Юрий Алкин - Цена познания Страница 24

Он осторожно забирает у меня диск и, кладя его обратно в карман, осведомляется:

— Больше вопросов у вас нет, не так ли?

Я в недоумении смотрю на него. Разве это все?

— Вы же не сказали о самой важной детали, — намекаю я.

Тесье вопросительно хмурит брови.

«Забыл», — решаю я и, показав на экран, уточняю:

— Кто из них является подопытным?

Он медленно качает головой.

— Этого я и не собирался говорить. Вам не полагается знать эту информацию. Так же как и всем вашим бессмертным коллегам.

Минуту назад мне казалось, что теперь меня удивлять нечем. Теперь я понимаю, что институт совсем не торопится открывать все свои тайны.

— Можно узнать, почему? — несколько ошеломленно спрашиваю я.

— Мы пытаемся уменьшить риск срыва эксперимента всеми возможными способами. Не зная имени подопытного, вы не можете намеренно рассказать ему правду, если по какой-то причине решите это сделать. Вероятность того, что вы проболтаетесь или ошибетесь случайно, также значительно уменьшается. Если бы вы знали, кто является этим человеком, вы могли бы позволить себе расслабляться в его отсутствие. У вас появился бы предлог меньше следить за своими словами и поступками, общаясь со всеми остальными людьми. Это в свою очередь вело бы к тому, что вы бы стали более небрежны в общении с подопытным, даже не осознав этого. Не говоря уж о том, что он мог бы случайно услышать ваш слишком откровенный разговор с другим актером. Находясь же в неведении, вы поневоле будете вынуждены всегда оставаться Пятым.

Звучит все это логично, но неприятно.

— А не кажется ли вам, — отвечаю я, — что гораздо опаснее поселять во мне нездоровое любопытство?

— Отнюдь нет, — парирует он. — Вспомните свой контракт. Вы пришли сюда ради больших денег, однако вы не получите ни франка, как только начнете играть в следопыта. На вас донесет любой. Точно так же, столкнувшись с чьим-то чрезмерным любопытством или выходом из образа, вы обязаны донести это до нашего сведения. Это, кстати, еще одна ваша обязанность, которую я забыл упомянуть. Наши наблюдения не идеальны, и каждый человек оказывает нам посильную помощь.

«Этого мне еще не хватало, — с возмущением думаю я. — Слово-то какое мерзкое — „донести“». И, не пытаясь скрыть своих чувств, говорю:

— Но ведь таким образом вы создаете почти оруэлловское общество! Какую-то отвратительную общину, в которой все доносят друг на друга и никто никому не доверяет.

Тесье резко разворачивается ко мне. Его лицо, освещаемое идущим с экрана светом, выглядит особо жестко и властно.

— Молодой человек, давайте расставим точки над i. Мне абсолютно наплевать на то, каким уродливым будет это общество. Для меня оно — просто инструмент, с помощью которого я провожу свое исследование. И за те деньги, которые заплатят вам, вы тоже можете позволить себе наплевать на обществоведение. За несравнимо меньшую плату люди идут на гораздо большие неприятности.

Он отворачивается и, глядя на экран, безразлично спрашивает:

— У вас есть другие вопросы?

Я напряженно думаю. Есть в его объяснениях какая-то неувязка. Что-то показалось мне нелогичным в услышанном гладком рассказе. Но что? Двадцать пять лет продолжается этот спектакль. Четверть века сменяющиеся поколения актеров изображают перед камерами бессмертных людей, попутно следя друг за другом и донося о малейших отклонениях. Они не знают, для кого из них все происходящее не является представлением, и, как разведчики в тылу врага, не выходят из своего образа ни на секунду. Двадцать пять лет они… Стоп! Вот она, неувязка! Он что, меня совсем идиотом считает?

— Не могли бы вы объяснить, — саркастически осведомляюсь я, — как ваш засекреченный зритель оставался засекреченным лет эдак двадцать назад? Вы, разумеется, и тогда успешно скрывали его имя от всех окружающих.

Но вместо того чтобы отдать должное моей догадливости, Тесье холодно отвечает:

— Я не говорил вам, что личность этого человека была тайной на протяжении всего эксперимента. Разумеется, до определенного возраста он был известен всем актерам. Приходилось идти на риск, но у нас не было другого выхода. Мы давно хотели скрывать его, но это стало возможным только в прошлом году. Небольшой инцидент, происшедший несколько лет назад, лишь убедил нас в необходимости такой секретности. Всем актерам, приходившим в течение последнего года, не сообщалось, кто является подопытным, или, как вы выразились, зрителем. Ваша группа должна заменить последних людей, которым известен этот человек.

Я молчу. Продолжать беседу больше не хочется, хотя обижаться не на что. Тесье верно истолковывает мое молчание и говорит:

— Через час вы встретитесь с хирургами. Если они не обнаружат каких-либо непредвиденных сложностей, оперировать вас будут завтра. Хирургическое отделение расположено этажом выше. Желаю удачи.

Мне остается только раскланяться. Уже в дверях я слышу, как позади он хмыкает и вполголоса произносит:

— Зритель…

Глава седьмая

Операция была легкой. Точнее, легкой она была для меня. Врачам, наверное, пришлось повозиться. Когда я появился перед ними в первый раз, меня долго осматривали, ощупывали, озабоченно смотрели в нос и в рот. Многозначительно переговаривались, бросали незнакомые термины, сравнивали с фотографиями Пятого.

— Хорошо, хорошо подобрал фактуру, — приговаривал толстяк в белом халате, бесцеремонно вертя мою голову.

«Сам ты фактура», — думал я с неожиданной злостью.

— Научились, наконец, работать. А то раньше как мы только не кроили… Та-а-ак, верхнюю губу чуть-чуть подтянем, на носу вот тут немного уберем, щеки… щеки трогать, пожалуй, не будем. Брови самую малость поднимем. А вот уши просто великолепны!

Великолепными мои уши до этого никто никогда не называл, и я простил «фактуру».

— А может, без ринопластики обойдемся? — ответствовал «фактурин» коллега, зачем-то защемив кончик моего носа указательным и большим пальцами. — Сходство и так немалое.

Но толстяк держался своего мнения, которое, видимо, было решающим.

— Сходство должно быть не немалое, а идеальное, — наставительно произнес он, и на этом дебаты закончились.

Толстяк еще немного потыкал мне пальцем в щеку и вдруг начал сыпать латинскими терминами. Молоденький паренек старательно записывал. Мне оставалось только с полнейшим непониманием слушать эту тарабарщину. Закончив диктовать, врач обратился ко мне:

— Операция состоится завтра в девять утра. Вы будете в полном порядке уже через неделю, но потребуется не меньше месяца на то, чтобы все неприятные последствия исчезли. Так как руководство не хочет, чтобы вы появились в счастливейшем из миров, страдальчески морщась от каждой улыбки, вам придется провести этот месяц в нашем отделении. Скучать вам не придется, так как к вашим услугам будут предоставлены все системы наблюдения.