Станислав Гагарин - Вторжение Страница 26

Классовая борьба, на которой зациклился Великий и мудрый, несомненно, является важнейшим звеном в теории научного коммунизма. Но только звеном, а не самой цепью. Гипертрофированное внимание к ней, выпячивание несуществующих или малозначительных противоречий, в обществе уже победившего социализма может привести и приведет, как это было в случае со Сталиным, к небывалым в истории цивилизации духовным и материальным потерям, неисчислимым человеческим жертвам, перед которыми бледнеют немыслимые зверства предыдущих тиранов».

— Каюсь, — вздохнул Иосиф Виссарионович, — пересолил… Издержки революционного процесса, понимаешь!

«Исступленная вера Сталина в классовую справедливость чудовищным образом оборачивалась вопиющей несправедливостью для каждого отдельного человека, и было таких отдельных многие миллионы.

Но, приучившись мыслить с искаженно понятых им классовых позиций, Сталин резонно исключил из собственного нравственного обихода понятие совесть, отнеся его навсегда только к нормам христианской морали…»

Писатель Гагарин остановился и искоса посмотрел на вождя, которому вновь отказал в существовании у того в обиходе самого понятия совесть. Но Иосиф Виссарионович нетерпеливо качнул головой: дальше, мол, дальше!

«Давно уже подмечено и не раз сказано об этом, что наиболее ярыми приверженцами нового мышления становятся ренегаты, те кто исповедовал прежде иные догматы. И если апологеты христианства гнали на костры сомневающихся еретиков, а византийские попины крестом толкали киевлян в студеную воду Днепра, то несостоявшийся священник, а ныне Главный по должности коммунист России, а фактически во всем мире, отправлял за колючую проволоку гулаговских «комбинатов особого назначения» самых что ни на есть верных ему, уцелевших от расстрелов людей, не позволяя им ни писать, ни читать, лишив даже «Краткого курса», этой сочиненной им собственноручно партийной библии.

И, понятное дело, только изгнав из души совесть, освободившись от любых нравственных препятствий, вырвавшись на простор внеморального разгула, можно подвигнуть себя на то, что содеял бывший семинарист Иосиф Джугашвили.

Но разве существо, лишенное этических пороков, не перестает быть тогда человеком?!

А Сталин и не был им в общепринятом смысле. Хотя, конечно, человеческое и ему было присуще.

И до сих пор, пока сохранится цивилизованный мир, люди не перестанут гадать и спорить о страшном феномене его кровавой эпохи. И никакие исторические параллели здесь не годятся… Наивными кажутся и опричнина, и Варфоломеевская ночь, и «Утро стрелецкой казни», хотя и жестокими, конечно, глядятся нам они из этого века.

Итак, злодей или жертва…

Несомненно, Иосифом Джугашвили руководили самые добрые чувства, когда он выбрал для себя путь, вступив в социал-демократический кружок. По крайней мере, так ему тогда казалось. Трудно было поверить, что тот симпатичный паренек, которого видим на редких тифлисских снимках, превратился в Сталина середины Двадцатого века, при появлении которого невольно поднимался со стула высокородный лорд и премьер-министр Черчилль.

Конечно, тогда у Сталина было за душей и еще нечто, кроме четко оформившегося потом желания стать наполеоном в революции. Наполеоном он, кстати говоря стал, только вот воевать, как корсиканец, так и не научился.

Имеет хождение в умах и душах спасительная для репутации вождя версия о том, что был он жертвой обмана со стороны Ягоды, Ежова, Берии, Абакумова, Рюмина и других. Не знал, мол, что творят подручные молодцы, заплечных дел мастера. Теперь, когда документально подтверждено, что знал-таки и даже в деталях, отбросим эту попытку с негодными средствами…»

— Разумеется, знал, — спокойно ответил Сталин. — И даже предлагал советы, как разумнее защититься от врагов. В детали, понимаешь, не вникал. Есть же специалисты! И напрасно вы обвиняете меня в особой жестокости. Лишение другого человека жизни уже есть жестокость. А что мне оставалось делать? Вы думаете, что они, понимаешь, пожалели бы товарища Сталина, случись их верх? Как бы не так…

Мне уже в Том Мире рассказывал один из бывших соратников, расстрелянных в тридцать седьмом году, какую казнь они для меня придумали. Четвертование, понимаешь, на Лобном Месте! Мечтал, говорит мне бывший мой друг, лично товарищу Сталину руки-ноги отрубить… И я ему верю — на Том Свете не лгут: отрубил бы, не задумываясь!

Он часто-часто задышал, стараясь успокоиться.

— Жертва ли я гигантского, чудовищного аппарата, который сам же создал? Кто меня породил, того я и прикончу… Теория Голема и Франкенштейна, монстров, понимаешь, которые убивают собственных творцов. Вы правы, утверждая, что хотя это и заманчивый, но тупиковый путь. Впрочем, здесь есть рациональное зерно. Человек на вершине пирамиды власти полагает, что коль он — как будто бы! — построил пирамиду, значит, теперь стал властелином обозримой с этой точки наблюдения Вселенной. Но это, понимаешь, вовсе не так. Сей индивидуум только элемент, кирпичик системы, хотя и как бы порожденной им или при его участии. Пусть даже и центральный, генеральный, понимаешь, первый, но только элемент… Да, в написанном вами есть нечто, молодой человек.

«Так вот является ли Сталин «жертвой», будучи сам только элементом? — продолжал цитировать собственную статью писатель. — И, в случае положительного решения, какого аппарата? Того, что им создан? А что, если это чудовище-монстр уже существовало, были изготовлены его, по крайней мере, детали, и роль Сталина в том, что вождь смонтировал необходимую машину из имеющихся блоков.

Ответ на это однозначным быть не может. Сталин принял систему, которая уже давала сбои, он получил власть в период стабилизации и сплочения старой бюрократии Российской империи, которая вовсе не была разрушена «до основания, а затем», с новой, умело скрывающейся под псевдореволюционными фразами-одеждами и производственными отношениями, возникшими в эпоху военного коммунизма, которые, кстати говоря, ввели на короткое время в заблуждение и Ленина. Но тиран-основатель, Владимир Ильич как будто бы избавился от иллюзий, неизбежных в такое нестандартное время. Последние его статьи и письма как раз и были направлены против нарождающегося бюрократизма, его метастазы глубоко проникли в звенья управленческого аппарата, включая, что особенно опасно, и органы партийного руководства.