Титулярный советник - Валерий Пылаев Страница 3

И все же.

Вишенкой на торте стала смерть Штерна. Разумеется, госпожа Вернер ни в чем меня не обвиняла. Лишь констатировала факт: после встречи со мной крупного промышленника с безупречной репутацией хоронили почти без свидетелей, ночью и в закрытом гробу.

Завершалась статья общими словами о вседозволенности аристократов, здоровенным булыжником в огород полиции, Третьего отделения и Багратиона лично, сопровождающимися риторическими вопросами в духе “Доколе?!”

Самым обидное — Лена, в общем, нигде по-крупному не соврала. Формально на всем объемистом развороте с моей фотографией под ручку с Настасьей не было вообще ни капли лжи. Зато правда выглядела, мягко говоря, так себе. Отдельных фактов, вырванных из общей массы, оказалось вполне достаточно, чтобы превратить меня чуть ли не в кровопийцу.

Наверное, я должен был злиться — но почему-то не злился. Статья отложила что-то в уме и памяти. Словно поставила зарубки: взять на карандаш, обдумать и разобраться… потом — когда не будет по-настоящему важных дел. Я не чувствовал вообще ничего. Ни по поводу полоскавшего меня чертова листка, ни в адрес редакции.

Ни к самой Лене.

Как бы я ни пытался сосредоточиться на чем-то насущном, мои мысли сами собой возвращались к девчонке из сна. Причем интерес она вызывала скорее… в общем, не тот, который в подобных случаях приходит на ум первым. Слишком худенькая и изящная, слишком бледная, будто выцветшая добела. И слишком молодая — даже для моих неполных семнадцати.

А тому, кем я был во сне, она и вовсе казалась почти ребенком. Неразумным, слабым и беззащитным. Поэтому я и полез в почти безнадежную схватку: с одной странной винтовкой против…

Голова снова запульсировала болью — но не сильно, будто предупреждая. Чья-то неведомая воля ненавязчиво намекала: не лезь. Дальше нельзя. Пока — нельзя.

Ладно, понял. Идите к черту.

Потерев виски, я откатился чуть назад — к белобрысой девчонке. Думать о ней, похоже, не возбранялось. И чем больше я прокручивал в памяти сегодняшний сон, тем больше убеждался: где-то я ее уже видел. В том, выжженном дотла мире — а может, и уже в этом.

Чуть другой — может, повзрослевшей, изменившейся, но с такими же синими глазами, которые…

Из размышлений меня вырвал негромкий шум, доносившийся со стороны не до конца закрытой двери: похоже, воинство Арины Степановны уже суетилось, накрывая на стол к завтраку.

Сколько же я просидел? Сначала с газетой в руках, а теперь вот с этими странными то ли воспоминаниями, то ли просто фантазиями… Кофе уже успел остыть.

Вздохнув, я швырнул скатанный в трубку “Вечерний Петербург” на столик, и, потянувшись, поднялся. Времени думать о снах не осталось. Пора завтракать, приводить себя в порядок и выдвигаться в город.

По странной иронии сегодня меня ждет именно то, о чем писала Лена: светские увеселения, автомобили — и, разумеется, женщина.

Глава 2

Небесно-голубого цвета “Чайка” метнулась наперерез и, заставив меня ударить по тормозам, с неожиданным для такой здоровенной металлической туши изяществом втиснулась между гигантским блестящим “НАЗом” двенадцатой модели и каким-то очередным “американцем”. Первой мыслью было выйти и всыпать лихачу по самое не балуй, но я сдержался.

Не княжеское дело — собачиться из-за удобного места.

Да и вообще устраивать какой-то бедлам, пожалуй, не стоило. Не то, чтобы кто-то из местной публики всерьез воспринимал второсортную газетенку вроде “Вечернего Петербурга”, но недоброжелателей у меня хватало и до этого, а в последнее время стало еще больше. Конечно, прибавилось и тех, кого я мог назвать если не друзьями или союзниками, то хотя бы хорошими знакомыми… И все же пара-тройка косых взглядов мне обеспечена.

— Ох, благородие, народу-то сколько…

Да хотя бы вот поэтому.

Настасья подалась вперед, разглядывая собравшуюся у входа блестящую публику. Так, что едва не улеглась на торпеду. В целом ее позы выглядела вполне пристойно — но я, хоть и не видел, догадывался, какие у бедной девчонки сейчас глаза.

Блестящие изумрудами, широко распахнутые — и из-за этого кажущиеся еще больше. Полные изумленного ожидания, щедро разбавленного и любопытством, и страхом, и восхищением, и еще черт знает чем.

Может быть, даже чуточкой злости.

— Разряженные какие все, — пробубнила Настасья. — А нутро, небось, поганое. Знаю я ваших.

Я не ответил — возразить мне было, в общем, нечего. Мы оба прекрасно помнили, как в наш первый совместный выход в свет публика в “Кристалле” разглядывала мою спутницу, как диковинное животное из какой-нибудь далекой солнечной Африки. А Гижицкая и вовсе не поленилась подойти, чтобы лично воткнуть пару шпилек.

— Расслабься, Настасья Архиповна. — Я легонько потрепал деву-конструктора по плечу. — Никто тебя не съест.

Не должны — хотя, на самом деле, могут. Я не жалел ни денег, ни собственного времени, да и сама Настасья старалась, как умела: уроки, книги, современная мода, писанные и неписанные правила, столовый этикет, нужные знакомства… Даже без всего этого природные красота и очарование могли бы покорить сердца даже самой придирчивой публики, не попадайся среди представителей высшего света самые настоящие хищники.

После месяца разъездов с дедом я не только запомнил их всех до единого, но и, кажется, даже изобрел для каждого свой хитрый прием если не поставить на место одним словом, то хотя бы избавиться от ненужного внимания. Но Настасья таким умением, разумеется, пока не владела. Не хватало ни опыта, ни — чего уж там — веса в обществе.

К ее услугами были лучшие портные и модистки Петербурга. Мы даже отыскали — по совету одной из бессчетных подружек Богдана — умелицу, которая каким-то непостижимым образом справилась с маникюром, истребив намертво въевшиеся в руки Настасьи машинное масло и металлическую крошку из мастерской. Внешне вчерашняя крепостная преобразилась так, что с легкостью дала бы фору даже самой породистой светской львице — но внутри еще оставалась самой собой.

Самой обычной девчонкой из простых — только буквально помешанной на автомобилях. Будь ее воля она, наверное, и вовсе поселилась бы в мастерской. Там она без особого труда держала и все железное хозяйство, и работяг — причем в ежовых рукавицах. Но перед выходом в свет все равно нервничала, как гимназистка, решившая выкурить первую в жизни сигарету. Может, Настасья пока не добирала ни манер, ни лоска, ни опыта подобных мероприятий — зато местную публику видела буквально насквозь.

И знала: чуть ошибешься — сожрут заживо.

— А может, ну его, благородие? — жалобно протянула Настасья. — Лучше бы с моими в мастерской посидели. Там хоть не боишься лишнего