Ксения Медведевич - Сторож брату своему Страница 71

– Трехтысячный отряд под командованием никому не известного мальчишки – не потеря, – усмехнулась Мараджил. – Задачей Тахира было предложить перемирие и напомнить о клятвах. И пасть жертвой в случае отказа их исполнить. Клятвопреступление – не росчерк на бумаге, матушка. Клятвопреступление – это кровь на песке. Али ибн Иса ее пролил. Тахир поскакал к нему под белым флагом, а тот рассмеялся и приказал взять Тахира живым за тысячу дирхам награды. Кстати, ибн аль-Хусайн очень обиделся: мол, за него назначили цену в два раза меньшую, чем за сносную певичку…

– Я знаю, – поморщилась Зубейда. – Этот ибн Иса всегда казался мне дураком.

– Но видишь, Тахиру на роду написано умереть в более зрелом возрасте, – продолжала улыбаться Мараджил. – Что же до твоего сына, матушка, то…

– Я знаю, – мрачно наклонила голову мать аль-Амина. – Это у вас тоже хорошо вышло: сговаривались вы, а клятвопреступником вышел он.

– А что бы ты сделала на моем месте? – вдруг вскинула подбородок парсиянка. – А, матушка? Смотри, Зубейда, разве я искала чего-либо для себя? Нет! Искала ли я для сына? Да, ведь я же мать! Но даже участь Абдаллаха не так страшила меня, как то, что на нас надвинулось! Посмотри, посмотри на то, что встает на западе! Судьба, а не я распорядилась, что твой Мухаммад оказался не на своем месте в неподходящее время…

– Не трать слов попусту, Мараджил, – отозвалась Зубейда.

Парсиянка отвернулась. В свете лампы видно было, как трепещут крылья носа. И наворачиваются на глаза слезы. Волнуется, волнуется, сестричка…

– Скажи мне лучше, – нахмурилась мать халифа, – как у вас вышло убедить Мухаммада изменить порядок престолонаследования.

Мараджил быстро вскинула брови в негодовании:

– У нас вышло?..

Слишком быстро ты состроила гримасу праведного гнева, сестричка, слишком быстро.

– Не ври мне, – строго сказала Ситт-Зубейда. – Головой ты не вышла мне врать, девушка.

Мараджил сердито надулась. Мать аль-Амина уперлась:

– Я говорила с Мухаммадом накануне, и он наотрез отказывался менять что-либо в завещании отца. Что случилось потом? Кто его сбил с пути истинного? Ну?..

Парсиянка насмешливо скривилась:

– Неужели ты веришь досужим россказням? Я слышала, что Мухаммада, оказывается, во время охоты укусил аждахак!

Зубейда насупилась:

– Не потчуй меня базарными сказками, девушка. Хотя, по правде говоря, я и в аждахака готова поверить. Той ночью Мухаммада словно… подменили.

Ситт-Зубейда сглотнула и замолчала. Мараджил сжалась под покрывалами. А мать аль-Амина, наконец, нашла в себе силы выговорить:

– Подменили на кровожадного оборотня. На помосте перед воротами дворца не высыхает кровь, люди ропщут, торговцы покидают столицу…

Женщина напротив Зубейды молчала. С площади снова понесся многоголосый вой кликуш. В черноте сомкнувшейся ночи метались огни факелов, извивающиеся в грязи тени казались жуткими порождениями ночи. Так гулы плетутся к огню жилищ, принюхиваясь к человеческим горю и радостям, чтобы впитывать, впитывать выплеснутое людьми друг на друга…

Наконец, Мараджил вздохнула. И сказала:

– Мы подкупили Ису ибн Махана. Он твоего сына и… убедил.

– Ах, вот оно что… – Зубейда почувствовала, что злится. Очень сильно злится. – Так вот оно что… Продажный сын гиены, я как чувствовала!..

И рванула в руках платок, накручивая ткань на палец.

Парсиянка замялась и опустила глаза. Задать прямой вопрос она не решалась. Поэтому Мараджил просто склонилась в новом почтительном поклоне и проговорила:

– Я всегда останусь твоей преданной ученицей, матушка. Я – луна, которая светит отраженным светом. Ты – солнце харима. Мой сын почтительно просит тебя о благословении. Без него все наше предприятие станет замком, который неразумное дитя возведет на песке.

Что ж, нужно было переходить к главному.

Парсиянка все так же лежала на циновках вниз лицом. Глядя на распростершуюся перед ней черную тень, мать аль-Амина улыбнулась одними губами:

– Хм… Благословение, солнце харима… Льстивые слова, сестричка. Старая Зубейда – не та, что прежде. Вот какой случай приключился со мной совсем недавно. Как ты знаешь, казна пуста. И Мухаммад пришел ко мне, чтобы попросить денег для войска. Абне не платят жалованье вот уж полгода, а солдаты не желают защищать столицу на голодный желудок.

Мараджил оставалась неподвижной. Даже прижатые к полу ладони не дрогнули.

