Нулевой пациент. Книга Первая (СИ) - Эльто Эра Страница 24

Себастьян посмотрел на Андреаса долгим острым взглядом.

— Вы думаете, что человеческая психика настолько предсказуема, что исследование лишь одной истории позволит вам раз и навсегда пресечь ее повторение? Капитан Ли, я не хочу вас расстраивать или учить. Но даже Павлов был шокирован в рамках своих экспериментов с собаками, что при одинаковых воздействиях у каждой собаки вырабатывается свой уникальный рефлекс по своему уникальному сценарию. Вот вы установите, что мальчик жил без света, без одобрения родителей, без родного отца, в нищете, страхе за мать и себя. Установите, что он слишком рано нацепил на себя роль родителя, а потом скатился в псевдовзрослое состояние. Что стал защитником для матери, а по факту — ширмой. Установите, что методы воспитания мистера Уилсона травматичны. Но вы не сможете отдать эту информацию выше. И знаете почему?

Ли молчал.

— Потому что как минимум пятнадцать процентов подростков Треверберга живут практически в таких же условиях, — после недолгой паузы продолжил Хоул. — Неполные и неблагополучные семьи, существование за гранью нищеты и принятой обществом нашего города нормы. Но никто не стреляет. Стреляется и вешается — да. Но не приходит в школу с оружием и не уносит с собой жизни двадцати восьми человек.

— Тогда мне закрывать следствие?

Себастьян пожал плечами.

— Я не полицейский. Делайте то, что велит вам долг и разум. А я помогу. Давайте уже поговорим с господином Уилсоном, и я вернусь в больницу.

— Да, он нас уже ждет в допросной, — подтвердил капитан. — Какие вопросы вы планируете ему задавать?

Доктор Хоул тонко улыбнулся.

— Задавать вопросы — это ваша прерогатива, капитан Ли. Моя задача смотреть и слушать.

Он хотел сказать, что судя по тому, что Андреас рассказал ему про отчима, тот хочет, чтобы его поймали, хочет быть наказанным и вполне осознает, что был не прав. Только подтолкни, и он выложит все в мельчайших, самых постыдных и отвратительных подробностях. Но такое суждение было бы непрофессиональным. Врач не имеет права делать выводы о ком бы то ни было по рассказам третьих лиц. Ведь все, что люди говорят, это и есть они. Одна и та же истина преподносится по-разному. Каждый проговаривает лишь то, что у него болит. И психоаналитик в Хоуле подумал о том, что Ли, возможно, не совсем счастливый сын.

Конфликт отцов и детей заложен эволюцией. Именно он толкает развитие человечества, заставляя его идти по сложному, полному трудностей и болей пути по спирали. Без него, без отличия одного поколения от другого, невозможен прогресс. Именно это делает человека человеком. И речь не про естественный отбор. В общем и целом человеческая жизнь — это череда конфликтов и кризисов. Человек один на один с миром, с социумом, с телом, с собственный бессознательным. И не каждый способен выиграть в этой войне. Даже проработанные до кончиков ногтей аналитики могут сорваться в кризис. И это нормально. А вот то, что сотворил Томас Уилсон — не нормально. Напряжение мортидо выплеснулось наружу. И этот взрыв унес с собой слишком много невинных жизней.

Хоул подумал также о том, что спусковым крючком являлась либо дата, либо событие в классе. Подтверждением первого являлся найденный в комнате убийцы конверт с письмом. Но и второе исключить было нельзя, ведь единственным живым свидетелем существования Томми в классе была Милена. О других контактах информацию собрать не успели. А Милена Огневич до сих пор не заговорила. Хотя она уже начала отвечать рисунком на рисунок. Впрочем, дальше погоды и еды продвинуться не успели. При таких травмах форсировать события нельзя. Полиция наседала на больницу и лично на него, но Себастьян жестко отстаивал свои границы. Если пережать сейчас, Милена сломается. И тогда драгоценные сведения о жизни Томми Уилсона окажутся замурованными в ее бессознательном. А оттуда так просто еще никто ничего не доставал.

— Хорошо, — сказал Андреас. — Пошли.

