Ксения Медведевич - Ястреб халифа Страница 8

Самийа хрипел и брыкался в чьих-то руках, но его подтащили ближе и прижали обе ладони к поверхности каменного стола. Из-под левой потекли струйки крови. Нерегиль пронзительно закричал и выгнулся.

– Левую руку, – приказал аураннец. – Приложите к Договору его руку силы.

Хрипы, крик. Темно-красные струйки потекли по пергаменту. Вдруг крики оборвались, нерегиль замолчал, слышалось только его трудное, загнанное дыхание.

– Я, Илве, свидетельствую заключение Договора с этим самийа.

– Я, Морврин-ап-Сеанах, свидетельствую заключение Договора с этим самийа.

Аураннец, а потом лаонец подали кому-то ладонь: лезвие кинжала оставляло красные полосы, те быстро набухали каплями. Приложив камни перстней к ранам, маги оставили кровавые оттиски на пергаменте по обе стороны от истекающей красным ладони нерегиля. Руку сумеречника намертво прижали к свитку, но, похоже, самийа уже не мог сопротивляться и лишь бессильно висел в руках у стражников.

– Теперь читай, – снова прозвенел голос мага.

Аммар выдохнул и четко произнес:

– Я, Аммар ибн Амир, халиф аш-Шарийа, свидетельствую заключение этого Договора и запечатываю его следующими Именами Всевышнего: Милостивый, Величайший, Миротворящий, Дарующий безопасность…

И вот тогда нерегиль снова закричал. Закричал так, что люди, слышавшие его, не могли забыть услышанное до конца жизни и молились о том, чтобы ни они, ни их близкие никогда не испытали бы мучений, заставляющих живое существо исходить в таком крике.

К тому времени, как Аммар произнес последнее, девяносто девятое Имя, нерегиль потерял голос и только хватал ртом воздух, как пойманная рыба. На пергамент опустилась Большая печать, раздавив сургучный оттиск с пропущенным внутри шнуром. Стражники отняли от свитка сведенную судорогой ладонь самийа.

Взяв свиток Договора за обе ручки, Аммар смотал его и сделал знак стражникам отпустить нерегиля. Тот обвалился на пол, не издав ни стона, ни звука.

– Отнесите это в сокровищницу, – приказал Аммар, перекладывая свиток на бархатную подушку. – Объявите, что этот день и два последующих – дни праздника. Раздайте милостыню, и пусть все нуждающиеся придут к воротам дворца, дабы получить еду и одежду. Наши уважаемые гости получат обещанную награду, и пусть никто не сможет упрекнуть меня в скупости, – оба мага благодарно склонили головы.

Обойдя каменный стол, Аммар посмотрел себе под ноги.

Самийа лежал на боку, не подавая признаков жизни. Волосы, залепившие мокрое от крови и слез лицо, не шевелились дыханием. Намертво сжавшиеся в кулаки руки едва высовывались из рукавов грязной дорожной накидки.

– Пусть… он… лежит здесь. Когда очнется, передайте ему мой приказ – привести себя в порядок и присутствовать на пиру.

Аммар перешагнул через скорчившееся тело и пошел к выходу из масджид. Двор перед его глазами заливало утреннее солнце.

Столпившиеся внизу люди опускались на колени, кланялись, касаясь лбом земли. Отовсюду слышались слова благодарности Всевышнему – и почему-то плач. Аммар протер засыпанные песком бессонницы глаза и заметил Яхью – тот стоял на коленях прямо перед ступенями лестницы. Его старый наставник тоже плакал.

– Поднимись, учитель, – Аммар протянул руку. – И почему по твоим щекам текут слезы, ведь сейчас время радости?

Астроном лишь покачал головой, продолжая глядеть ему в лицо.

Дойдя до пруда под старой ивой, Аммар посмотрел на свое отражение в воде и понимающе кивнул. Его черные волосы девятнадцатилетнего юноши стали седыми, как у дряхлого старика.

…Среди грохота бубнов и свиста флейт можно было разговаривать спокойно, не опасаясь быть подслушанными.

– Откуда он узнал? Откуда нерегиль узнал все это?

Яхья осуждающе покачал головой:

– О мой повелитель, не задавайся праздными вопросами. Какая польза выйдет, если ты узнаешь ответ?

– Я и так знаю ответ, – мрачно сказал Аммар и подлил себе еще вина. – «Он имеет право призвать любых союзников» – эти сумеречники сказали истинную правду. Вот только забыли упомянуть, что они и есть те самые союзники. Хорошо же они подготовились, все разузнали…

– Маги исполняли свой долг, и ты не вправе винить их, – мягко заметил старый астроном. – У аль-самийа свои законы, и это не законы людей. Мы попросили их помочь в этом деле – они и помогли, но так, как принято в Сумерках…

К вечеру второго дня праздника у Аммара начала кружиться голова – в обычные дни он не позволял себе одурманиваться вином. К тому же над дворцовыми садами плыл одуряющий аромат роз. В плещущей воде огромного, длинного, в двадцать локтей, пруда отражались черные свечи кипарисов и огни факелов и ламп.

