с костями», – подтрунивали над ним рудокопы. Но, несмотря на врожденную худобу, усугубленную пустыми кашами и тяжелой работой, взгляд узника остался живым и требовательным.

– Адсон, – вполголоса позвал Джонни, – у тебя кинжал с собой?

– К сожалению, нет, – разочаровал Адсон приятеля. – Продал Фарту.

– Как так продал? – опешил от неожиданности гость.

– Да вот так.

– А я сегодня нашел в забое меч! – сиял от восторга рудокоп. – Только еще не знаю, светится ли, когда рядом кочевники, как твой нож.

«Все-таки удивительное это создание – человек, – подумал Адсон. – Когда его лишают многого, он учится радоваться малому. Вот и сейчас, обреченный проводить большую часть времени в забое, Джонни, как ребенок, радуется новой игрушке – древнему мечу».

– Надеюсь, ты не додумался тащить меч в лагерь? – забеспокоился Адсон.

– Нет, что ты! В штреке оставил. Пускай там полежит. Потом придумаю, что с ним делать, – бросил Джонни, покидая лачугу. – Только никому ни слова! – с тревогой в голосе попросил счастливый обладатель меча.

– Подумай-подумай, – отстраненно прошептал Адсон.

Оставшись один, он достал из-за пазухи письмо, свернул его вчетверо и склеил края крутой рисовой кашей. «Отнесу, пока не протрубили подъем», – принял решение узник.

Адсон и его друзья выполнили перед торговцем все обязательства. Остальное зависело уже не от них.

Ричард проснулся задолго до подъема. Набросив на плечи одеяло, присел на пороге. Свернул самокрутку, затянулся и пустил дым вверх. Ветер тут же подхватил сизое облачко, помял в невидимых руках и разорвал в клочья. «Скоро дни станут короче, опадут листья, а потом выпадет снег, все побелеет», – подумал Ричард. Он глубоко вздохнул, сожалея, что лето на исходе.

Во дворе появилась одинокая фигура рудокопа. Опустив голову, человек торопился пересечь открытое пространство. Ричард пригляделся внимательнее.

– Эй, Адсон, – окликнул он рудокопа.

Человек замер, обернулся и, узнав Ричарда, опустил глаза.

– Давай сюда, – позвал главарь. – Чего прирос там?

Проклиная себя за невезение, Адсон подбежал к Ричарду.

– Не спится? – поинтересовался главарь, буравя рудокопа взглядом.

– Что-то вроде того, – неопределенно пробормотал Адсон.

– Купаться ходил? – насмешливо предположил Ричард.

– Холодно для купания. Умывался, – ответил рудокоп.

– Смотри, водолюб сожрет, – в шутку пригрозил главарь. – Ну-ка, покажи руки? – потребовал он, обратив внимание, что собеседник прячет ладони за спиной.

Адсон покорно вытянул руки вперед.

– Ладонями вверх, – поправил главарь.

Адсон повиновался.

– Кулаки разожми, – потребовал Ричард.

Адсон разогнул дрожащие пальцы. На правой ладони красовалась огромная чернильная клякса.

– А это что? – указал на кляксу главарь.

Адсон судорожно искал правильный ответ. Такой, чтобы его не стали расспрашивать дальше. Адсон знал, что на самом деле Ричарда мало беспокоит, чем он занимался ночью, и главарь лишь ищет повод прицепиться по какой-нибудь ерунде, просто так, от нечего делать.

– Вчера показалось, что опора треснула, – соврал Адсон. – Решил на всякий случай проверить, вот и запачкался дегтем.

– Вот как?! – благодушно рассмеялся Ричард. – Все-таки Филипп молодец. Знает, кого назначать. Его десятники даже ночью про работу думают. Молодец, молодец…

Ричард откровенно ерничал, но Адсон был несказанно рад, что собеседник не стал пытать дальше.

– Ладно, присаживайся, – милостиво позволил Ричард. Сделал очередную затяжку и выпустил дым прямо Адсону в лицо. – Я слышал, ты из местных?

– Да, – подтвердил Адсон, устраиваясь ступенькой ниже.

– Дома кто-нибудь остался? Родители, жена?

– Нет. Родители умерли, сестер, братьев не было, жениться не успел.

– Это даже к лучшему, – неожиданно заявил Ричард.

– Почему? – осмелился поинтересоваться Адсон.

– Сегодня вечером узнаешь. Приходи сразу после ужина.

Адсон утвердительно кивнул и виноватым тоном попросил:

– Рич, я пойду? Прихвачу чуток сна до подъема.

– Иди, – равнодушно произнес Ричард.

Видя, что главарь потерял к нему интерес, Адсон затушил самокрутку, ссыпал остатки табака в кисет и отправился к себе.

Предназначенная для одного человека, хижина с трудом вмещала восьмерых. Люди пристроились на табуретках, на кровати, на сундуке. Адсон уселся прямо на пол. «Ральф, Арчи, Морт, Тор, Адсон, Вернон, Кирк. Похоже, все в сборе», – Ричард удовлетворенно хмыкнул. Роуг и Хаттори приглашены не были – им приказали находиться неподалеку и немедленно сообщить, если увидят стражников.

– Ральф, – позвал Ричард помощника.

Не вставая с облюбованного сундука, барон обернулся и, поймав взгляд главаря, проговорил:

– Все, что вы услышите, независимо от вашего решения, для остальных должно остаться тайной. Если кто-то сомневается, что сможет хранить молчание, пускай уйдет сейчас.

Никто не шелохнулся. Адсон тупо разглядывал изрядно потертые носки собственных сапог, решая, когда попросить обновку: сегодня вечером или завтра утром. Позерский жест барона – уйти или хранить молчание, – обращенный вроде бы ко всем, на самом деле предназначался двоим: Кирку и Вернону, каторжанам, за кем стояли реальные силы и кто действительно мог с Ричардом спорить.