Ксения Медведевич - Сторож брату своему Страница 93

– Вылезай, – спокойно сказал Фазлуи. – Попробуй мне покобениться – запру в кувшин и снова кину в реку, еще четыреста лет поплаваешь, глядишь, научишься манерам.

Из перстня стрельнул тонкий язычок пламени, и на ковре мгновенно расползлось черное жженое пятно.

В его середине сидела и ярко светилась маленькая, с ладонь, саламандра.

– Кыш на мрамор! – рявкнул маг и щелкнул ящерицу по морде.

Та мгновенно узмеилась с ковра и застыла на голом полу, наставив мордочку на хозяина. Золотистые пятна на блестящей черной коже казались объемными – от них поднимался свет и ощутимое даже за несколько шагов тепло. Марид. Точнее, огневушка. Обычное дело: кто-то развлекался магическими штучками, а потом забросил опечатанный кувшин в Тиджр. Рыбак выловил посудину с тиной и прочим хламом и по недомыслию открыл.

Хорошо, вокруг народу было мало, под утро у мостов мало кто ходит. Еще хорошо, что мост был из временных: настил на связанных борт к борту лодках сгорел – не жалко. А еще лучше, что Фазлуи тогда был в столице, гостил у своих в квартале ас-Саба – времена были строгие, язычникам еще не позволяли селиться рядом с правоверными. Марида он заклял, запечатав послушанием и связав обликом, и с тех пор служил в должности придворного астролога Мараджил.

Саламандра между тем постреливала тонким язычком, высовывая и убирая его в крохотную красную пасть. Сквозь затягивавший арки красный шелк пробивалось утреннее солнце, и сумрак на галерее отливал алым. В просеянном сквозь ткань свете мрамор пола казался плохо отмытым от налетевшего песка, а саламандра – подсвеченной изнутри игрушкой-курильницей.

– Покажи мне хозяина этой вещи, о Яман, – тихо приказал мариду Фазлуи и кивнул на таз.

Мараджил пришлось пересесть поближе, чтобы заглянуть в круглое оконце воды. Там всплывала желтая, колышущаяся сухостоем степь, и свернутая на дне цепочка тонула в красках. С трудом оторвавшись от проступающего в воде, Мараджил обернулась к занавесу во внутренние комнаты. И со вздохом прикрылась шарфом по самые глаза.

– Приблизься, о ибн Махан, – громко сказала она, морщась от прикосновений невольницы – та зашпиливала шелк на затылке и дергала волосы.

Из-за обматывающей рот ткани голос прозвучал глуховато.

Начальник тайной стражи невозмутимо вошел в комнату и, не обращая никакого внимания на прыснувших в стороны женщин, присел рядом на подушку.

Кругом звенели браслеты на жмущихся к стенам спугнутых рабынях. Мараджил заметила:

– Надеюсь, мы поймем, где искать это бедствие из бедствий…

В зеркале воды скруглилась зеленая крона низенького тамариска. Дерево сдувал сильный ветер, сухая желтая трава длинно стелилась между каменными осыпями. Путаясь полами рубахи в стеблях, навстречу ее взгляду шел высокий худой зиндж – почему-то в куфии и при луке с джамбией, словно свободный. Остановился, оглянулся. Что-то крикнул, взмахнув рукой. Второй мужчина, в такой же оборванной, выцвет-

шей до серо-бурого гандуре, сидел на корточках и разминал в ладони комок земли. Линялый платок завязан вокруг головы и прикрывает подбородок.

Зиндж продолжил махать и звать. Второй поднялся, просеивая с руки пыль. Поправил перевязь с колчаном и зачехленным луком. Когда он пошел вперед, бесформенный балахон сдуло и облепило ветром.

Мараджил усмехнулась: ну да, эту расслабленную походку породистой лошади ни с чем нельзя перепутать. Только сумеречники умеют так двигаться: текуче, плавно, без напряжения – и в то же время быстрее спешащего человека.

– Ну и где же ты гуляешь, сукин сын?.. – прошипела мать халифа.

Тарик в зеркале опустил край платка, сморщил нос и широко зевнул, прикрывая рот ладонью. Спутника своего он догнал мгновенно. И принялся что-то ему втолковывать, насмешливо кривя губы и тыча зинджу в грудь острым пальцем.

– …Эй! Рами, эй! Чего расселся?

Самийа продолжил рыться в земле с отрешенным видом. Потом долго смотрел на сыплющийся сквозь пальцы песок.

Сумеречника прозвали Рами, Стрелок, но кое-кто за глаза звал его попросту Маджнуном – дурачком то есть. Самийа слегка не в себе, решили люди: Рами подолгу бродил вокруг стойбища, таращась в ветреный горизонт и бормоча себе под нос. С кем он разговаривал – тут мнения разнились. Кто болтал, что сумеречник водит компанию с джиннами, а кто стоял на том, что никаких джиннов тут отродясь не водилось, все джинны, как известно, живут в Руб-эль-Хали и в южных вади на границе с Большой пустыней. Так что многие считали, что самийа попросту повредился в уме от бойни этой их лаонской бесконечной и вот теперь ходит, кружит, своих мертвых из пыльных смерчей выкликает. Такое уже приходилось видеть, и старейшины полагали, что сумеречник долго не заживется.