Зубейда продолжила:

– Так вот, сестричка, хочу пожаловаться тебе: доходы мои упали, и дела пришли в совершеннейшее расстройство. Мне пришлось отказать бедняге в его просьбе.

Мараджил медленно, шелестя черными одеждами, поднялась с циновки. Зубейда сказала:

– Абна не выступит против войска Тахира. Ее сил едва хватит на то, чтобы поддержать порядок, если горожане вдруг решат самочинно сопротивляться и закрыть ворота перед идущим из Хорасана войском.

– Жителям столицы нечего бояться воинов Тахира, – тихо отозвалась Мараджил. – А ты, матушка, не волнуйся насчет денег. Мы найдем способ поправить твои дела. И прибавить к нынешним доходам новые.

Зубейда благосклонно кивнула.

А парсиянка вдруг серьезно посмотрела на нее:

– Матушка, я тебе все рассказываю, но ты знай: Абдаллах – он ни о чем таком не подозревает. Он свято уверен в том, что братец его брыкнул ни с того ни с сего по своему всегдашнему обыкновению и…

– Я знаю, – резко ответила Ситт-Зубейда. – Абдаллах всегда был честным мальчиком. Честным и добрым. Я всегда хотела, чтобы у меня был такой сын.

Они долго смотрели друг другу в глаза.

Наконец, Мараджил разлепила губы:

– Для Абдаллаха станет великой честью назвать тебя второй матерью.

Зубейда медленно склонила голову: согласна, мол.

Парсиянка сглотнула.

И, поправляя складки абайи, тихо сказала главные слова:

– Иса ибн Махан – не гиена, матушка. Вазир барида – змея, и, как змея, он идет путем мудрости. Ради блага государства он пожертвовал своим сыном. Отправив Али ибн Ису с войском в Хорасан, он написал мне в письме: «Сей юноша – мое дитя по крови, но не по разуму, ибо Али ибн Иса не обладает талантами, но обилен пороками. Сулайман ибн Али – мой внук, и я стану ему вторым отцом. Пусть судьбу Али ибн Исы решит Всевышний, и ни ты, ни я не будем в ответе за его кровь».

Стаканчик с чаем задрожал в руке Зубейды. Она медленно поставила его на скатерть и, не поднимая глаз, проговорила – слова, ради которых они с Мараджил сидели в этой комнате:

– Иса ибн Махан поступил воистину мудро. Когда на одной чаше весов – судьба неразумного сына, а на другой – благо халифата, глупый юноша будет взвешен и найден легким.

Сложенные на коленях руки Мараджил тоже дрожали. Парсиянка кивнула. А потом выпустила воздух сквозь зубы и очень тихо проговорила:

– Когда шах Заххак назначил сына от Судабэ наследником, он велел отвести Симин, Парису и Шахназ к реке Мургаб, собрать народ и на глазах у всех погрузить этих женщин в воды. А следом отвести к реке Мургаб их детей и погрузить в воды их. Заххак сказал: «У царства может быть лишь один наследник».

Зубейда поежилась:

– Шах Заххак плохо кончил…

Мараджил стиснула в пальцах край абайи и жестко проговорила:

– Мальчик подрастет, и его мать двинет на нас джунгарские тумены. А Страж найдет способ поддержать ее. Он сумел убить халифа один раз, сумеет и другой.

И парсиянка вскинула на Зубейду ночные, бездонные глаза.

Мать аль-Амина помолчала.

А потом тихо проговорила:

– В этом мире ни юноша, ни женщина, ни младенец не вольны в своей судьбе. Все, что случится дальше, не в человеческой воле, но лишь в воле Всевышнего, и на нас с тобой нет крови этих людей.

Зубейда провела ладонями по лицу.

– Да совершится предначертанное светилами, – тихо отозвалась Мараджил.

Обе женщины низко поклонились друг другу.

Зубейда встала первая. Парсиянка поклонилась еще раз, а потом поднялась на ноги, прижала руки к груди и сказала:

– Знай, что я обязана тебе, Ситт-Зубейда.

И, низко склонившись, поцеловала ей руку.

Цитадель Мейнха, зима, месяц шабан

Вода в чашке замерзла.

Тарег постучал ногтем о ноздреватое блюдечко льда, болтавшееся на поверхности. Потом опустил кончик пальца под него – и выдернул. Холод цапнул за ноготь и полез вверх к суставу. Пришлось засунуть руку обратно под меховое одеяло. Точнее, ворох меховых одеял.

Подув на длинные слипшиеся пушины, нерегиль посмотрел, как тает наросшая за ночь наледь – надышал на край, и роскошный соболиный подбой схватился инеем.

Стоявшая в ногах жаровня погасла. Толку от нее не стало уже ближе к середине ночи, когда прогорели все уголья. Корявые хворостины лежали у стены обсыпавшейся кучей – можно было бы развести новый огонь. Но вылезать из-под теплой груды не хотелось. Глаза слипались.