Дэн Браун - Происхождение Страница 3

Лэнгдон считал, что невероятно точные предсказания Эдмонда обусловлены очень широким кругом знаний. Он помнил, что Эдмонд всегда был ненасытным книгочеем – читал все, что написано. Такой страсти к книгам и таких способностей усваивать прочитанное Лэнгдон никогда не встречал.

Последнее время Кирш жил по большей части в Испании – он влюбился в эту страну, ему нравилось все: очарование старины, авангардная архитектура, неповторимые джин-тоник-бары и прекрасный климат.

Раз в год, когда он приезжал в Кембридж выступать в медиалаборатории Массачусетского технологического института, они обедали в Бостоне в очередном модном заведении, о котором Лэнгдон раньше даже не слышал. Они никогда не говорили о технологиях, Кирша интересовало только искусство.

– Роберт, ты мой личный советник по культуре, – любил шутить Кирш, – тем более что другой любви у тебя в жизни нет.

Подтрунивание над тем, что Лэнгдон все никак не женится, приобретало дополнительную иронию в устах убежденного холостяка, считающего моногамию «бунтом против эволюции» и постоянно мелькающего в светской хронике в компании супермоделей.

Обычно, говоря об ученом-компьютерщике, представляешь замкнутого, небрежно одетого чудака не от мира сего. Но Кирш был настоящей звездой тусовок, он вращался в кругах знаменитостей, одевался по самой последней моде, слушал заумную андеграундную музыку и собрал целую коллекцию бесценных полотен импрессионистов и современных художников. Намереваясь приобрести новый шедевр, Кирш часто по электронной почте спрашивал совета у Лэнгдона.

И всегда поступал наоборот, усмехнулся профессор.

Год назад во время очередной встречи Кирш удивил Лэнгдона, вдруг начав разговор не об искусстве, а о Боге. Странная тема для убежденного атеиста. Отдавая должное говяжьим ребрышкам крудо в бостонском ресторане «Тайгер мама», Кирш расспрашивал Лэнгдона про основные догматы разных религий. Особенно его интересовали версии сотворения мира.

Лэнгдон сделал тогда солидный обзор самых известных религиозных концепций, остановившись и на общей для иудаизма, христианства и ислама книге Бытия, и на индуистском рассказе о Брахме, и на вавилонской легенде о Мардуке.

– Интересно, – спросил Лэнгдон, когда они вышли из ресторана, – почему человек, живущий будущим, так интересуется прошлым? Неужели Великий Атеист пришел к Богу?

Кирш от души рассмеялся:

– Не дождешься, Роберт! Просто хочу лучше изучить конкурирующую фирму.

Эдмонд в своем репертуаре, мысленно улыбнулся Лэнгдон.

– Но послушай, – сказал он, – наука и религия не конкуренты, они говорят об одном и том же, только на разных языках. В этом мире места хватит обеим.

После этой встречи Эдмонд исчез почти на год, и вдруг три дня назад Лэнгдону доставили пакет «Федерал экспресс»: билет на самолет, подтверждение брони отеля и записку: Роберт, твое присутствие для меня особенно важно. Именно твои откровения во время нашего последнего разговора сделали этот вечер возможным.

Лэнгдон ничего не понял. Какая связь между тем разговором и грандиозным мероприятием на другом конце света?

В конверте «Федерал экспресс» еще была карточка, на ней – два черных профиля на белом фоне. И стишок Кирша:

Роберт,Лицом к лицу, вот я, вот ты.И я пойму смысл пустоты.

Лэнгдон улыбнулся. Остроумный намек на историю, в которой он принимал участие несколько лет назад. Пространство между двумя черными профилями образовывало форму чаши Святого Грааля.

И вот Лэнгдон здесь, возле музея, и гадает, что затеял его бывший студент. Легкий ветерок развевал полы фрака, Лэнгдон шел по бетонной дорожке вдоль петляющей реки Нервьон, которая когда-то была главной артерией крупного промышленного центра. Казалось, в воздухе до сих пор витает слабый запах раскаленной меди.

После очередного поворота он наконец решил внимательно рассмотреть сияющую громаду музея. Ее невозможно было охватить взглядом. Приходилось вновь и вновь переключать внимание, следуя изгибам причудливых вытянутых форм.

Это не нарушение правил, подумал Лэнгдон. Это полное отрицание всяких правил. Идеальное место для Эдмонда.

