Дэниел Худ - Пир попрошаек Страница 28

— Лично ни с одним не знаком, но представление имею, — ответил Лайам.

«Когда маг накапливает в себе слишком много духовной субстанции, он становится порченым. Становится… не совсем человеком. Это трудно объяснить. Порченый чародей постоянно нуждается в духовной подпитке, и ему приходится всюду ее искать. Он делается совсем как вампир, только не пьет крови. Другие маги таких избегают или объединяются против них».

— И Кессиас еще удивляется, что я сержусь, когда меня принимают за мага! Уж лучше быть писцом, сапожником или, в конце концов, кузнецом! Куешь и куешь себе потихоньку, а если работа не ладится, то в худшем случае у тебя получится всего лишь плохая подкова. И с ума не сойдешь, и душа пребудет на месте. Ну, не вся, так хотя бы большая ее часть.

Фануил с укором взглянул на хозяина.

«Ты хочешь спросить меня о чем-то еще?»

Усмехаясь собственной шутке, Лайам покачал головой.

— Нет, пока все. Кстати, который час?

«Не знаю, но солнце еще не зашло. Я буду в прихожей, мастер».

Разговор с дракончиком оказался довольно длительным, и все-таки у него оставалась масса времени до вечерней поездки. Лайам недовольно нахмурился. Ждать он не любил, а потом, ему не терпелось поскорее разобраться со всеми заботами, которые он на себя взвалил. Впереди столько дел, и ни к одному из них нельзя было приступить прямо сейчас. Злобно рыкнув, Лайам вновь опрокинулся на диванчик и принялся размышлять.

Сперва надо было решить что-то с Грантайре. Лайам пообещал ей справиться у госпожи Присциан, не осталось ли после Эйрина каких-либо книг или записей и можно ли будет его гостье на них взглянуть. «И зачем только я взял на себя эту мороку?» — тоскливо подумал он. Кто знает, как воспримет подобную просьбу вдова? Эйрин умер много веков назад… Вряд ли в семье сохранились какие-то вещи этого странного господина. А если и сохранились, то вовсе не для того, чтобы в них рылись посторонние люди. Дом вдовы и так уже стал походить на проходной двор в связи со свалившимися на нее неприятностями.

Но, как бы там ни было, обещание следовало исполнить. И чем скорее, тем лучше. Разговор выйдет, конечно, не очень приятный, но откладывать его не имеет смысла. Иначе он слишком далеко зайдет в своих опасениях и вообще побоится идти с этим делом к госпоже Присциан.

Лайам прикинул, а не решить ли больной вопрос прямо сегодня, но, поразмыслив, отказался от этой идеи. У него почему-то сложилось впечатление, что почтенная судовладелица — ранняя пташка и все важные дела предпочитает решать поутру. Кто рано ложится, тому крепче спится. Кто он такой, чтобы отрывать госпожу Присциан от вечернего отдыха, да еще расспросами об имуществе давно почившего родича? Словно в подтверждение правильности принятого решения, Лайам вспомнил, что Геллус по вечерам уходит. Так что госпожа Присциан, скорее всего, никого и не принимает после ухода слуги.

«Нет, — поправил себя Лайам. — Она говорила, что Геллус в тот вечер ушел на пирушку к брату. Значит, обычно он остается с ней. Интересно, а остаются ли слуги Окхэмов на ночь? Наверняка остаются. Такая капризная дамочка, как Дуэсса, вряд ли может провести без служанки хотя бы час. Следовательно, прислугу в ту ночь отпустили в честь праздника. Или чтобы господам было привольнее пировать».

— Так-так, — пробормотал Лайам себе под нос, покусывая нижнюю губу. — Надо бы уточнить, не исходило ли предложение отпустить слуг от кого-нибудь из гостей?

Больше размышлять было вроде бы не о чем. Хотя это занятие Лайам любил, и, собственно говоря, именно оно и приносило в прошлых расследованиях наибольшую пользу. Размышляя, он сопоставлял имеющиеся в его распоряжении факты, выдвигал всевозможные версии поведения подозреваемых и тут же пытался их опровергнуть. Это давало плоды. Но сейчас подозреваемых было слишком много, а сведений о них — слишком мало, так что ему оставалось только одно — ждать. Ждать, пока кормушка, из которой клюет птица воображения, не наполнится до краев. После встречи с гостями Окхэмов и разговора с Оборотнем он сможет отпустить эту птицу в полет.

Впрочем, где-то на задворках сознания Лайама еще теплилось искушение потянуть за ниточку, ведущую к пришлому магу. Но он решил до поры до времени оставить бородатого чародея в покое. Этот тип попал в список подозреваемых лишь потому, что у него одного имелся более-менее правдоподобный мотив к совершению кражи. Но не станет же человек наводить в чужом городе справки о сокровище, которое он намерен украсть.

Лайам еще раз мысленно перебрал то немногое, что ему было известно, потом сел, спустив ноги с дивана, и проворчал:

— Все без толку. Как ни крути, а придется тебе потерпеть!

Он встал, потянулся до хруста в суставах и глянул на потолок. Стекла купола даже не потемнели. Время тянулось ужасно медленно, и его абсолютно нечем было занять, Лайам вздохнул и обвел взглядом библиотеку.

Внимание его привлекла сумка с бумагами, лежавшая на одной из нижних полок. Лайам подошел к ней и, присев на корточки, откинул кожаный клапан.

В сумке лежали карты, морские драгоценные карты — залог успешного партнерства с госпожой Присциан. Ему предстояло много, очень много работы — надвигался торговый сезон. Это не шутка — наметить маршруты семи кораблей, составить графики их продвижения и укомплектовать каждое судно товарами определенных сортов. На одну только комплектовку уйдут недели. То, что с руками оторвут в одних портах, сгниет на складах в других. Кстати, вот тема для разговора с Кэвудом!

Обрезы карт приятно шелестели под его пальцами. Лайам встал, подхватив сумку. Все-таки время, оставшееся до встречи с лордом Окхэмом, даром у него не пройдет. Он как раз успеет набросать примерные списки товаров, надо только припомнить, какие из них и в каких портах являются самыми ходовыми. Лайам представил, как привольно разлягутся карты на широком столе кабинета Тарквина, и улыбнулся. Продолжая улыбаться, он повернулся и замер, увидев Грантайре, стоящую недвижно в дверях.

Они одновременно кивнули друг другу. Лайама позабавила зеркальность движений, и он хотел уже отпустить по этому поводу шутку, но сдержался, ибо вид гостьи к шуткам никак не располагал. Лицо Грантайре казалось растерянным, что никак не вязалось с ее обычной самоуверенностью. Лайам даже подумал, уж не больна ли она?

— Привет! — осторожно сказал он, не зная, как себя повести, словно перед ним стояла большая собака, от которой неизвестно чего ожидать.

— Мне кажется, я должна принести извинения… — сказала Грантайре, не обращая внимания на его настороженность. Волшебница с трудом выговаривала слова, сжимая правой рукой запястье левой, словно боялась, что та вдруг откажется ей повиноваться. — Я была не… не совсем честной с вами… хотя у меня имелись на то причины.