Сам-то Антара считал, что Рами не более безумен, чем он сам. Потому что, раз подслушав ровное, как посвист ветра, бормотание на чужом, переливистом языке, Антара уловил созвучия – и рифмы. Самийа сочинял стихи – вот и весь секрет и все джинны.

Однако сейчас он что-то заковырялся.

– Эй! Рами! Эй!

О, услышал. Когда Стрелок догнал его, Антара поинтересовался:

– Нашел чего?

Рами с удивлением вытаращился. И тут же раззевался.

– А что ты все время роешься?

– Я не роюсь, – дернул плечом самийа.

– Роешься!

– Не роюсь!

– Копаешься!

– Не копаюсь!

Антара остановился.

– Нет, ну а чего ты сидел там?

Рами, явно недоумевая, обернулся туда, куда он показал:

– Там?..

– Тьфу на тебя! – рассердился Антара.

А может, он и впрямь сумасшедший, кто их разберет, аль-самийа не люди, у них, может, вообще все по-другому.

– Аааа, там, что ли? – неожиданно просветлел сумеречник. – Да ничего особенного я не делал. То есть делал, но то же, что и всегда. Впрочем…

И, вдруг нахмурясь, принялся заматывать лицо платком – с отрогов Аджи несло крупным секущим песком. Закашлявшись, Антара последовал его примеру.

Сквозь толстую ткань послышалось глуховатое:

– Как у вас говорят? Думал прямо, оказалось криво?

Антара хмыкнул.

Стрелок хмыкнул в ответ:

– Вот и со мной так: я думал, мне удача выйдет, а вышла только пыль в морду и пустые руки. Горы эти и равнина вокруг – старое, сильное место.

Антара кивнул: еще бы. Святые горы-близняшки, кто ж про них не знает.

– А мне в руки здешняя сила не идет. Не держится в ладонях. Пусто мне тут.

Почему-то он сразу понял – самийа говорит о своем волшебстве. Рами и впрямь не сумел показать ни одного колдовского фокуса, на которые, говорят, так горазды сумеречники. Ни глаза отвести, ни козу пугнуть, как говорится. Если б не ловкость кошки да странноватая большеглазая морда, Рами казался бы совершенным человеком. Впрочем, может, врут все про сумеречников и их волшебство? Может, они как мы? Вот люди, с джиннами встречавшиеся, так и говорили: живут, мол, джинны совсем как люди, женятся, детей растят, Всевышнему поклоняются… Может, аль-самийа тоже не слишком с человеком разнятся?

– Ага, – мягко проговорил Рами.

И потянулся к чехлу с луком.

Попытавшись проследить его взгляд, Антара долго щурился. Наконец, среди желто-серых откосов, он приметил рыжеватый промельк.

Пятно дернулось. И скакнуло.

– Козел! – счастливо ахнул он.

– Да-а… – почти ласково протянул самийа.

Он уже отгибал назад рог лука, накидывая кольцо тетивы на заушину.

Теперь Антара ясно видел: по отвесному гребню мелко прыгал здоровенный тар. Мохнатые ножищи споро копытили осыпающийся камень, козел закидывал назад круглые рога, то и дело мотая горбоносой мордой с приметной коричневой полосой.

– Куст видишь? – с замиранием сердца прошептал Антара, разгибая свой лук.

– Угу. Лезет прямо к нему.

Снизу куст алоэ казался крохотной травяной лохматкой.

– Ну давай, давай, родной… – тихо пробормотал бедуин, жадно следя глазами за головокружительным восхождением тара.

Рами фыркнул и поднял лук.

Антара улыбнулся:

– У нас еще говорят: сегодня счастья нет, завтра найдется.

– Ха, – отозвался Рами.

Гулко тренькнула тетива, свистнуло.

…Мараджил улыбнулась почти против воли: оказалось, она следила за движениями самийа, затаив дыхание.

Сбитый в горло тар тяжело, спуская дожди щебенки, падал вниз. Во рту у него так и торчал лист алоэ.

– Это Аджа, о яснейшая… – мягко пробормотал Фазлуи.

– Что? – Мараджил вскинулась, отвлекаясь от ветреного склона в зеркале воды.

– Горы-близнецы, Аджа и Сальма. Это в северном Неджде, – покивал старый маг, с удовлетворением разглаживая бородку. – Угодья племени бану суаль. Не так ли, о мой господин?

Иса ибн Махан задумчиво перебирал колечки поредевшей в последнее время бороды:

– Да. Алоэ, что приносят для курений в праздник Жертвоприношения, – с этого склона, о моя госпожа.

Мараджил с удивлением встрепенулась. Как же, как же, цена за ратль этого алоэ доходила в Нишапуре до тысячи ашрафи. Тягучий коричневый сок запекался небольшими брусками, евнухи резали его острейшим ножом и тщательно счищали липкие остатки в курильницу – каждый кират драгоценного благовония так и звенел уплаченным золотом.