Музей Гуггенхайма в испанском Бильбао как галлюцинация инопланетянина: буйный вихрь искривленных металлических конструкций, нагроможденных друг на друга почти без плана и смысла. Огромная конструкция, покрытая более чем тридцатью тысячами титановых листов, сверкающих на солнце, словно рыбья чешуя, оставляла впечатление чего-то одновременно живого и бесконечно далекого: словно футуристический Левиафан выполз из реки погреться на солнце. В 1997 году, когда музей открылся, журнал «Нью-йоркер» написал, что архитектор Фрэнк Гери создал «волнообразный корабль мечты в титановой мантии». Да и весь мир был в восторге: «Величайшее сооружение нашего времени!», «Сияющее великолепие!», «Архитектурный подвиг!»

С тех пор появились десятки «деконструктивистских» зданий – концертный зал «Дисней» в Лос-Анджелесе, «Мир “БМВ”» в Мюнхене и даже новая библиотека в альма-матер Лэнгдона. Каждый проект по-своему необычен, но ни один не производит такого ошеломляющего впечатления, как музей Гуггенхайма в Бильбао.

Очертания чешуйчатого титанового гиганта менялись с каждым шагом, представали иными и неповторимыми. Лэнгдона поразил еще один эффект. Под определенным углом зрения казалось, что огромная конструкция скользит по воде, уплывает в даль широкой заводи, вплотную подступающей к стенам музея. Лэнгдон насладился волшебным зрелищем и пошел через заводь по минималистскому пешеходному мосту над зеркальной водной гладью. На середине он вдруг услышал странное шипение, как будто что-то кипело внизу. Он замер, и внезапно из-под моста начала подниматься клубящаяся пелена тумана. Молочное облако окутало Лэнгдона, а потом медленной белой волной двинулось через заводь, наполовину скрыв здание музея.

Скульптура из тумана, подумал Лэнгдон. Он читал об экспериментах японской художницы Фуджико Накая. Уникальность ее «скульптур» в том, что они созданы из «видимого воздуха», – это волна тумана, которая возникает и растворяется. А поскольку ветер и погодные условия меняются, каждый день скульптура выглядит иначе.

Под мостом все стихло. Пелена тумана, беззвучно клубясь, стелилась по заводи, словно живое разумное существо. Было в этом что-то неземное. Огромный музей парил над водой, покоясь на облаке, будто затерянный в море корабль-призрак. И только Лэнгдон собрался пойти дальше, как водная гладь вдруг покрылась мелкой рябью. С ревом взлетающей ракеты из воды поднялись пять огненных столбов, пронизывая светом туманный воздух и дробясь отражениями на титановой чешуе здания.

Конечно, Лэнгдону больше по душе была традиционная архитектура, скажем, Лувра или Прадо. Но глядя на феерию огня и тумана, он подумал: трудно подобрать более подходящее место, чем этот ультрасовременный музей, для выступления человека, который в равной степени любит искусство и современные технологии и словно открытую книгу читает будущее.

Лэнгдон прошел сквозь туман и оказался у входа в музей. Зловещая черная дыра, похожая на зев рептилии. Когда он переступал порог, у него появилось недоброе предчувствие, словно он делал шаг в пасть дракона.

Глава 2

Адмирал Луис Авила сидел за стойкой в пустом пабе незнакомого города. Он устал. Он только что прилетел. Ради предстоящей миссии пришлось преодолеть несколько тысяч миль за двенадцать часов. Он пил обычный тоник, уже второй стакан, и разглядывал ряды разноцветных бутылок в баре.

Всякий может оставаться трезвым в пустыне, меланхолично размышлял он, но в оазисе отказаться от спиртного способен лишь бесконечно преданный делу человек.

Авила не прикасался к алкоголю почти год. Он посмотрел на свое отражение в зеркальной стенке бара. Сегодня ему нравилось то, что он видел.

Авила принадлежал к тому счастливому типу средиземноморских мужчин, которым годы идут на пользу. С возрастом жесткая черная щетина превратилась в солидную, с проседью, бороду, некогда страстные черные глаза теперь излучали спокойную уверенность, а гладкую смуглую кожу, задубевшую от солнца и ветра, избороздили морщины. Казалось, он постоянно смотрит в морскую даль с капитанского мостика.

В свои шестьдесят три Авила был подтянут и строен. Выправку подчеркивал отлично скроенный адмиральский мундир – белый двубортный китель, золотые погоны, эскадра медалей на груди, накрахмаленный воротничок-стойка и свободные белые, расшитые шелком брюки.

Про Испанскую Армаду уже не скажешь «непобедимая», но мы еще не разучились шить форму для своих офицеров.

Адмирал годами не надевал парадный мундир, но сегодня особый день. На улицах этого незнакомого города женщины бросали на него восхищенные взгляды, а мужчины невольно уступали дорогу.