Доктор в последний раз посмотрел на рисунки стрелка, грустно улыбнулся и поднялся вслед за капитаном, на ходу поправляя пиджак. В таком виде он походил больше на адвоката, чем на врача.

***

Уилсон сидел на стуле, тяжко развалившись и не понимая, куда деть грузное тело, которое буквально стекало, не умещаясь на пластиковом сидении. По его лицу градом тек пот, и мужчина то и дело промакивал его рукавом. Андреас Ли пропустил психиатра вперед, и осторожно закрыл за собой дверь. Отчим стрелка поднял на него тяжелый, будто затуманенный алкоголем или наркотиками взгляд, и с трудом выпрямился на стуле. Даже попытался встать навстречу, но Ли остановил его коротким движением руки.

Себастьян занял свое место напротив свидетеля, спокойно достал большую тетрадь формата а4, остро заточенный карандаш, закинул ногу на ногу и посмотрел на отчима, привычным взглядом профессионала впитывая в себя образ этого человека, с которым предстояло провести не самые приятные минуты жизни. Взгляды психиатра и психоаналитика на личность различаются. И, пусть все гениальные психоаналитики имели медицинское образование, не все из них в двадцать девять лет становились признанными экспертами. Считалось, что психоаналитик может практиковать в среднем с тридцати пяти. Психиатр становится сильным врачом после сорока. Потому что нет ничего сложнее человеческой психики. Хоул закончил школу в четырнадцать, институт в двадцать, докторскую он защитил в двадцать пять, и сейчас уже вел переговоры по поводу создания первой в Треверберге частной клиники, специализирующейся на лечении зависимостей.

Он консультировал полицию с 1963 года, и повидал всякого. Но Уилсон был особенно отвратителен. Хотя бы потому, что реализованный и мощный мужчина в подобном образчике мужского недостоинства видел то, во что мог бы превратиться он сам при прочих равных.

По привычке Себастьян смотрел в глаза, изучая то, что называл про себя «предъявительный иероглиф», странная формулировка, которая дословно означала отпечаток личности, скрывала под собой целый сонм подтекстов. В случае с Уилсоном предъявительный иероглиф свидетельствовал о целом наборе фрустраций. Хоул проходился по ним, впуская в себя этого человека настолько, чтобы почувствовать, интерпретировать, но не настолько, чтобы он мог навредить. Странно безжизненный и тяжелый взгляд мог принадлежать старику, но отчиму Стрелка было за сорок. Его взгляд наливался свинцом, а за на первый взгляд обыкновенной внешностью скрывался садист. Наклонность к садизму выдавали особенная посадка головы, взгляд исподлобья, лицо, отмеченное застарелой обидой. Губы. Нижняя выпячена. Барская губа. Губа обиженного мальчика. Мальчика в сорок пять, который кричит и требует внимания, отстаивает свое право на лидерство, боем пробивает дорогу. Мальчика, который так и не смог найти подхода к не по годам рассудительному мальчику.

Прозрачный взгляд врача скользнул следом за очередной каплей пота, которая скатилась на переносицу. Уилсон убрал ее пальцем.

— Тримиан Уилсон, — проговорил Ли, — спасибо, что согласились приехать и побеседовать с нами.

— Вы меня в чем-то подозреваете? Кто этот мужик? Почему он на меня так смотрит?

Себастьян не улыбнулся. Его взгляд стал внимательнее. Он раскрыл блокнот, записал два слова. «Страшно — бей». Снова поднял глаза на отчима.

— Это доктор Себастьян Хоул, консультант и медиатор, он психиатр. Работает с полицией. Он был последним человеком, с кем согласился поговорить ваш пасынок.

— Это из-за этого разговора Томми решил проломить себе череп выстрелом из ружья?

«Вина», — записал Хоул.

— Мы надеемся, что беседа с вами поможет нам восстановить события последних дней жизни Томми. И мы поймем, почему он сделал то, что сделал.

— Из-за этой сучки Милены, конечно, — оскалился Уилсон, которому так не шло его прекрасное имя. Хоул подумал о том, что мужчина не так давно располнел. Он чувствовал себя в этом теле неуютно, будто примерил слишком большой костюм.