Поэтому он не сразу заметил, что в павильоне лилий стало необычно тихо. Потом халиф увидел, что у края ковра стоит на коленях его доверенный невольник, Хисан.

– Почему у тебя перекошено лицо, о Хисан? – пытаясь шутить, спросил Аммар.

Шутка не удалась, а холодок, поселившийся под сердцем с самого рассвета, превратился в огромную склизкую жабу. Жаба толкнулась в груди – и халиф понял, что нехорошие предчувствия начинают сбываться.

– Во Дворе Приемов гонец, о повелитель, – Хисан заплакал.

И положил на ковер окровавленный грязный сверток когда-то зеленого шелка. Аммар извлек оттуда свиток и углубился в чтение.

Потом поднял голову и посмотрел на раба. Хисан был родом из Мерва. Если верить письму – и гонцу, за дурные вести ожидавшему смерти в нижнем дворе, – Мерва, жемчужины Хорасана, больше не существовало. Луну назад его взяли джунгары.

– Где… он? – поинтересовался Аммар у командующего Левой гвардией.

Сардар аль-Масуди ответил с низким поклоном:

– Там, куда ты приказал его отвести после вчерашнего торжества, мой повелитель. В Алой башне.

– Передайте ему мой приказ быть в Львином дворе до окончания этой стражи. Я собираю военный совет.

Аммар помолчал и добавил:

– И пусть Всевышний поможет ему оправдать мое доверие. Потому что, если он не сумеет отбросить джунгар, клянусь четвертым Именем, именем Судии, – я повешу его на том, что осталось от стен Мерва, за ноги.

2. Жемчужина Хорасана

…Шлепнувшись на подушку, Абд-аль-Барр, чиновник военного ведомства, поднял тучу пыли. Раскладывая перед собой принадлежности для письма и бумагу, он задумался о нерадивости смотрителя дворцовых покоев. А если треснуть по ковру, какая туча поднимется? Хорошо, что повелитель верных избрал местом сбора открытый свежему воздуху Львиный двор, – над городом давно сомкнулась ночь, и прохлада позволила всем рассесться не во внутренних комнатах, а в самой галерее вокруг знаменитого фонтана.

От размышлений Абд-аль-Барра отвлекли шум и перешептывания. Все, кто успел устроиться на коврах и подушках, смотрели в одну сторону.

Между командующим Правой гвардией и командующим Левой гвардией уселся некто еще не знакомый чиновнику. Абд-аль-Барр присмотрелся и понял, что видит источник недельного переполоха дворца и столицы – самийа, вывезенного из западных земель Яхьей ибн Саидом. Ничего особенного он не разглядел: самийа как самийа, в ведомствах посланий и имений халифа сумеречные лица мелькали куда как часто.

Вошел повелитель верующих, и все отдали земной поклон. Аммар ибн Амир сел лицом к востоку и подал знак начинать.

Потом говорили, что халиф зря сохранил жизнь гонцу, принесшему известия о взятии Мерва. Впрочем, многие соглашались, что Аммар ибн Амир проявил великодушие и милосердие пред лицом Всевышнего.

Гонец, пыльный и потный, в затрепанной накидке поверх кольчуги, рассказывал об ужасающем поражении и страшной осаде города. Джунгары пришли большой силой, двадцатитысячным войском. Впрочем, их передовой отряд насчитывал не более трех тысяч всадников. Разграбив усадьбы и замки в окрестностях города, джунгары взяли богатую добычу и множество пленных и повернули назад…

Абд-аль-Барр записывал речь гонца, и его перо резво бежало по бумаге в свете ламп.

Потом случилось то, что случилось, и катиб[5], повидавший на своем веку многое и служивший уже второму халифу, сначала не поверил своим глазам.

Чужеземный самийа хлопнул в ладоши и жестом прервал речь гонца. Воин, обращавшийся к халифу, застыл в ужасе и недоумении, так и оставшись стоять на коленях и с открытым ртом.

– Я не понял, – на хорошем ашшари заявил сумеречник.

Воистину доставленное Яхьей существо явилось бедствием из бедствий и источником неурядиц. Тем временем наглое приобретение дома халифа продолжило, совершенно не стесняясь вздохов ужаса и уничтожающих взглядов:

– Я ничего не понял и не могу слушать дальше, не получив ответов на свои вопросы.

Повелитель, сохраняя спокойствие, вдруг спросил:

– Как тебя зовут?

Самийа пропел свое чужеземное имя. Все пожали плечами и переглянулись – чего сказал, разобрать было можно, но, по обычаям дворца, новому слуге полагалось дать новое прозвание – причем благозвучное для ашшаритского слуха: негоже верующему ломать язык о языческие клички.