Лицеист - Валерий Пылаев Страница 28

Которой – по-хорошему – следовало опасаться.

Умыв лицо и шею холодной водой, я с усилием отогнал лишние и чересчур жаркие мысли и плюхнулся на кровать с книгой. В библиотеке нашлось немало талмудов, посвященных самым разным видам магии, но о менталистах ученые мужи писали откровенно куцо. Их умения вообще стояли как-то в стороне, особняком. И неудивительно: и с боевыми атакующими заклятьями, и со знакомыми мне плетениями общего у них было немного. Одно дело – оперировать чистой силой Дара, придавая ей форму Булавы и Серпа – или плести контуры с заданными свойствами. И совсем другое – использовать родовой талант для воздействия на чужой разум.

Так что пришлось довольствоваться малым.

Небольшими разделами, в которых истории содержалось куда больше, чем голых фактов и уж тем более практического руководства. Да и сама история оказалась настолько сдобрена легендами, приукрашиваниями и небылицами, что выкачивать из пожелтевших от времени страниц хоть что-то полезное приходилось буквально по каплям.

Ментальная магия – впрочем, как и любая другая – ранжировалась по силе Дара. Можно сказать, по уровням, которые появились задолго до реформ Петра Великого и появления четырнадцати классов. И если базовые трюки мог осилить почти любой, то по-настоящему могучие заклятья требовали серьезной подготовки и умения.

Даже слабенькие Одаренные уже не одну тысячу лет назад умели отводить глаза, создавать простенькие иллюзии, запугивать или подчищать простым смертным память. Совсем немного – заставить забыть какую-нибудь мелочь или что-то не самое значительное. Маги покруче могли проделать подобное с десятком людей зараз, а потом и научились фокусам посложнее: выслеживать, чувствовать чужие эмоции… или внушать их – я снова вспомнил выкрутасы Гижицкой на пляже. И всякое подобное.

А вот умение ломать чужую волю или полноценно читать мысли доставалось лишь избранным – даже из сильнейших. Костя называл двух или трех столичных менталистов такого уровня… и Багратион, разумеется, был в их числе. Но даже его незаурядные способности и рядом не стояли с тем, что творили колдуны из легенд.

Жутковатые сказки уходили корнями куда-то в древность. Так глубоко, что я даже не пытался отделить правду от вымысла. Маги, которых в те времена называли ведунами или знахарями, умели смотреть глазами зверей и птиц, а иногда и переносить свое сознание за сотни километров. Если легенды не врали, для них не составляло труда обратить в бегство хоть целую армию, внушив страх, заставить воинов идти строем на смерть, а рулевых – выбрасывать корабли на скалы… Ведуны могли вторгнуться в чужой разум – и уничтожить его подчистую, превращая человека в мычащее и неспособное даже ходить существо… Или подчиняя его своей воле, превращая в бездушную марионетку. Меняя полностью, не оставляя и следа…

Меня вдруг бросило в холод.

А что, если я – просто жертва менталиста?! И все мои силы, умения и удаль – на самом деле чужие? Что, если мое сознание выпотрошили, скомкали и заменили чем-то другим? Превратили меня в послушную чужой воле куклу ради целей, о которых я не мог даже догадываться?

Я отшвырнул книгу, вскочил с кровати и принялся озираться по сторонам, впиваясь взглядом в каждую мелочь в до боли знакомой комнате.

Журнальные развороты. Умывальник. Шкаф. Зеркало, чуть надколотое в углу. Старенький стол из темного дерева, изрезанный по краям перочинным ножом…здорово же я тогда получил от деда!

Почему-то именно это воспоминание меня и отрезвило. Не кто-то другой, а я сидел в вечернем полумраке, ковыряя края столешницы блестящим лезвием. Я, лицеист Саша Горчаков. Недоросль, дурень, горе-гонщик… а теперь еще и дуэлянт. Может, какой-нибудь менталист и смог бы вскрыть мою голову, но даже самый крутой не провернул бы это настолько чисто. И не удержал бы меня так долго, сам оставаясь незамеченным.

Такое не под силу даже Багратиону с его вторым магическим. Он пробил мою защиту, но я заметил… Заметил бы и раньше. Подобное никак не могло объяснить внезапно пробудившийся Дар… и с трудом объясняло невесть откуда взявшиеся знания и привычки.

Нет, дело в другом. Что бы ни случилось в тот день, когда меня достали из «Волги», обнимающей капотом фонарный столб, менталисты тут ни при чем. Я не ощущал ничьего присутствия – ни далекого, ни уж тем более близкого. Ни сейчас, ни раньше – не считая Гижицкой… но ее фокусы даже рядом не стояли с тем, чего я боялся.

Выдохнув, я встал перед зеркалом и всмотрелся в серебристый полумрак. И оттуда на меня взглянул тот, другой. Тоже я, но изменившийся. Сильный и взрослый, умеющий то, чего я никогда не умел.

Но главное – не желающий мне зла. И с ним мне если и стоит опасаться менталистов, то лишь потому, что они могут увидеть что-то, что не следует показывать никому. Ни Багратиону, ни Бельской, ни деду с Андреем Георгиевичем… ни даже Косте.

Когда-нибудь я разберусь, в чем дело. А пока остается только привыкнуть, что эта таинственная чужая сила со мной надолго.

Возможно – навсегда.

Глава 16

– Готов? – поинтересовался Андрей Георгиевич.

– Вроде того.

Я отступил на шаг, встряхнул руки и чуть согнул ноги в коленях, чувствуя себя матерым ганфайтером. Мы нечасто устраивали такие дуэли – обычно дело ограничивалось муштрой, повторением плетений и бесконечной долбежкой боевыми заклинаниями по подвижным и неподвижным целям. Но где-то раз или два в неделю Андрея Георгиевича накрывала скука, и он не только колошматил меня всем изученным арсеналом, но и давал немного побить себя самого.

Разумеется, я еще ни разу не выиграл – хоть и держался все лучше.

– Начнем, пожалуй. – Андрей Георгиевич встряхнул плечи, разминаясь. – Давай!

Я ударил первым – силой и уж тем более опытом я никак не дотягивал до пятого магического класса, да еще и с полноценной боевой специализацией. Зато в скорости реакции, пожалуй, уже обгонял. Серп вспорол землю под ногами Андрея Георгиевича, поднимая целую тучу пыли, Булава лязгнула о поднятый Щит, а я швырнул ей вдогонку двух Горынычей и уже смещался в сторону, сплетая Ход.

Скорость важнее.

Заклятье вышло с первого раза – и вышло на загляденье удачным. Раза в полтора мощнее обычного. Оно-то и выручило: за спиной гулко шарахнуло, но там,